Соленая месть

За свой век Капитан повидал много культов и религий и не встретил еще ни одной, что не показалась бы ему уродливой в своем раболепстве и надежде на милость безразличных к мольбам богов. Если его чему-то научила военная кампания 68-го, так тому, что вера — не щит Господень, и никакое благословение не поможет в заведомо проигрышной битве, да и что это за бог, который допустил гибель от дьявольских когтей стольких славных ребят, а сохранил жизни Епископу Саутворка и ему? Когда-то он сам был верным прихожанином англиканской церкви, но с падением Лондона и последовавших за ним откровений та превратилась в мракобесную пародию на саму себя, и лишь горстка блаженных безумцев продолжает радеть о спасении своих христианских душ, зная, что названные души — вовсе не божественные частицы вечности, а споры космических монстров — и всего лишь еще одна валюта Подземья. Ему также не внушали священного трепета Базар и его Мастера, хотя они держали в своих руках (точнее, клешнях и рукокрыльях) его родной Лондон, и малейшее их желание погребет пятый город под тяжестью нового, шестого пленника. Свет звезд не проникал сквозь крышу Подземья, а следовательно, даже если Суждения и слышали их молитвы, то не были в силах или не желали на них отвечать. Капитан старался лишний раз не вспоминать о мерзостях вроде скорбных пауков, Пожирателей Богов и семерке лже-святых — некоторые вещи настолько опасны, что даже потаенные мысли о них могли навлечь злой рок. И в итоге среди всего многообразия верований Подземья Капитан избрал для себя службу Лондону и адмиралтейству, а вместо суеверий с догматами следовал своему моральному компасу, ибо не знал ничего более достойного почитания, чем твердый рассудок и чистая совесть. Но все менялось, как только корабль отчаливал от берега. Когда ты в ладонях стихий древнее самого мироздания, материализм не придает той же уверенности, что на твердой земле. Стихии безразлично, веришь ты или нет во власть высших существ над твоей судьбой, она карает и милует согласно своему сиюминутному желанию, и ей нет дела до твоих амбиций и ценностей. Поклонения богам моря — Камню, Соли и Шторму — не сознательный выбор каждого моряка, а нечто вроде древнего инстинкта, спящего в человеке со времен языческого обожествления сил природы и пробуждающегося дикой мощью черных волн. Невозможно, ступив однажды на Старший континент, пережив плавание сквозь туман со скрытыми в нем кошмарами и повидав самых жутких подводных тварей, остаться скептиком и не уверовать в сверхъестественное могущество Подморья. И не проникнуться ужасом. Когда он искал покой от терзающих его страхов в объятиях Милой Возлюбленной или когда он рассказывал своему чаду о плаваниях к далеким островам, он ни словом не обмолвливался о том, как, ступая на палубу корвета, каждый раз подвергал испытанию принципы и порой предавал свои идеалы, когда во время навевавшей тлетворные видения бури лихорадочно молился в корабельном святилище Шторма, за что после испытывал всепоглощающий стыд. Нет, пусть для семьи он всегда остается сильным и волевым Капитаном, достойным сыном Лондона, храбрым исследователем и ветераном, побывавшем в Аду — в прямом смысле — и вернувшимся, чтобы об этом рассказать, а не трясущейся от каждой тени пародией на человека. Карнелианская Изгнанница, которую он подобрал на Сердоликовом берегу и назначил на пост первого помощника, однажды спросила, мог ли бы он оставить Подземье навсегда и уплыть за далекий горизонт в поисках неизведанного. «Каким бы бескрайним ни было Подморье, я всегда вернусь домой», — ответил тогда Капитан не колеблясь. Если бы не дом и семья, якорь для его рассудка, он давно бы уже потерял разум и шагнул за борт, одурманенный песней утопленников, или стал бы одним из тех городских сумасшедших, которые с диким хохотом пожирают собственные зубы. Наверное, потому все так и произошло. Есть причина, по которой даже в Доме Вопроса на Уизере не говорят о проклятии Соли. Гнев Камня уродует тело так, что приходится, подобно обитателям колоний-гробниц, обматываться бинтами с головы до ног. Месть Шторма погружает в вечный туман, медленно и неминуемо сводя с ума. Соль же самый жестокий из них — своим наказанием он отнимает то, что дороже всего. Капитан любил семью больше всех чудес Подземья, образы его жены и их дитя освещали самые темные уголки памяти и превращали его воспоминания в ту самую сладкую эссенцию, из которой обычно выходит превосходный красный мед. Ревнивое и вечно алчущее чужих жизней Подморье не могло позволить, чтобы у его капитана были такие сильные узы с сушей, а всесокрушающие безымянные боги стремились безраздельно властвовать над его рассудком, чтобы погрузить тот в беспросветную тьму. Потрепанный Парень в порту Сесила и Немая Изгнанница на Кодексе, которым не нашлось места на судне, беспечный матрос, выпустивший контрабандные солнечные лучи из плена шкатулки, летучая мышь-альбинос, опустившаяся на борт и погрузившая в панический ужас его команду — знамений было явлено столько, что даже скептик бы устрашился. Но Капитан, от души порицавший невежество, так или иначе, сам ударился в него с головой, закрыв глаза на предостережения бывалых моряков, устами которых говорили не суеверия, но опыт тысячи потопленных суден, обезумевших капитанов и погибших команд. Потрепанный Парень плюнул в лицо Капитану и рассек себе ножом ладонь, закрепляя свой сглаз кровью, Немая Изгнанница нарисовала в воздухе сложный знак, с укором смотря вслед отплывающему корвету, укравший священный свет любопытный матрос беззаботно смеялся своему мягкому наказанию, а кишки подстреленной белой летучей мыши украшали палубу до тех пор, пока их не слизали волны Подморья, просочившиеся сквозь пробитое дно. Когда он увидел сигил безымянного бога прощаний, вырезанный на двери его каюты, то ощутил тревогу и солоноватый привкус на губах и языке, но все еще не осознал до конца нависшую над ним угрозу. Когда он прочитал надпись «ПУТЕШЕСТВЕННИК ВОЗВРАЩАЕТСЯ» на стене омертвевшего от пустоты дома, его рот точно наполнился кровью, а сердце задушило отчаяние, и только тогда — уже слишком поздно — пришло понимание. Соль забрал у него Милую Возлюбленную и их жизнерадостное дитя. От них не осталось ни следа, кроме медальона с портретом его жены и коллекции морских диковинок их ребенка. Священники Дома Вопроса не встречались с ним взглядом, говоря, что молить Соль о прощении уже поздно, а разлучает тот навеки, ибо его такова суть. И Капитану уже не вернуть потерянное, даже если спуститься в подводные владения Короля Морской Сажени и бросить все сокровища Подморья к его ногам. И конечно же, не получится отомстить всевластному богу прощаний за столь бесчеловечно суровую кару. Но Капитан все равно попытается. Глаза Карнелианской Изгнанницы пылали огнем; бледная, желтоокая, полная загадочных речей, она невероятно походила на дьяволицу. И сейчас, словно верная традициям Ада, она подкараулила его в миг величайшей слабости и опутала Капитана призрачными обещаниями в обмен на такую обманчиво ничтожную цену: «Имена существ имеют силу. Могущество некоторых имен так колоссально, что сдерживать их способна лишь темница Фростфаунда. Путь на восток, в прибежище Соли, закрыт, но ключ — песнь Соли, хранимая каменными змеями Ирема. Хоть я и слышу тоскливую мелодию, доносимую восточным ветром, ухватить песню — все равно, что поймать сон в ловушку, — практически невозможно, но чем ближе к Параболе, тем легче отступают привычные запреты этой реальности. Потерянное Имя-Которое-Обжигает — из семи букв, как и все истинные имена, — томится во мрачных глубинах острова айсбергов, готовое служить тому, кого узнает по меткам и ожогам как своего носителя, и даровать право обрести Песнь. Но я не могу спуститься в ледяные пещеры Фростфаунда — слишком долго я пробыла рабой Нового Порядка, и оставленные искусственным солнцем шрамы в моих выжженных глазах затмевают все остальные. Помоги мне, мой Капитан. Плыви со мной на Восток». Казалось бы, сказка, порожденная искалеченным сознанием культистки Машины Рассвета, но слова ее звенели истиной, а если разодрать на крупицы собранные им морские истории, то можно разглядеть тонкую нить из тайных знамений и слухов, ведущую за восточный край исследованных просторов и ведающую о том, что в тех водах таится нечто большее, далекое от людского понимания. И Капитан ухватился за этот след, как утопающий за соломинку, даже если это означало бы, что он на всех парах несется к своему печальному концу. Сначала Капитан держал путь за восточный горизонт — чтобы разведать путь, попробовать дерзким рывком преодолеть рубеж между ним и таинственной силой, похитившей у него родных, ведь известно, что удача благоволит смелым. Восток отверг его, оставив метку на душе, и выбросил к берегам Ирема, позволив робкой надежде капитана истаять под насмешливыми и безжалостными взорами семи изваянных из камня змеиных голов. Вечно голодный Север собрал с него обильную дань за вторжение в свои морозные покои и поглотил ненасытными пастями с ледяными зубами все корабельные запасы и половину команды, исполосовал в назидание душу пульсирующим яростью шрамом и оставил обглоданный корабль и трепещущих от ужаса выживших в порту на Алчущем Горизонте — там, где отчаявшиеся паломники исповедуются в преступлениях с пустой надеждой на искупление, излил свою душу и начертал на стенах горькое предостережение и Капитан. Прикосновение Юга, напротив, оказалось мягким, как перо Синего Пророка, но богиня Камень — гора Света на Старшем Континента — славилась своей жадностью, и за пересечение границ ее домена по проливу Темного Грифона назначила непомерную цену, забрав себе в услужение всех его моряков и до основания ободрав обшивку корабля, и если бы не было на борту десятка Рабочих Крыс, за считанные часы залатавших все пробоины в судне, это плавание грозило стать для Капитана последним. Путешествие же за западный край карты легло темным клеймом на его память, и чудовищная, полная осязаемой ненависти ко всему живому исполинская конструкция Машины Рассветов — рукотворного Суждения, вырвавшегося из-под власти людей и поработившего своих создателей, — еще долго являлась ему в кошмарных сновидениях. Когда с рубцами на душе, оставленными Подморьем, было покончено, настала очередь шрамов, что могла даровать ему Поверхность. Капитан не мог знать, что путешествия наверх поставят под угрозу его миссию куда сильнее, чем все плавания за край света вместе взятые. Ласковое Солнце-Суждение, чей свет притягателен и смертелен для всех скрываемых Подземьем от Порядка созданий, награждало его полными пылающей тоски ожогами каждый раз, как он сходил на берега Эстиваля или пересекал Кумский канал по пути в Авернус. Солнце сияло во снах и звало его по имени, умоляло взойти на Поверхность, обещая избавление ото всех ужасов существования в вечном мраке, оно отпечаталось сияющим узором на изнанке век и украсило пламенными поцелуями тело, а стремление отдать себя целиком на милость золотых лучей почти затмило горечь потери и жажду возмездия. Одержимость Капитана светом могла соперничать только с завораживающим влечением к морским глубинам, навеваемым печальной и прекрасной в своей безысходности песней утопленников. Все чаще он размышлял о бессмысленности своего пути. Как Капитан, даже не сумевший прикончить ни одного дьявола, собирается отомстить богу? Не похожи ли его отчаянные попытки обрести мифическое имя на затянувшуюся предсмертную агонию, исход которой очевиден? Не стоит ли вместо непрестанного вскрытия едва затянувшихся ран попытаться обрести покой среди темных вод? Ведь Подморье безжалостно только к живым, а своих утонувших детей оно бережно укачивает в колыбели волн, даруя утешение и покой, а Король Морской Сажени, покровитель всех утонувших в море, славится своей мудростью и справедливостью — какой она может быть у нечеловеческих тварей. Неужели за все испытания и муки Капитан не заслужил право избрать смерть себе по нраву? Саморазрушительные порывы расщепляли его душу на противоположно устремленные части, невольно уравновешивая, не давая ни одной из сил превзойти другую и обрести власть над истощенным от борьбы и страданий сознанием Капитана. И только восточный ветер по-прежнему влек его в путь, таинственным шепотом обещая ответы на все вопросы в дали, где небесная лазурь сливается с морской синевой в единое целое. Последняя остановка перед неизведанным — родной Лондон — отвесила Капитану жесткую пощечину, частично приведя того в чувство. Ностальгические воспоминания бередили душу, когда его взгляд то и дело останавливался на знакомых уголках. Через доки Вульфстэк, мимо паба, где он впервые встретил Милую Возлюбленную и эта леди мгновенно похитила его сердце, мимо Махогани-Холла, где он, как и весь Лондон, был сражен чарами Кашмирской Принцессы и красотой ее голоса, сквозь Вейлгарден, где он и жалкая кучка переживших войну с дьяволами солдат искали утешения на дне медовой кружки и под юбками у танцовщиц в красных чулках, — как давно это все было, словно в другой жизни, — в университет, где Тревожный Ученый всегда ждал его с новыми находками и дивными секретами с далеких берегов. Грядущее его открытие, построенное на семи добытых Капитаном пылающих загадках, обещало стать умопомрачительным, и предвкушение величайшего научного достижения вскружили юному антиквару голову настолько, что он не сразу заметил, как обнажил саму суть страшной, сокрушительной тайны, хранимой Базаром с древних времен за семью печатями — истину, которую человеческий рассудок не в силах вынести. Его восторженный смех разлился по кабинету с той же неукротимой дикостью, что и сладострастные песнопения прихожан на службе в Церкви Света: «Вот твой ответ! — С жутким выражением на лице из расплывшегося до ушей оскала и выпученных глаз он бросил в Капитана кипу смятых листков. — Забирай! Теперь у меня есть все ответы, которые мне когда-либо будут нужны! Я последую за ними во Фростфаунд! Ты не можешь пойти! Не ходи! НЕ МОЖЕШЬ ПОЙТИ! НЕ ХОДИ! НЕ-». Прокторы увели Тревожного Ученого после того, как тот, заливаясь все тем же неукротимым хохотом, принялся выцарапывать себе глаза. Ужасающая Догадка выжгла его разум, сгубила блестящего академика, дерзнувшего постичь не предназначенное ему знание, и эта потеря тяжким грузом вины легла на совесть Капитана. Три десятка моряков из команды, верные офицеры экипажа, даже невинные корабельные питомцы-талисманы — ослепленный болью, он не считался с жертвами на своем пути возмездия, но трагедия с юным знакомцем заставила его прозреть: страдая от кары Соли, для подчиненных и приближенных он сам невольно превратился в бессердечного алчного Бога, требующего кровавых подношений. Имел ли он, осознав свою порочную суть, право дальше следовать по начертанному пути? Мог ли он отступить? Он смял разрозненные заметки с угловатым почерком Тревожного Ученого в кулаке, старательно не смотря в них, но все же случайно зацепив взглядом, как узоры из рукописных линий слов на листах складываются в... нет! НЕТ! Капитан яростно затряс головой, пытаясь изгнать случайно затесавшийся к нему в голову фрагмент безумного исследования, пока он, подобно червю, не проник в его мысли и не отравил душу гнилью. Да, именно этой Ужасающей Догадкой он заполонит пустоту темной комнаты и обменяет ее на Имя-Которое-Обжигает. Его дорога лежала в замок Фростфаунда. Обитатели доков Убежища Стоддарта пронзали любопытными взглядами ему спину и тихо перешептывались между собой. Капитана здесь знали; лишь год назад он собирал доклады и информацию для адмиралтейства и с удовольствием пробовал выпивку, которой щедро потчевали зрителей участники Игры Правды, а теперь намеревался по доброй воле шагнуть под ледяные своды Фростфаунда. «Свихнулся, — пробормотал смуглый иремец, расколов золотым зубом кофейное зерно. — Видать, лондонца все же настигла участь всех капитанов. Жаль». «Пусть он утолит голод Фростфаунда, нежели его чертоги поглотят кого-то из нас», — ответил ему пожилой уизирец, сложив из пальцев левой руки отгоняющий зло знак. «Тебе не стоит туда идти», — попыталась предостеречь его поселенка, схватив за рукав, но Капитан лишь вяло отмахнулся от нее. Перед его глазами застыл Фростфаунд во всем своем ледяном великолепии: с бессчетными пронзающими небо до самой Высокой Пустоши башнями, извитыми, как раковины моллюсков, зубчатыми галереями, зависшей над пропастью паутиной из мостов и закрученными в дикие спирали лестницами, на которые не ступала нога человека. Все роковые события в жизни вели его сюда, и у него не осталось права на сомнения и сожаления. Замок, словно просочившийся из мира сновидений, где отражения во льдах живут своей жизнью, храм священных реликвий, сокровищница с несметными богатствами, тюрьма для самых страшных тайн — с каждым шагом по коридорам химерического сооружения это место делалось все непостижимее, и морозные щупальца страха неизведанного все сильнее просачивались в сердце Капитана и сжимали его хладными тисками. Изобретательный на проверки Фростфаунд щедрой рукой рассыпал на пути Капитана всевозможные иллюзии и препятствия. Ярко-голубая вспышка сияния стен сапфировой камеры затмила все чувства, оставив только головокружительное ощущение падения в пустоту. Капитан тщетно пытался обрести равновесие, когда свист ветра в ушах слился с мощным голосом из глубины: «ЗДЕСЬ БЫЛО НЕБО». Небо и впрямь обхватило его со всех сторон и волокло в безжалостные глубины Высокой Пустоши, раскручивая его жалкое слабо тело в воздушных объятиях... вот только откуда такое глубокое небо в Подземье? Капитан уцепился за эту мысль, воскрешая в голове образы далеких уголков, с которых вид на крышу и отраженные в ней лже-звезды был наиболее отчетливым — и тогда всеобъемлющая синева освободила его, чтобы он мог пройти дальше. Аметистовая галерея гордо продемонстрировала туши хтонических тварей, рядом с которыми он чувствовал себя песчинкой в океане, и грозно возвестила: «ЗДЕСЬ БЫЛИ ЖЕРТВЫ», — и Капитан судорожно нарисовал перед внутренним взором Гору Странницу, Постоянного Компаньона, Древо Веков и Моль-Тирана — самых громадных монстров Подморья из тех, с которыми ему не повезло повстречаться — и говорил себе, что если у него получилось выжить тогда, то удастся и теперь. Каверна, помнящая следы погибельной Красной Науки, потребовала самые темные сказания ужасов, и спасла его от всепоглощающей паники лишь мысль о том, что они — как и жуткая сила, уродующая реальность и расщепляющая Цепь, — лишь тень прошлого. Изумрудная панорама милостиво ограничилась платой за проход фрагментами событий — теми самыми мелкими частицами, что застревают в памяти каждый раз, как встречаешь нечто новое, и из которых после вырастают секреты — самая ходовая монета Подземья. Алмазный мост же обнажил его перед невидимым оценивающим и всезнающим оком, озарил сверхъестественным светом, выставив на обозрение, как букашку под лупой — и видение с Поверхности помогло прогнать ему лживый мираж, притворяющийся Солнцем, лучи которого никогда не коснутся этой вечной мерзлоты. Самая же тяжелая преграда ждала его среди радужного сияния: узнаваемый силуэт, скрытый туманом и оттого внушающий мучительную тревогу — и опасение, что особо проницательный взгляд мог открыть у человеческой тени черты чудовища. «ПОЗНАЙ СЕБЯ», — потребовал суровый голос Фростфаунда. Капитан осветил свое отражение пылающей загадкой и вгляделся в черты, которые несли отпечаток всех грехов и преступлений, следы слабодушия и стыда, шрамы вины и потерь. Отражение растворилось в тумане, но невыносимо реалистичный образ намертво отпечатался в сознании Капитана. Каждое новое испытание грозного Фростфаунда жадно выпивало его воспоминания и зрительные образы, сверхъестественными кошмарами и непроглядным мраком пещер размягчало его сознание, словно глину, и дробило в пыль ядро его личности. И когда Капитан, наконец, достиг Темной комнаты — сердца Фростфаунда — в нем осталась лишь малая доля того человека, каким он вошел в ледяной дворец. И в тот самый момент в пустой оболочке его разума начали прорастать зерна чужой памяти... или его собственной? Он ведь был тут раньше. Он кровью начертал здесь свое имя — его кровью, что была светом. «ПУТЕШЕСТВЕННИК ВОЗВРАЩАЕТСЯ». Прикосновение к написанному мгновенно заставило Имя запылать. Первая буква. Да, он вывел его здесь перед тем, как уйти на Восток. Он был посланником древнего существа. Вторая буква. Но даже не мог предположить, что спуск в Подземье окажется таким бескрайне болезненным. Зверская, невыносимая боль. Третья буква. Суждение обещало ему награду. Но он тогда совсем ничего не знал о Подземье. Возможно, будь известна ему хоть толика, то отказал бы. Четвертая буква. Запах зимнего утра. Бой часов. Белизна — так звали то могущественное жестокое Суждение. Пятая буква. Он долго размышлял над предложением. Подземье казалось невероятно далеким, возможно, ему не суждено вернуться оттуда домой. Но нужда... Шестая буква. Он помнил сияние звезд. Путешественник всегда возвращается. Тот, кто не возвращается — не Путешественник. Седьмая буква. Имя теперь его; возможно, оно всегда принадлежало ему. Он был Капитаном, самозабвенно отдавшимся поиску сокровищ в море и упустившим свое главное сокровище на суше. Он был пустым сосудом, чей рассудок стерся в пыль, а самосознание высосал ненасытный Фростфаунд. Он был Путешественником, посланным Белизной для поиска спрятанного здесь Солнцем секрета, но не выдержавшим пытки существования в Подземье. Он был богом Солью, оставившим свое Имя-Которое-Обжигает в ледяной тюрьме и сбежавшим на Восток. В памяти стремительно восставали бессчетные странствия в иные миры, захлестывая его потоком образов, как горная лавина. Все прежние проблемы отступили — в космических масштабах они казались мелкими и незначительными. Что же до когда-то близких ему людей — не погубила ли их та самая сила, которую он сознательно запер, в своем стремлении освободиться? Так или иначе, дорога возмездия сделала полный круг и привела к нему же. Иронично, что после всех метаморфоз, произошедших с ним, конечный пункт назначения остался прежним — изменилась лишь цель. Он почти что готов отправиться на Восток, теперь ему известен тайный путь — но сначала нужно избавиться от остатков прежнего себя. Он должен окончательно убить Капитана. Лицо Карнелианской Изганницы озарила радостная улыбка: «Да, все так, как и должно быть. Мы разделили хлеб и соль, и дали друг другу нужные ответы. Моя роль неизменна, — она ведь с самого начала знала — он видел это в ее глазах. Знала, кем он когда-то был и кем снова должен был стать. И только под руку не вела его в пути, на котором бог прощаний и потерь вновь обретает давно утраченное. — Настало время отправиться в Замок Пожирателя Королей. Я стану свидетельницей того, как ты произнесешь Имя; я помогу тебе принести в жертву твое прошлое и будущее, а затем мы отправимся в последнее путешествие». Стремительно разразившаяся буря сопровождала их в пути. Огромные осколки древних изваяний Моря Статуй, погибели кораблей, точно указывали верное направление. Небесные реки хлестали по руинам Замка Пожирателя Королей, отчего казалось, будто камень заходится в рыданиях — так Шторм являл свое присутствие. Со стороны Старшего континента в ожидании церемонии сияние Горы Света пробивалось сквозь стену дождя ровным и терпеливым мерцанием. Соль же безмолвствовал. В центре алтарного пьедестала, на плиты, впитавшие столько крови, что ей можно было бы на краткий миг насытить бездонный колодец на Подмигивающем острове, Карнелианская Изгнанница опустилась на колени, а вслед за ней и вся корабельная команда. Имя, пекущее огнем за грудиной, рвалось наружу, умоляло быть произнесенным, и когда он, наконец, изрек его, Имя воспламенило воздух в его легких, опалило горло и обожгло жаром язык с губами — эти шрамы теперь останутся с ним навсегда. Мощный порыв ветра взметнул назад сочащиеся водой рыжие волосы Карнелианской Изгнанницы, предвещая судьбоносные слова: «Грядет Путешественник! О, мой капитан, отдай свое прошлое! Отринь все, что дорого тебе!» Громовой раскат заглушил ее голос, и на краткий миг ему показалось, что та промолвила «всех, кто дорог тебе». Всего лишь обман слуха, верно? Перед глазами замелькали образы: Милая Возлюбленная с загадочной полуулыбкой, никогда не покидавшей ее губ; освященное восторгом и любопытством лицо дитя, в чьих темных очах отражалось Подморье; ласковый шепот, нежное прикосновение, звонкий смех, все сказанные и не сказанные слова, тепло объятий и горечь расставания — чтобы бесследно истаять, будто унесенные отливом. В воздухе триумфально сверкнула молния. «Пожертвуй же грядущим! Отпусти все чаяния и мечты! Оставь позади то, во что верил!» ...или она сказала «тех, в кого верил»? В тот же миг среди камней разрушенного святилища запульсировало давно мертвое сердце цитадели — Пожиратель Королей принял жертву. В своем кабинете усталый адмирал в темных очках пришел в себя и с непониманием поглядел на пустой лист перед ним. В опросном офисе Лондона клерк обнаружил случайно закравшуюся в журнал ошибку при учете докладов от агентов. Пожилой моряк в доках Вульфстэка замер, всматриваясь в Подморье, и осознал, что не помнил лица капитана, под началом которого служил три года. На юго-западе, в проливе Барнсмора Машина Рассветов неожиданно испустила беспричинную вспышку злорадства. Гроза стихла, как по щелчку пальцев, и последовавшая за ней звенящая, пахнущая дождем тишина давила на уши. Он не чувствовал ничего, кроме восхитительной пустоты — ему было настолько легко, будто он сбросил невидимые оковы, которые прежде носил всю жизнь. Когда воспоминания исчезли, в его груди точно образовалась огромная дыра — странное, но правильное ощущение, ведь нельзя уплыть на Восток, не препарировав душу и не избавив ее ото всего, что мешало воспарить. А Песнь Соли поможет ему с остальным; он поймет, куда направляться — он просто вспомнит свое прошлое плавание. Его команда поднялась на ноги и разразилась торжествующими воплями. Впереди была последняя остановка — Ирем, город столпов. Как во сне наяву семиглавый змей Ирема развернул каменные лица в его сторону и прошипел с глухими, низкими перекатами: «Ты пришел за песнью Соли. Но какова ее цена? Всему есть цена». Цена? Но какое чудо мира могло сравниться с Песнью, дыханием силы, обретшей божественность? Разве только частица другого Бога. Если предложить змею осколок Горы Света, возможно, он поглотит его и наполнится чудесным сиянием? Или отдать ему элемент рассвета и, когда тот обратит свой яростный взор на Запад, похитить Песнь из-под постамента? Вручить ему взамен ужасающие секреты, пылающие загадки, пленительные сокровища? Нет, Песнь нельзя обрести ни за тайны, ни за ценности, ни за плоть Бога и ложный свет. Под влиянием внезапного порыва он бросился на палубу корабля, отпер замок в секретном отделении трюма, схватил сундук с изобильными богатствами и, сопровождаемый разочарованными криками матросов, отправил его за борт на потеху Королю Морской Сажени. «Нет ей цены, — ответил он змею, прозревший. — Она бесценна. Значит, ее нельзя купить». «Верно», — удовлетворенно прозвучал голос гигантского стража, и тут же головы змея пришли в движение: одна легла к его ногам, словно в почтении, две обвили его длинными шеями и заключили в кольца, скрыв от глаз всех наблюдателей, три обратили свои рубиновые взоры по направлению сил Подземья: вверх к Шторму, на юг к Камню и вниз к Королю Морской Сажени, — и последняя наклонилась к нему, уткнулась холодной мордой в ухо, и в дивном, растянувшемся на вечность мгновении прошептала ему Песнь Соли. И мир качнулся на своей оси. Тело пронзила молния живительной силы, а сердце переполнилось чистым далеким звоном. «На Восток», — призывал невидимый колокол; «на Восток», — журчали игривые, бьющиеся о борт корвета волны; «на Восток», — вторил им зачарованно он. И снова он оставляет позади темное море и мрачные острова; и снова растут волны, гуляющие по неведомым водам; и снова лже-звезды над ним бледнеют, чтобы исчезнуть совсем, а крыша становится все прозрачней; и снова в нос ударяют позабытые запахи хвои и свежего ветра, а пространство вокруг расцветает тысячами оттенками зеленого. Моряки выстраиваются в линию у края борта, повязанные общим молчанием и неизвестностью, и тогда боцман берет дыхание и затягивает Песнь, которая разрывает тишину, скользит из уст в уста, подхватываемая голосами всей команды, и ведет корабль по скрытому пути на Восток. Море светлеет, и изумрудный пейзаж разбавляется лазурными всплесками и вкраплениями золота. Впереди вздымаются горы, обрамленные лесами; их крутые склоны очерчены серебристым светом. Теплое течение прибивает их к берегу, и корабль становится на якорь, чтобы никогда не развернуть свой нос назад. Он зарывается ладонями в теплый песок и обращает взгляд на острые горные вершины — в небо, куда ему предстоит вернуться. Соль улыбается. Однажды он сказал: «Каким бы бескрайним ни было Подморье, я всегда вернусь домой». Он в последний раз оглядывается назад — в сторону, где сияли невидимые для его глаз огни Лондона. Он больше не мог отправиться туда. Давным-давно, вечность тому назад, он спустился, чтобы выведать секрет Солнца — и теперь поднимется наверх, чтобы предстать в зале из отравленного хрусталя перед Белизной. Но Путешественник всегда возвращается, и кто знает — возможно, один такой когда-нибудь вновь снарядит корабль, соберет компанию бесстрашных авантюристов и как прежде отправится рассекать неведомые просторы и исследовать тайны непостижимого мира Подземья.