Собирательница

Когда «Непокорный» встал на якорь в доках Тикавары, Хранительница приказала своей команде не сходить на сушу до ее возвращения. Палубные матросы обменялись удивленными взглядами, — это ведь не проклятые богами энгвитанские руины, а Тикавара, крупный и оживленный порт. К чему эти предосторожности? — но даже если они и имели какие-то возражения, то оставили их при себе. Опыт плаваний на борту с Хранительницей Каэд Нуа научил их тому, что не всегда стоит вдумываться в смысл поступков капитана и задавать лишние вопросы, если не хочешь получить на них безжалостно честные ответы, которые потом не дадут спать по ночам. На берег Хранительница сошла в компании Рекке, Идвин, Константина и Фессины — тех, кто дал обещание не рассказывать об увиденном, — и сразу же похвалила себя за решение держать корабельную команду подальше от острова — воздух в деревне сделался насыщенным и сиреневатым, словно они находились Там, а видимый только для глаз хранителей ореол смерти, пропитавший все вокруг, заставил волоски на ее шее встать дыбом. Худшие опасения Хранительницы оправдывались. Не то чтобы жрецы Тангалоа когда-либо ошибались — напротив, они всегда верно указывали путь к застрявшим, изломанным душам по всему архипелагу, чтобы она, вестница Берас, сопроводила их Туда. Просто в этот раз по-особенному хотелось, чтобы все вдруг оказалось страшным сном. Первое тело заметила Фессина — она тихо выдохнула «merda» и приложила ладонь к губам. Мужчина в тени пальмовой кроны, опершийся спиной о ствол, выглядел бы так, словно, утомившись, присел отдохнуть — если бы не запах тухлой мертвечины и не сотня мух, забившаяся в распахнутый рот с опухшим синим языком. Затем была рыбачка, которая, по-видимому, до конца тщетно пыталась заправить вывалившиеся кишки в распоротый живот. Куару-мастеровая с рассеченным горлом и торчащими из раны обрывками высохших сухожилий, чью шею посмертно украшало почерневшее от крови ожерелье из ракушек. Матару-воин, чьи белесоватые ребра проглядывали из раны на груди, с окоченевшей хваткой на древке копья и тянущимися за его телом багровыми следами на песке. Мальчишка-уана с отрубленной рукой и застывшей на лице маской ужаса — как будто он увидел нечто настолько жуткое, что его сердце разорвалось от страха. Обезображенное тело ропару в телеге со сгнившими фруктами, кишащее червями. Старик со срезанным под череп скальпом, окруженный растерзанными тушами птиц. Тошнотворный трупный смрад; зудящие, пожирающие мертвецов насекомые; разлагающаяся под иссушающим зноем плоть, запекшаяся на солнце кровь, и крики, крики, крики... Хранительница вынырнула из ужасающего наваждения, ощутив, как Рекке трясет ее за плечи. Душераздирающие вопли исчезли, но следы безжалостной резни остались на месте. Тикавара мертва. Цветущий порт превратился в погост, и совсем скоро освободившееся место займут враждебные духи, а люди, боясь их гнева, станут обходить здешние окрестности стороной. Печально, но Хранительницу подобные местечковые трагедии перестали волновать так же глубоко, как прежде — слишком сильно изменило ее близкое знакомство с Той стороной и слишком она сроднилась с ликом Бледного Рыцаря, сопровождавшего ее повсюду. И пусть она только несколько месяцев назад видела этих людей живыми и полными надежд и мелочных забот, истинный ужас вызывала не сцена их смерти, вставшая перед глазами Хранительницы, как наяву, а представление о том, что ее ждет впереди. — В святилище, — шепнула она в сторону спутников, не доверяя собственному голосу, и направилась к источнику потустороннего гула в высоком дощатом доме. Та, что была в святилище, отпрянула от трупа жрицы Наири, как только они ступили на порог. Внешне она выглядела такой же, как прежде, будто ничего не изменилось, но стоило Хранительнице потянуться к ее разуму даром сайфера, как она ощутила голодную, сосущую пустоту. Зоти нежно улыбнулась, как старая знакомая после долгой разлуки. Хранительница непонимающе нахмурилась, увидев у нее на поясе пустой фонарь, — откуда же тогда шел это молящий, слышный только ей зов душ? — и в следующий миг пришло страшное осознание: изнутри. Души, стонущие от боли громче, чем эхо пленников коллекции Ваэля, находились в самой Зоти. Зоти не стала ждать ни вопросов, ни обвинений: — Когда Эотас отверг мой дар, сказав, что забытые Колесом души теперь принадлежат мне, я была в растерянности. Предназначение жнецов Гхауна простое: собирать заблудшие души в фонарь и возвращать их по адровым жилам в сердце Колеса. Но Гхаун умер, Колесо было разрушено, души отданы мне, и я больше не знала, как служить моему Богу. — Хранительница пыталась не слушать ее, не поддаваться на уловки этой твари, которая говорила притворно мягким, знакомым голосом, точно так же, как Зоти — с невозможным доверием и легкостью раскрывая свое сердце. — С тех пор я каждую ночь во сне слышала плач тысячи растворяющихся в небытие пожираемых Римргандом душ, которые никогда больше не вернутся к жизни. Я думала: как мог бог перерождения совершить это чудовищное, противное его природе деяние? И даже если он хочет безвозвратной гибели всего сущего, зачем же он тогда оставил мне мой урожай? — Ее глаза сияли фанатичным огнем, как каждый раз, когда речь заходила о Гхауне, аспекте Эотаса. Оттого слишком легко было поверить, что перед ней прежняя Зоти, а не сведенное с ума агонией измученных душ чудовище. — И однажды я нашла ответ. Я поняла, чего желает мой Бог! Если я соберу все души в себе, им не придется уходить насовсем. Каждая из них составит крупицу моей сути, и все они будут продолжать существовать дальше. Вечная жизнь в мире друг с другом и счастье, — Зоти весело хихикнула, и у Хранительницы по спине пробежала дрожь, — я так скучала по тебе, моя милая подруга! У Хранительницы сжалось сердце. Безумный Жнец, с которым она когда-то столкнулась в руинах старого города на Некитаке, не был и вполовину так словоохотлив — и столь обманчиво человечен. Единственная деятельность, на которую тот был способен — нападать и пожирать путников заживо. Алчный блеск в глазах Зоти выдавал схожие желания. — Ты даже кровь с подбородка не вытерла. — О, это вынужденная мера, — ничуть не смутившись, ответила ей на упрек Зоти, — души легче приживаются, если вкусить плоти носителя. Понимаю, зрелище довольно тошнотворное — самой неприятно. Но мне приходится идти на эту жертву. Этих бедных, обреченных и брошенных созданий больше некому спасти от гибели. Только я могу им помочь. — Это пытка для них. Ты должна их освободить. Прежнюю Зоти она смогла бы вразумить — но упустила свой шанс. С нынешней же Безумной Жницей в облике ее возлюбленной такая попытка оказалась тщетной: — Нет. Ты сама слышала, что сказал Эотас: они мои. — Зоти сделала едва заметный шаг по направлению к Хранительнице, и та, не задумываясь, ударила ее волной разума. Жница отшатнулась со всхлипом. На ее лице отразилась неподдельная обида: — За что? Я никогда бы не причинила тебе вреда! Я просто хочу тебя обнять после долгой разлуки — я так тосковала! Пожалуйста, прошу! — Хранительница едва уловила тот момент, когда в замусоленных складках мантии Зоти блеснул серп, и та бросилась на стоявшего ближе всех к ней Константина. Дальнейшее происходящее слилось в какофонию из ударов, слов заклинаний, взрывов, металлического лязга, криков боли и воя поглощенных душ. Озверевшая от голода и ярости Зоти атаковала с нечеловеческой мощью. Огненная вспышка обожгла Хранительнице лицо, ослепив, но она смогла удержать связь с сознанием чудовища, раз за разом ударяя по нему духовным кнутом, и не остановилась до тех пор, пока разум в ее хватке окончательно не угас. Через несколько минут непроницаемая темнота перед глазами приняла очертания бледного обеспокоенного лица Идвин. А затем ее взгляд упал на распластанную на полу Зоти. Рекке, уперевшись ногой в плечо убитой, с усилием выдернул застрявший в ее черепе топор, и из раны в голове хлынула смесь крови и мозгового вещества. Освобожденные души — слишком ослабшие, чтобы принять форму — клубились вокруг тела густой фиолетовой дымкой. Хранительница протянула ладонь, словно подавая им руку — и десятки благодарных душ хлынули в ее ауру. Не оглядываясь, она покинула святилище. Она не испытывала иллюзий по поводу произошедшего: Зоти погибла уже давно, и жрущая человечину тварь никакого отношения не имела к ее возлюбленной. Но это не умаляло ее вины: она могла бы отнестись внимательнее к ее жалобам на кошмары, могла бы настойчивее убеждать ее очистить от скверны души, могла бы ослабить эту слепую веру, которой Эотас не был достоин, могла бы... Этому не было конца. Это проклятие — губить близких — точно выжжено на ее душе. Когда-то давно по ее, воплощения-инквизитора, вине умерла Иовара, преданная из-за ревности. Теперь и Зоти, утратившая остатки человеческого облика из-за ее, воплощения-хранительницы, равнодушия. В обоих случаях именно ее рука должна была нанести последний удар. Как и в других прошлых жизнях, которые она, к счастью, не помнила — но чувство потери и острой, как духовное лезвие, вины сопровождало каждое перерождение. Раз за разом. Вот только убивать любимых — не навык и не ремесло. К этому не привыкаешь, и с каждым разом становится не легче, а только горше и больнее. И лучшее, что подарило ей уничтожение Колеса — надежду, что это произошло в последний раз. — Ну что там, капитан? — нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, спросил Старый Энгрим, когда они вернулись на корабль. — Смерть и разрушения. — Стало быть, все как обычно, хех? — невесело усмехнулся он, и казалось, что его слепой глаз заглядывал в саму душу. Та сторона заботливо укрыла ее сознание во сне облегчающим оцепенением, отгоняя ядовитые воспоминания и мучительные тени из прошедших жизней, чтобы успокоить рассудок Хранительницы и еще на одну ночь подарить покой.