Художники: бухарик и сластена

      Стас всегда на выскочку-Лаврова смотрел с удивлением и легкой толикой плохого восхищения, потому что этот недо-райтер, малюющий по ночам на чужих гаражах кривые надписи дешевой краской из баллончиков, вызывал у него очень смешанные чувства. С одной стороны его вера в себя и в свое «творчество» восхищала, потому что дай Бог каждому такую уверенность в себе и в том дерьме, которое ты делаешь, а с другой Конченкову, порой, хотелось просто подойти и хорошенечко треснуть по тупой квадратной голове Игоря чем-нибудь на подобии толстенного учебника по физике, который весил как половина остальных их учебников, потому что Лавров чересчур гордо и дохуя самодостаточно называл себя художником, при этом, по мнению Стаса, до конца даже не понимая, что значит это слово.       Вот кто и мог называть себя художником, так это Стас. Да.       Конченков рисовал, сколько себя помнил. И рисовал он не матерные словечки с ошибками на чужих собственностях, а настоящие картины. Ну, картинами их называла только его младшая сестра, для которой все, что не было похоже на ее каракули, было картинами. Но Стас был с ней, на самом-то деле, согласен.       Его работы не раз выигрывали разного уровня конкурсы. Он был известен в определенных кругах, среди таких же фанатиков акварели или просто карандашей и черной ручки. В одном из ящиков его шкафа были сложены грамоты и сертификаты за призовые места в конкурсах. Конченков редко кому хвастался, даже родители о некоторых не знали, ибо тогда бы ему прилетело по шее за очередное просранное на какие-то рисовалки время, которое он должен был потратить на школу, домашнее задание и подготовку к экзаменам. В конце концов, как однажды в сердцах сказала мама, лучше бы он ночами где-то непонятно где шлялся, нежели просиживал штаны в комнате, с сигаретой в зубах малюя очередной «шедевр».       Когда придурка-Лаврова называли художником, даже если это и сопровождалось дружным смехом класса, Стасу было так по-детски и так по-тупому обидно. Нет, ну правда, самого Конченкова называли художником только с издевкой в голосе, прикалываясь над ним и высмеивая. Стаса это бесило, но поделать он ничего не мог: собственно, кто он против половины класса? Что он им скажет? Что это чуть ли не смысл его жизни? Да парни его засмеют, а девочки начнут жалеть и мило улыбаться, умиляясь. А ему это нахуй не надо.       Поэтому Конченков молча проглатывал издевки и, как только начинался урок, открывал последнюю страницу в тетради и начинал рисовать.       Еще одной его причудой, о которой он вообще никому не рассказывал и которую можно было заметить только если пристально понаблюдать за ним пару дней, являлось сладкое. Шоколадки, леденцы, зефир, печенье, варенье и сиропы, мармелад, сладкие булочки — вообще похуй, лишь бы побольше сахара. Конченков жрал сладости наравне с тем, как курил сигареты — много, часто и тратя на это все оставшиеся после походов в канцелярский магазин деньги. Лиля, с которой он встречался весь второй семестр 10 класса, все лето с 10 на 11 и первые три месяца 11 называла его художником-сластеной. Они посрались буквально в первые дни календарной зимы из-за какой-то хуйни, девушка ткнула ему в нос свой средний палец с длинным острым, выкрашенным в какой-то темно-серый матовый лак, ногтем, который Стас всей душой ненавидел за цвет и остроту, и была такова. Он не жалел, но по ее голосу и ее «мой же ты художник-сластена» он, порой, скучал.       Игорь называл себя художником-бухариком. Не было еще ни одного раза, когда бы он пошел на свои темные дела с баллончиком краски и без пары баночек пива или чего покрепче в рюкзаке. Каждый понедельник их учитель географии опаздывал на первый урок ровно на 10 минут, и Стасу приходилось слушать практически идентичные истории сидящего за ним Лаврова о его похождениях на выходных, которые проходили банально и одинаково: после школы в субботу Игорь топал домой, брал баллончики и, если удавалось, тырил из батиной коллекции какой-нибудь недопитый коньяк, или, если с коньяком он пролетал, то заходил в ближайшую загаженную лавчонку и тырил там пару баночек пива. Дальше он топал на какую-нибудь крышу, параллельно строча очередной девчонке пару псевдоромантичных сообщений и, если судьба поворачивалась ему пиздой, а не жопой, то жарил эту же девчонку в падосе того дома, на крышу которого он потом ее же и тащил, чтобы «полюбоваться видом и посмотреть, какое граффити охуенное он забабахает в этот раз», хотя по сути девчонка нужна была ему, чтобы караулить дверь на крышу и, если что, предупредить его о нежданных любителей попырить на пыльную дорогу Самары с высоты 12 этажа или, что еще, блять, лучше, о долбоебах, решивших покончить жизнь самоубийством. Такого, слава Богу, с Лавровым пока не случалось, но чем черт не шутит, Самара-град та еще дыра, из которой хоть каким способом хочется съебаться.       Его кореш, Димка Фадеев, слушал эти истории, параллельно очарованно вздыхая, а потом начинал пиздеть про свои выходные, и тут уже и Конченкова уши начинали просто вянуть, потому что-то, как эти двое относились к девушкам и как описывали секс с ними же на этих же пресловутых выходных, выходило за всякие рамки приличия, но ни вякнуть, ни хотя бы попросить их замолчать он не мог, потому что тогда их внимание с «ну крч долблю я ее в рот» переключиться на него и тогда уже долбить они будут его мозг, а этого Стасу хотелось меньше всего, поэтому только и оставалось, что молча слушать и скрипеть зубами, сетуя на отсутствие свободных мест в классе.

***

      В школьной жизни Стас не мог терпеть только две вещи: столовский компот и уроки английского. И если эту бурду, которую давали в столовке, он мог просто игнорировать, то уроки английского игнорировать было сложно. Сложно, но возможно, поэтому Конченков прогуливал их как только мог. Прогуливал их и Игорь, положив хуй на полезность и актуальность предмета, и это было, пожалуй, единственным, в чем они были, по мнению Стаса, похожи. Ну, еще, конечно, их «художественность», но на это Конченков только кривился и всячески игнорировал или менял тему разговора, только лишь бы не слышать, как их имена упоминают в одном предложении об искусстве рисования.       В один из таких прогулов, сидя в Богом забытом учительском туалете на 3 этаже, в который не ходил вообще никто, кроме додиков, которым надо было или покурить, или подрочить, Стас приканчивал третью пачку мармеладок, усевшись на разрисованный подоконник. Курить почему-то не хотелось, поэтому он долбил носком кроссовка крошащуюся настенную плитку и монотонно жевал мармеладного червяка. Оставшиеся до конца урока 35 минут так бы и прошли в монотонном жевании и глухих ударах обуви о стены, если бы в туалет, шумно дыша ртом, не ввалился Игорь, плотно закрывая за собой дверь и приваливаясь к ней спиной.       — А я уж понадеялся, что, прогуливая одновременно с тобой английский, не пересекусь с тобой до конца года, — задумчиво проговаривает Стас, смотря куда-то Лаврову в бровь.       — Покурить есть? — сипло от бега спрашивает Игорь, отталкиваясь от двери и в два шага достигая подоконника и парня на нем.       — Есть только мармеладные червячки, — пожав плечами, отвечает Конченков. — Будешь? — он протягивает однокласснику надкусанного червячка, искренне удивляясь, когда тот берет его, буквально выдернув зубами из тонких пальцев.       Глаза у Лаврова, конечно, прикольные. Стас слышал об этом от девчонок, да и сам пару раз ловил себя на том, что пронзительная радужка как будто выжигает изнутри, но он же не пидор какой-то там, чтобы на глаза парня залипать. Но сейчас, ловя взгляд Игоря, Конченков хмурится и садится на подоконнике ровнее, потому что глаза Лаврова притягивали не своей радужкой, а ее полным отсутсвием.       — Ты че, вмазанный? — удивленно спрашивает он одноклассника, на что Игорь расплывается в улыбке и два раза медленно кивает, будто Конченков с первого раза не понял.       Стас быстро бегает глазами по улетающему с каждой секундой все сильнее парню, пытаясь понять, чем это идиот закинулся, но Лавров беспощадно лишает его удовольствия поиграть в Шерлока Холмса и тихо говорит, проглотив пережеванного мармеладного червячка:       — ЛСД.       Стас нервно сглатывает, округляя глаза. Игорь, посмотрев на него, такого охуевшего, начинает глупо хихикает и плюхается рядом с ним на подоконник, приваливаясь спиной к окну и прикрывая глаза.       — У меня еще одна марка, кстати, осталась, — вдруг говорит Лавров, приоткрыв один глаз и поймав взгляд одноклассника. — Хочешь? Могу поделиться.       Стас хмурится. Алкоголь алкоголем, сигареты сигаретами, но употреблять — это не про него.       — Я пас, — мотнул он головой, хмуря брови.       — Ну, как знаешь, — пожимает плечами Игорь и отправляет вторую марку себе на язык.       — Долбоеб, ты что творишь, ты же калдыхнешься от такой дозы! — вскрикивает Стас, ударяя одноклассника по руке, но было поздно; Лавров расплылся в дебильной улыбочке, перехватив его руку.       Он резко дергает Конченкова на себя, не готовый к такому Стас дергается, роняет свои мармеладки и впечатывается губами в губы Игоря.

***

      Марка, насильно слизанная с чужого языка, дает не знавшему, что такое наркота, организму сильно и качественно прямо в голову.       Стас не пидор, но ему так-то вообще поебать, с кем сосаться, он и сам не знает, почему не отлепился от угашенного Игоря сказу же — наверное, сыграло любопытство и желание целоваться.       Игорь специально тычется языком куда только можно, получается слюняво и громко, но своего он добивается — вещество расползается не только по его ротовой полости, но и по стасовой, его уносит быстро, развязывая действия, поэтому через несколько минут или чуть больше Конченков перебирается на колени одноклассника, одной рукой упираясь в стекло, другой залезая под футболку Игоря и сжимая его бок.       — Вместе калдыхнемся, — сипит Лавров куда-то ему в шею, облизывая ее.       — Еблан, — хрипит Стас и елозит на чужих коленях, стараясь потереться пахом.       Игорь хоть и обдолбанный, но не тупой, поэтому быстро расстегивает чужие джинсы и пихает руку в трусы, без задней мысли начиная интенсивно дрочить. Загнанно дыша и поскуливая куда-то в покрытую испариной шею, Стас хаотично елозит по широкой спине пальцами, не в ритм с рукой двигаясь на игоревых коленях. У него дрожат ноги, на коленях неприятно натянулась джинсовая ткань, хочется побыстрее кончить и расслабиться.       — Я… сейчас… — сипит на последнем вздохе Конченков, но не проходит и секунды, как Игорь спихивает его со своих колен, разворачивает лицом к стене и только тогда делает финальное движение, ловя Стаса с подкосившимися ногами от оргазма.       Он приваливается к стене, молча прикладываясь головой к холодной стене, и надрывно дышит, даже не потрудившись натянуть обратно штаны.       — Ну ты и мудак, — говорит Конченков спустя пару минут, натянув штаны и нетвердой походкой направившись к раковинам. — Меня дома убьют, если я гашенный приду, кисточки мои мне в жопу затолкают, мольберт о голову сломают, — жалобно сокрушается он, открыв кран с холодной водой и засунув под ледяные струи голову.       — Проблюйся, проссысь и через пару часов все будет нормально, — фыркает Игорь с подоконника, найдя в стасовом рюкзаке сигареты и закурив.       — Иди нахуй, — фыркает в ответ Конченков, не находя в себе силы на большее.       Он возвращается на подоконник с капающей с волос холодной водой, с действующим наркотиком в организме и отголосками оргазма, которые все еще расходились приятными импульсами по телу. Игорь сидит, окосевшим взглядом уставившись в пол, и пыхтит сигаретой.       — Через пару минут начнется урок, подожди немного и пиздуй отсюда, — говорит Лавров спустя минуты молчания. — Пошатайся часик-другой на району, чтобы проветриться. И пей много воды.       Стас кивает, заторможено понимая, в какое дерьмо вляпался по самые уши из-за этого ебанного Лаврова, но агриться не было ни сил, ни желания.       Игорь спрыгивает на пол, кидает бычок в унитаз и идет к двери. Он почти нажимает на ручку, когда оборачивается и с широченной ухмылкой говорит:       — Слышь, Стасик, — он лыбится, чуть наклоняя голову. — Научишь меня как-нибудь этим своим художественным штучкам-дрючкам? А я тебе шоколадку за это.       — А себе пиво?       — А себе пиво.