Annum

Funalis Командор Сашамири мала ростом и немолода - волосы с проседью, дальнозоркие глаза, многовато жира на боках. На пухлых запястьях младенческими перевязочками красуются розовые нити шрамов - магия крови не дается даром. Вся жизнь Сашамири, с рождения и до старости, прошла под знаком Мора; Мор был ее отцом, врагом и наставником, и это он научил ее всему, что она умеет: сражаться и выжидать, помнить и хоронить. Наступает душный летний вечер, горы Виммарк стонут от зноя, но за толстыми каменными стенами всегда прохладно. Сашамири обходит дозором стены выстроенной по ее приказу тюрьмы-ловушки, и упрямо ворожит, проверяя кровавые печати. Потом она, наконец, возвращается в свои покои, ложится и засыпает, и в Тени встречает существо, которое они окрестили Корифеем. Корифей дремлет и поет во сне. Эта песня лишает воли - уже не раз Сашамири видела, как другие маги попадали под ее влияние и предавали Орден. Ее саму, впрочем, эта участь пока миновала - или же, вдруг безучастно думает она, шепот Корифея так вкрадчив, что уже подчинил ее исподволь, и сейчас она здесь лишь потому, что он этого пожелал. Что ж, так и должно было случиться рано или поздно - и более молодые поддавались, что уж говорить о Сашамири - старом Страже, старой женщине. Но давний враг не празднует победу и не отдает приказов, но лишь беззвучно, не разжимая губ, как умеют только боги, поет свою песнь тишины и смерти, полузабытые погребальные гимны Думата. Сашамири просыпается не в своей комнате, а в подвале башни, возле алтаря Думата. Она не помнит, когда и зачем его построили - с чего бы Серым Стражам кланяться богу-предателю, принесшему лишь страдания и опустошение? Впрочем, сейчас она знает, для чего она здесь - сегодня фуналис, день мертвых, и пусть она отвергает Думата, пусть Корифей и привел ее сюда во сне - но видят боги - это произошло вовсе не против ее воли. Фуналис - день поминовения; а командору Сашамири есть, что вспомнить. Корифею, видимо, тоже. Satinalia Второй Мор начинается вскоре после Сатиналий. Пляшут деревни и города, пляшет чопорный Минратос, суровый Хоссберг, зловещий Киркуолл. В Минратосе выбирают короля дураков - им становится пятнадцатилетний мальчишка-гидроцефал, с неимоверно раздутым черепом, мелкой нижней челюстью и вздернутым носом, под которым подсыхает зеленая корочка соплей. Смеющиеся девушки наряжают его в одеяние из пестрой ткани и водружают ему на голову корону из блестящей жести, усыпанной стекляшками. Стекляшки сверкают на солнце - точь-в-точь бриллианты, не хуже, чем у самого архонта. Потом идиота сажают на осла, и он во главе развеселой процессии едет через весь город. Сегодня Сатиналия, сегодня дозволено все, кроме уныния - а кто не веселится, пусть пеняет на себя: если поймают, то того и гляди - то ли окунут в бочку с краской, то ли заставят одним глотком осушить здоровенный кувшин вина, а то и целоваться с самой уродливой и самой бородавчатой старухой. Король дураков благословляет своих подданных - длинным батоном вместо магистерского жезла. Сатиналия, и дочь одного из магистров нарядилась цветочницей, а ученик сапожника - магистром; вот они целуются в тенистом уголке, под старой смоковницей. Какой-то богатый толстяк в маске, пьяный настолько, что едва держится на ногах, рассыпает с балкона своего дворца медные монеты. Сатиналия - праздник Зазикель, той, что благословляет свободу и веселье. Каменные драконы молча взирают на толпу со своих мест на фасадах зданий. Один уже навсегда растворился в тишине, но шестеро остаются. Зазикель тоже еще здесь - в запахе пряностей и женских духов, в легкости танца и терпкости виноградного вина. Пока - не гниение, не смерть, не Мор. Затем начинается дождь. Он смывает с улиц пьяную толпу. Пыль превращается в грязевые потоки, и ливень втаптывает в грязь разноцветную мишуру, бумажный серпантин, сброшенные маски и осколки разбитых бутылок. Город становится сточной канавой, и кто-то блюет за углом - так громко и старательно, как будто надеется выблевать собственные кишки. Обратная сторона Сатиналии - похмелье и пенящиеся реки нечистот. На следующий день на поверхности появляется Зазикель. Summerday (Andoralis) Умирать в начале лета - обидней некуда. Пережить зимние морозы, грязь и слякоть ранней весны, увидеть цветение яблонь - лишь для того, чтобы умереть, зная, что плоды с них соберут уже другие. Серого Стража зовут Гастон из Монсиммарда, и впервые он слышит Зов двадцать третьего числа месяца элувиеста, в двенадцатый год Благословенного Века. Много лет прошло после окончания Четвертого Мора, много лет пройдет до начала Пятого. Большинство и думать забыло о порождениях тьмы (кроме, конечно же, гномов). Благословенный Век только начался - и ему, как новорожденному принцу, льстецами и жрицами предсказано процветание. Гастон видел порождений тьмы лишь раз - далеко на Глубинных Тропах, когда вместе с отрядом таких же новобранцев собирал оскверненную кровь для посвящения. Хорошая охота, шутил он тогда - не совсем то же самое, что подстрелить оленя в императорских лесах, но уже кое-что. Впрочем, он благодарен Серым, которые двенадцать лет назад вытащили его из петли. Сейчас ему тридцать пять - Зов настиг его раньше, чем многих прочих, но жаловаться некому: эти годы и так были одолжены у судьбы. Приходит пора платить. С процентами. С того, первого момента, Гастон слышит Зов неотступно - страшную, но невыносимо прекрасную музыку, по сравнению с которой все песни бардов и менестрелей - все равно что визг паленых свиней. Зов звенит в его голове, когда наступает его очередь чистить картошку на кухне, и когда он торгуется с эльфийской шлюшкой в монсиммардском борделе, и когда поздно ночью выходит из казармы, чтобы отлить. Гастон замирает с улыбкой на губах и приходит в себя, только обоссав собственные сапоги. Он застегивает штаны, ругаясь вполголоса, а за дверями его уже ждет Страж-Командор, чтобы сказать лишь одно слово: - Пора. Отряд Стражей выезжает по направлению к Морозным Горам накануне Дня Лета. Еще до рассвета они проезжают по тихим, по-праздничному украшенным улицам, мимо спящих домов, мимо церкви. Сегодня все хорошо; сегодня играют свадьбы. Мора не было триста лет и не будет еще сто. За воротами Гастон оборачивается. В садах Монсиммарда цветут яблони. Wintersend (Urthalis) В первую зиму после окончания Мора выпадает много снега, и Дайлен рад этому: Денерим изуродован порождениями тьмы, а снег прикрывает уродство. Зима скоро закончится, но пока это еще незаметно, воздух холоден, сух и, кажется, звенит от мороза. Амелл спускается в торговый квартал - сегодня там ярмарка. В этом году, говорят, она значительно меньше и беднее обычного, но ему не с чем сравнивать, и ярмарка кажется ему великолепной. Горластые торговцы нахваливают товар - извольте, сударь - яркий платок, платок для вашей девушки, настоящий орлейский шелк! А вот вино, сладкое вино из самой Антивы, а вот петушки, петушки на палочке! Ухмыльнувшись, Амелл бросает на лоток с леденцами горсть мелочи - последний раз эти конфеты ему покупала мать, много лет назад. Засунув леденец за щеку, он не спеша бредет дальше, глазея по сторонам и про себя невольно отмечая - здесь во время штурма была разрушена стена, а здесь - сгорел целый дом. Шрамы, оставленные Мором, еще не исцелились. Под снежным саваном прячутся обгорелые остовы домов - переломанные кости Денерима. Невелика беда, считает Амелл: срастутся. Все мы приносим жертвы; иногда жертвуя своим, иногда - чужим. Таковы правила Мора, правила жизни. Сначала ты режешь свои руки, потом - чужие глотки. Дело должно быть сделано, а цена - уплачена; и Дайлен Амелл вышел на битву с архидемоном в кровавом ореоле краденой силы. В форте Драккон всегда довольно преступников, которых никто никогда не хватится. Вокруг шумит ярмарка - кто-то поет, кто-то смеется, кто-то ругается. Уртналис, вдруг вспоминает Амелл, так назывался раньше этот день. Знают ли эти люди, что сегодняшний праздник был некогда посвящен тому, кто их чуть было не уничтожил? Впрочем - пусть; имена меняются, но суть остается прежней. Уртемиэль умер, но он родится вновь, и, как всякое дитя, он будет невинен. Он заслужил свой второй шанс, думает Амелл, и, подставив ладонь, смотрит, как на нее опускаются мелкие снежинки. Возможно, мы все его заслужили.