Не сеют - не жнут

      В жизни каждого викинга, как впрочем и в жизни каждого человека, было три переходных этапа, каждый из которых в относительно равной степени менял привычный уклад: рождение, брак и смерть.       Эти события сопровождали каждую душу, пришедшую в этот мир. И в условиях всеобщей недоживаемости до преклонных лет, в окружении болезней, войн, тотальных предрассудков и звериной жестокости трудно было представить, что хотя бы один из этих заветных рубежей будет не пройден. Простая истина мутной дымкой проносилась в сознании, окутывая неокрепшие умы лицемерной теплотой. Традиции предков наглухо сидели в памяти, а вбитое слепое уважение сквозило в каждом вдохе, порой перекрывая собой здравый смысл. И редко ситуация оборачивалась так, чтобы было возможно углядеть нечто ужасное в серьёзных ритуалах. Они настолько сильно вплетены в обыденную жизнь, что, по сути, являются её упрощённым отражением. А несли ли крутые повороты грусть или радость, отчаяние или облечение, скорбь или блаженство – дело сугубо личное.        Рождение       Неотъемлемая часть – начало всего, знаменующее гордый восход нового, сопровождающееся слезами чистой непомерной радости и криками невыносимой боли. Первый виток бытия, омытый горячей водой и благодатью божьей. То, что открывает ворота в этот грешный мир, и то, благодаря чему существует всё сущее. Проросло ли хлебное семя, пробился ли ключ проточной воды – всё брало где-то исток, вне зависимости от своего истинного обличия. Рождение ребёнка знаменовало продолжение рода, означало благословение свыше. Это дар небес, к которому относились с подобающим трепетом, и за который падали на колени в смирении, посылая звонкую благодарность Мирозданию. Этот рубеж – глубокая зарубка от заточенной секиры – первая важная отметка для всех, приветствующая всеобщую радость и ликование. Это первое, что имело значение, и без чего не обходился этот свет….       Смерть       Закат всего. Конец извилистой дороги, мощёные камни которой тихо хранили в себе все невзгоды и радости, все взлёты и падения. Испускание духа, окутанное скорбью родных, прощеньем обид и благодарностью за прожитую жизнь, ворох воспоминаний о которой на долю секунды в последний раз представал перед застекленевшими глазами. Боль от утраты, поникшие головы, ручьи горячих слёз – всё это было так привычно при взгляде на идущую ко дну горящую жарким пламенем лодку, уносящую с собой покойного в морские пучины, что невозможно было найти в этом что-то неправильное. Горестное прощание с подлунным миром – последний рубеж, указывающий путь к золотым чертогам Вальхаллы. И как бы ни было грустно, препятствовать уходу туда было нельзя. Всё подходит к своему завершению, указывая на смену эпох. Это надо было просто принять.       Рождение и смерть шли бок о бок, держась за руки. Эта истина была неоспорима и требовала полного примирения со стороны блуждающих по плодородной земле. Где было одно, там было и другое. И так как это неизбежно ожидало всех, глупо было об этом задумываться. Начало отсчёта и конец отсчёта известны лишь Богам. Покорным смертным оставалось же довольствоваться вымеренным отрезком существования так, словно это были щедрые объедки с хозяйского стола. Бери и не жалуйся. По такому принципу текла жизнь, и, если ему следовать и не задаваться лишними вопросами, можно было прожить помилованные годы счастливо: в неведение и стабильности. А так как неконтролируемость ситуации с началом этой жизни и с её концом напоминала людям об их беспомощности и заставляла держаться своего места наличие этапа, зависящего от собственной воли, во многом скрашивало картину.       Можно было узнать, что что-то пришло в этот мир только после того, как оно родилось.       Нельзя было предугадать, в какой именно момент цепкие лапы смерти вцепятся в горло.       Но можно было решить, с кем скоротать время между собственными приходом и уходом.       Брак       Священный союз, благословлённый свыше, возник, скорее, как необходимость, подстрекаемая низким человеческим желанием обладать, нежели как побуждение к передаче высоких чувств морали, долга и любви. Но за века сложившиеся традиции образования семьи вытеснили собой большинство представлений о духовном смысле данного ритуала. С практической точки зрения нужно было просто продолжать свой род. И глупо преувеличивать значимость там, где нет сакрального смысла. Но люди были мастаками по части усложнения собственной жизни, поэтому переходный ритуал, связывающий двух согласных неразрывными узами, быстро приобрёл культовую популярность. И, на самом деле, было здорово сознавать тот факт, что образование новой семьи начиналось со столь красочного события, как свадьба. Викинги знали толк в гуляниях и, наверное, именно по этой причине, присутствуя на празднествах родного племени, каждый ребёнок представлял себя на месте влюблённой пары. Малышня сразу смекала: «И наш черёд не за горами». И в этом не было ничего ужасного, просто нотки иронии затёсывались где-то в утреннем тумане.       Но порой бывало так, что даже здесь – на поприще собственных желаний и возможностей – можно было осечься, потеряв право голоса в собственной личной жизни.

***

      Иккинг помнит, как это произошло.       Вернее, может вспомнить, если хорошо напряжет голову, не боясь встретиться с недюжинным отвращением к самому себе.       Всё это не должно было так кончиться.       Всё это вообще не должно было начинаться!       Но, видимо, Боги действительно ненавидели младшего из Карасиков, раз позволили подобному произойти. Мир, конечно, не состоял из одного только цветочного эфира и мягкого солнечного света, но и возможность существования некоторых омерзительных вещей отрицалась сама собой чисто интуитивно. Легко игнорировать прожжённые исключения из правил, когда они не встречаются поблизости. Кажется, достаточно закрыть глаза, чтобы не замечать очевидного. Особенно, когда оно не касается кого-то непосредственно. Сложнее, когда беда стучалась в двери, нагло поджигая резное крыльцо во время гордого перешагивания через порог. В упор не обращать внимание на маячащий перед лицом объект гораздо сложнее, чем на приукрашенные сплетни, пришедшие с материка. Мало ли о чём судачили моряки и торговцы – ахинея и воспалённый чумой бред, да и только.       Иккинг не особо жаловал пустой мужланский трёп, но и откреститься от слабого огонька любопытства, который теплился в его сухощавой душонке, не мог. Ещё в детстве, пользуясь отсутствием родительского надзора со стороны отца, он забивался под тяжёлые дубовые столы в Большом Зале, где, кутаясь в свою шерстяную зелёную тунику, давился куском копченой трески, зажёвывая его безвкусным хлебом, и слушал разговоры взрослых. Воины племени - мужики, чьи кулаки были больше головы Рыбьенога, - судачили обо всём на свете не хуже отпетых сплетниц, приправляя всё нелицеприятными подробностями, низким хохотом и смачными плевками. Это было противно, но забавно. Сын вождя далёко не всё понимал тогда, но это не мешало ему подсознательно чувствовать стыд и морщиться при грязных описаниях. Интереснее было, когда получалось незаметно пробраться в Зал ночью. В это время там уж точно никто не чурался опустить свою речь до потока ругательств, в порыве веселья описывая самые нелепые подробности собственной жизни. Иккинг может и ощущал себя не в своей тарелке, но привычка сидеть в нишах и чувствовать своё отношение к мужской части общества льстила его отсутствующему эго. Было приятно осознавать, что, пусть и таким образом, но он познавал аспекты взрослой жизни лучше и раньше, чем все его немногочисленные сверстники.       В особенности, раньше, чем Сморкала… да.       Однажды разразилась буря: морская вода потемнела, а небо заволокли грозовые тучи. Привычная водяная гладь была неспокойна: гребни частых волн били по каменистым утёсам. Раздававшийся гром нагонял на суеверных страх, а мелькающая сеточка молний заставляла вжимать голову в плечи. В такую погоду не стоило высовывать нос из дома. Что уж говорить о полноценном выходе в море? Поэтому небольшой торговый кораблик, приставший к берегам Олуха тем утром, был вынужден продлить свою стоянку, пришвартовавшись в уютной бухте. Двум мелким торгашам, команде судна, радушно предложили ночлег. Мужики, видя уличный смрад, понимали, что отплывать – дело гиблое, поэтому согласились сразу, символично выкатив бочку сидра на причал. Позже эти двое допоздна травили байки в Зале, теша племя своими грубыми голосами. Как говорится: под хороший напиток любая история хороша. И, судя по плотно сжимающемуся вокруг двух ораторов кольцу подвыпивших зевак, это, определённо, было правдой. Хотя, не то, чтобы Иккингу удалось стащить кружку с пойлом….       Сам он давным-давно должен был спать: мать Сморкалы, его тётка, уложила его три часа назад, заботливо чмокнув в лобик. И у мальчишки действительно не было оснований подрываться с постели, но потом он услышал низкий смех толпы (вернее, его отголоски) и уже не мог сомкнуть глаз. Вскочил, словно ужаленный, распираемый любопытством, натянул обувку, схватил покрывало и выскочил из дома, побежав по сырой земле прямиком к обители всеобщего веселья. Затем незаметно нырнул в дверь, пользуясь плохим освещением и своей низкорослостью, и забился под первый же стол, окончательно скрыв себя от мира. Прополз окольными путями до первоисточника и уже через пару минут юркнул под массивную лавку, примостившись поближе к горящему очагу. Здесь ему всё было слышно, и, закутавшись в захваченный плед, он вновь начал слушать заветные истории наравне со взрослыми. Было много странных сплетен, новостей с других островов, паршивых анекдотов, конфузных случаев и прочих казусов. Бесконечная канитель разговоров заманивала в свои оковы и не желала отпускать.       Один рассказ сменял другой. Часы пролетали незаметно. И в один момент один из торгашей хлопнул рукой по столу и выкрикнул: «Помню!», положив начало очередной устной истории.       Речь пошла о том, как он был в суде, присутствуя во время ведения дела о бракоразводном процессе. Какая-то парочка сдуру поженилась у изгороди при двух свидетелях, нахлебавшись грушовки, а через три дня пожелала расторгнуть отношения. Молодые грызли друг другу глотки, ядовито кидаясь оскорблениями и обвинениями в адрес всего и вся. В результате одного поставленного вопроса всплыла масса других. Кто-то из толпы даже обвинил их в прелюбодеянии, из-за чего парочке прилюдно досталось плетью, но дело на этом не встало. Три дня брака вылились в десять здоровенных листов судебного пергамента. За суд было четыре драки, во время которых жёнушка отменно втащила муженьку бревном. И всё это мракобесие кончилось ничем. — Ничем! Развод им не дали! — навеселе закончил торгаш, переводя дух. — У парня кровища из носа хлестала, он верещал как девчонка, а эту обезумевшую оттаскивали от него в четыре руки! Но ей всё равно удалось кинуть в него чьим-то шлемом. Они всех там так достали, что их заперли в сарае на всю ночь. Клянусь Одином, она его убила, наверное! Убила! — договорил он и снова разошёлся диким хохотом. — Женщины! — укоризненно донеслось с одного конца зала, и волна смеха вновь прошлась по толпе, запускаемая согласными кивками. — Брак для мужиков, а не для заморышей всяких! — И правильно сделали, что не дали! Думать надо было! Жизнь одна! — вторили женские голоса.       Все вновь закивали, качая головами и шипя от хохмы.       Иккинг, воистину, почти не понимал о чём шла речь. В свои восемь он был ещё слишком далёк от подобных тем. Ему не оставалась ничего кроме как пустоголово анализировать услышанное, откладывая информацию глубоко внутрь любопытной детской головы. Не то, чтобы история его особенно заинтересовала. Нет, она была, как и все: обычная, преувеличенная и звучная. Её было легко запомнить, но сложно понять, поэтому попытки сделать это пришлось забросить уже через пару минут. Большого труда это, к слову, не составило: свежий рассказ вновь поднимался в печи, напоминая тесто. Перекинуть внимание было проще простого. В принципе, история о браке забылась, как и многие другие. Её незачем было вспоминать. Тем более, когда были дела поважнее. Однако говорят, что единожды услышанное не забывается никогда.       Иккинг, правда, никогда не думал, что будет припоминать эту гнилую байку к случаю.       Кто ж мог знать, что всего через десять лет он окажется на месте парнишки-ханурика из оплеванной истории.       Конечно, женился он не у изгороди, и в сарае его пока никто не запирал, но, приходя в себя после попойки, он не был рад осознать свой новый статус мужа.       Мужа Забияки Торстон….

***

      Всё началось с, Тор его прокляни, Сморкалы, по дурости полезшего к детёнышу Лугового Дракона во время миссии по контролю за стайной миграцией.       Иккинг отчётливо помнил, как намеренно медленно разъяснял для недалёких: к мелким на полметра ни ногой. В его голове ещё свежа была память о том, как он удирал от мамаши Светоча. Пусть это и было почти три года назад, но образ разозлённой мамаши-Тайфумеранга, отстающей от хвостового плавника Беззубика буквально на длину одной галеры, слишком сильно врезался в душу, чтобы рисковать так ещё хоть раз. Себе дороже – и так одной ноги нет. Хотелось бы сохранить остальные конечности хотя бы до тридцатилетия, если повезёт до него вообще дожить. Субординация и ответственность были вещами особой важности при жизни в Краю, поэтому у лидера наездников и дёргался глаз, когда его не слушали, пренебрегая банальной безопасностью. А если учесть наличие таких индивидов, как близнецы Торстон и его двоюродный брат, то дёргался он постоянно, невзирая на время суток.       Сморкала его словам не внял, что позволило Иккингу в очередной раз убедиться в том, что Боги зажали умственных способностей для дорогого кузена. Впрочем, дураков не сеют, не жнут. Чего он ожидал, отвлекаясь на разговор с Рыбьеногом?       Йоргенсон не упустил возможности впечатлить свет очей своих, Астрид. Нарочито гордо, выпрямив спину и задрав тупой подбородок, широким показушным шагом прошествовал к месту дислокации маленькой твари, мерно евшей полевые цветы. Было не совсем понятно, что именно он хотел сделать: пнуть малявку на глазах у стаи, показав своё бесстрашие, было бы верхом идиотизма даже для него, а взять за шкирятник и поднять кроху как дохлого опоссума, демонстрируя собственное превосходство, бонусов на карму не добавило бы. В любом случае, намерения не были особо важны, ибо сделать Сморкала ничего не успел: только попав в опасную зону досягаемости, дракончик сразу ощетинился и с противным визгом яростно бросился на предполагаемого врага, повалив того на землю и не дав даже закричать. Как обезумевшая кошка располосовал детскими коготками всё лицо и тяпнул придурка за руку, присосавшись к тёплой плоти словно болотная пиявка.       Глядя на это, Иккинг поймал себя за произношением непрошенного злорадства: «Так тебе и надо», и на вскидывании головы к безоблачному небу, видимо находясь в надежде выпросить у Богов сил вынести этот кавардак. Впрочем, ему быстро пришлось вынырнуть из своих мыслей, когда к наказанному Сморкале подоспел Задирака со смелой попыткой отодрать от него змееподобного детёныша. Было весело наблюдать за тем, как Торстон промахнулся ногой и вместо того, чтобы сбить дракона, добротно заехал Йоргенсону по роже, но стоило поспешить, пока дело не кончилось трагедией. Дракончик тоже медлить не стал: отцепился от первой жертвы и перекинулся на вторую, по традиции расцарапав её прежде, чем укусить.       Иккинг и Беззубик скептически переглянулись, безмолвно решая вопрос о том, кто пойдет исправлять ситуацию.       Решили, что вместе.       Сделав глубокий вдох, они направились разнимать горе-бойцов под крики: «Я ранен, я очень опасно ранен!», уповая на волю всевышних.       Заставить детёныша отпустить своих жертв было несложно: Иккинг погладил его, мягко проводя пальцами по неровным чешуйкам, и нажал на пару заветных точек, заставляя тварёныша разжать челюсти от удовольствия. Дракончик отцепился и, чтобы его посадка с плеча Задираки не была жёсткой, шатен подставил руку, трепетно хватая дитё, когда то было готово. Всего делов-то. Надо же обладать талантом превращать сущий пустяк в большую проблему. Мягко передав кроху Астрид, чтобы та отнесла его обратно в цветочные кусты, Хэддок без промедления нагнулся перед личными придурками своего отряда, хмуро рассматривая следы от укуса. Было трудно сосредоточиться, когда «жертвы обстоятельств» преувеличенно ныли под ухом, но, к счастью, это получилось. Да и Рыбьеног подоспел почти сразу, скрашивая атмосферу своим знающим мычанием. Может Ингерман и не был врачевателем, но, хотя бы, на зубок знал известных драконов и мог хоть что-то сделать в отношении подобных травм. Он осмотрел укус, обратив внимание на форму и на реакцию кожи и, чуть помедлив, выискал нужную карту из своей коллекции. Прочитав характеристики и краткое описание, освежив знания в памяти, он вынес чёткий и ясный вердикт, ублажая любовь их лидера к конкретике. — Несмертельно. — Отлично, — Иккинг перевёл дух, чувствуя, как камень упал с его плеч. — Но я бы перестраховался, — заявил Рыбьеног, глядя на болезненное покраснение. Уловив молчаливый вопрос со стороны своего собеседника, Ингерман передал ему карточку и продолжил. — Луговые – переносчики заразы. На них паразитов больше, чем на Плеваке после полугода без ванны. Ручаюсь, что у них в пасти фауны больше, чем на всём этом острове.       Иккинг поджал губы на подобное заявление и бросил что-то на подобии: «Как знал, что так будет», а затем погрузился в чтение краткой информации. Напротив значка «Яд» стояла пометка в ноль очков, но рядом красовалась приписка, сообщающая о наличие заразы в слюне. Что ж, дело слегка осложнилось. — Я не понял, рыбья рожа, ты хочешь сказать, что я кишу паразитами?! А ну скинь их! — Сморкала вновь обратил на себя внимание, но больше, чем укоризненные взгляды назад не получил. — Надеюсь тебя они съедят первым, — вклинился Задирака, под шумок демонстрируя вспухшую отметину своей сестре, как бы говоря, что этот дракон его особо пометил. Та показывала пальцы вверх, и в её глазах виднелось чистое восхищение.       Иккинг решил не вникать в природу подобного поведения, поэтому просто покачал головой, пытаясь прогнать навязчивые мысли. Бесполезно искать логику там, где её нет. Дороже сохранить своё здравомыслие. Кажется, вывод о том, что мозги были зажаты только кузену, был немного неверен… — Что предлагаешь? — спросил провозглашённый лидер, бережно передавая карточку обратно хозяину, тем самым спасая ценную кладезь информации от загребущих ручонок близнецов, которые так и норовили забрать красоту себе. — Обработать. Думаю, мазь из корня южной ягоды подойдет, — спокойно заявляет Рыбьеног, вытягивая слоги. Затем бросает ещё один задумчивый взгляд на укусы и приставляет ладонь к скуле, закрываясь от вопросительных взглядов их товарищей, и шёпотом добавляет: — Или мазь из смеси болотистых плодов. Я не уверен. Обе помогут, но что-то из этого жжёт так, словно угли в штаны кинули. Только им не говори, Одина ради.       Иккинг морщится от представившейся картины и сужает глаза до щёлочек. Медицина, действительно, не его область знаний, и единственное, что ему о ней хорошо известно, так это факт того, что в восьмидесяти процентах случаев лечиться больно. С этим он знаком не понаслышке – ноги-то он однажды лишился. А это сравнимо по боли с агонией. Поэтому при упоминании жжения его немного коробит, и толпа мурашек прокатывается по спине. В любом случае, лучше потерпеть, чем лечь в гроб в расцвете сил. Беззубик замечает дискомфорт своего наездника почти сразу и мгновенно спешит разрядить обстановку, ластясь любимому человеку под руку. Ночная Фурия начинает мурлыкать, и юноша не может не оценить этот жест: дракон получает щедрое поглаживание по голове. Приятно знать, что о тебе заботятся. Это также отвлекло от нелицеприятных мыслей. — Тогда возвращаемся на Драконий Край, — Хэддок привстает, намереваясь запрыгнуть в родное седло. — У меня этих лекарств нет, — слегка виновато заявляет Ингерман. — Оу, ладно, не беда, — Иккинг пожимает плечами. — Ты не обязан их иметь. У Готти наверняка завалялось что-нибудь эдакое. Вы тогда на Край, а мы до Олуха. Туда, обратно. Мигом, — легко чеканит всадник, вновь непроизвольно хвастаясь скоростью своего дракона. Беззубик согласно рычит. — У нас же есть время? — Времени полно, — знаток неловко чешет голову, анализируя план действий лидера. — У Готти, хвала Тору, всегда есть то, что надо. Но если под словом «миг» ты имеешь в виду своё отсутствие в течение четверо суток, то мне не кажется это хорошим вариантом. Нерационально.       Иккинг видел смысл в подобном замечании, хоть расстояние и не являлось большой преградой. А ещё он углядел намёк. — Выкладывай. — Знал, что ты заинтересуешься.       Рыбьеног показывает карту, расстилая свернутый, местами взмокший пергамент на сочной траве. Иккинг не совсем сразу её узнает. Неровные береговые линии кажутся ему знакомыми и, немного пораскинув мозгами, он признает пару архипелагов и ориентиров, которые они изучили с приходом в эти края. Да, точно. Вон и скалистый пролив обозначен гористыми значками. А вон остров, полный туманных бухт, куда они сгоняли стаи во время прошлогодней миграции. После признания многих мест становится немного спокойнее. Неизвестность хоть и привлекала, но не всегда хотелось соваться куда-то, не имея хотя бы минимального представления о броде. Немой вопрос читался в зелёных глазах, и наездник Громмеля поспешил удовлетворить чужое любопытство.       Ингерман толстым пальцем указывает на один из захудалых западных островков, изогнутой формы, и объясняет, что они сейчас, предположительно находятся здесь, на северном берегу, если верить угловатому выступу, который обозначал недалёкий обрыв. Затем переводит указательный палец на юго-запад, останавливаясь над более крупным обозначением. Указанный остров велик, скорее всего он даже больше, чем его схематичное изображение, так как оно резко обрывалось в силу конца листа. Но намёк на продолжение горел слишком ярко. Наконец, Иккинг понимает, к чему клонит его друг, и не может не расплыться в довольной улыбке. И последующие слова только подтверждают его надежды, давая повод для необузданного ликования, наполняющего всё тело заветным драйвом. — Около семи часов пути на юго-запад и должен быть этот остров, — Рыбьеног обводит пальцем указанную область, захватывая лишь небольшой береговой участок, акцентируя на забавном значке, который как печать налегал на земельную неровность на стыке с водной пустошью. — Обозначение торгового порта. Раз есть нанесение, скорее всего городок или большая деревня. — Или ничего, — Иккинг бросает скептичный взгляд, раздумывая. — Карта-то настоящая? Где взял? — На одном из брошенных охотниками корабле после того, как мы их прогнали. Не хочется признавать, но, пусть они и не знают, где наш лагерь, но в этих водах ориентируются куда лучше, чем мы. Во многом благодаря тому, что на рынках скупают всё, что можно и нельзя. Так что девять шансов из десяти, что карта настоящая. Они бы её сразу выбросили, не соответствуй она правде. А, судя по потрепанности, её часто использовали. — Тоже верно, — не согласиться с таким умозаключением было сложно. — В любом случае, раз знак торговли, значит есть смысл покупать и менять. Думаю, хотя бы одна лавка со снадобьями там отыщется. Кроме того, если это и правда торговая область, то… — Нам больше не придется караулить суда в водах, боясь заложить место нахождения лагеря, или каждый раз возвращаться на Олух за запасами, — заканчивает Иккинг, чувствуя во всём этом огромный потенциал. Будет очень выгодно иметь место обмена поближе, нежели родной дом. — Рыбьеног, ты гений. — Не смеши. Сперва нам нужно разведать это местечко. В любом случае, дорога туда и обратно займёт в четыре раза меньше времени. Рационально.       Иккинг вновь легко улыбается и чешет своего дракона, даря избалованной твари свежую порцию внеземной ласки. — Что скажешь, Братец? Как насчёт небольшого путешествия?       Беззубик согласно мурлычет в ответ, толкая хозяина головой в грудь. — Я так и думал. — Ты так и будешь со своим драконом базарить? Сопли ещё разведи, — бурчит Сморкала, расчесывая сильно чешущейся укус. — Тут пострадавшие, если ты, вдруг, не заметил. Тащи свою задницу в эту дыру, пока я кожу себе не снял! — Тебе пойдёт, — с ухмылкой вставляет Астрид. — Правда? — Хватит, — обрывает Иккинг, попутно с лёгкостью запрыгивая в седло. Кажется, глаз снова начинал дергаться. А нервная пульсация в виске ничего хорошего не сулила. Однозначно. — Всё равно на Край сначала, — всадник демонстративно похлопал себя по карманам, а затем залез в прикреплённую ремнями сумку. Порывшись там несколько секунд, юноша тяжело вздохнул, признавая очевидное. — У меня с собой ни денег, ни чего-то дельного для обмена. Всё осталось в лагере. — Нищий, — отозвался Задирака, но заметив на себе хмурый взгляд, забрал слова обратно, неловко пожав плечами и зашипев от боли в одном из них.       Что ж, потеря лишних шести часов – не приговор, и глупо на это жаловаться. Беззубик уже счастливо расправил крылья, готовясь по команде взмыть в желанные небеса, чтобы не ждать всех остальных. Иккинг был солидарен со своим лучшим другом: быстрее смоются на Край – быстрее полетят на разведку. Нечего терять время. Они были полностью готовы улетать, когда Задирака, в качестве несознательного извинения, ляпнул, что у них были деньги, и показал на пояс сестры, на котором болтался небольшой кожаный мешочек с монетами. Близнецы крайне редко расплачивались деньгами, предпочитая, как и все викинги, должный обмен, но постоянно таскать с собой безделушки было гораздо накладнее, чем горсть несчастных монет. А что-то иметь с собой было нужно. Практичность Торстонов, или что-то в этом роде. Ведь никогда не знаешь, когда придётся купить новую булаву. Сердцу не прикажешь.       Забияка отдать деньги отказалась – они принадлежат ей, а не им, но без особых пререканий согласилась потратить их на лекарство для близнеца-оболтуса и для Сморкалы. В конце концов, она тоже умела заботиться. Но одно из правил её семьи провозглашало табу на передачу денег посторонним. Пусть Иккинг и был надёжным, и доверять ему можно было с полной уверенностью, всё равно привычка брала своё. Решение в таком случае напрашивалось само собой: Иккинг спокойно продвинулся по седлу немного вперёд, освобождая больше места сзади, и радушно пригласил даму на борт. Забияка на Ночной Фурии прежде летала лишь раз – тогда, когда пыталась установить связь с Шипорезакой, в чём их лидер пытался ей помочь. Поэтому она не стала отказывать себе в удовольствии вновь получить незабываемые ощущения от скоростного полёта: легко забралась на приготовленное ей место, предвкушая новые горизонты, и по команде «держись крепче» непроизвольно приобняла шатена за талию.       Для Забияки всё было… крутым? И, кроме того, в этот раз её братец не привяжется, ухватившись за брюхо чёрного дракона, - кажется у него рука после укуса отнялась. Поэтому, в кои-то веки, она получила что-то, чем ей не придется делиться с близнецом.       Для Иккинга всё было… приемлемым? Конкретно сейчас не имело значения, будут ли они с Беззубиком одни или обзаведутся компанией. Кроме того, это было как-то честно: Рыбьеного и Астрид, будучи ответственными, остаются контролировать неуправляемых Сморкалу и Задираку. Он же остаётся на пару с Забиякой, которая, не в обиду будет сказано, сумасшествием отличалась знатным. Двое на двое и один на одного. В этом была какая-то закономерность.       Они плавно взмыли в воздух и через пару секунд выровнялись, беря курс.       Знал бы Иккинг в тот момент, куда нес их этот полёт, он скинул бы спутницу прямо сейчас. С её удачей она была бы целой и невредимой. А он бы этим действием уберег бы от слома и её жизнь, что для его альтруизма важнее, и свою собственную.       Но знать будущее не было их уделом.       Солнце плавно текло по небу.       Также плавно к своему завершению приближались его холостятство и её незамужество.       Утром следующего дня он, мучимый жаждой, проснулся не юношей, а мужчиной.       Утром следующего дня она, терзаемая саднящим ощущением там, проснулась не девушкой, а женщиной.

***

      Это был городок.       Небольшой, скромный, с надстроенными стенами, с тесными улочками и плотным рядом узкооконных домов, обмазанных обожжённой глиной, но всё же городок. Не деревня с её широкими просторами. Этот факт Иккинга немного удручает, ведь, наблюдая с достаточной высоты, он может с уверенностью сказать, что, кроме причалов и набережной, Беззубику здесь негде будет развернуться. Да и не хотелось особо привлекать к себе лишнее внимание по средствам большого чёрного дракона. Кто знал, как местные отнесутся к незваным гостям, которые прибыли на летающем ужасе. Всё нужно было провернуть по-тихому, с максимальной осторожностью, чтобы свести шанс появления непредвиденных ситуаций к минимуму. Поэтому посадку парочка совершила в ближайшем лесу, найдя достойное временное пристанище для Беззубика. Наверное, в паре километров от городской окраины. Хэддок весьма огорчён тем фактом, что он вынужден оставить лучшего друга позади, хоть и временно. Дракон тоже не рад этому, но он понимает, что это необходимая мера, поэтому, поластившись в родные руки и получив желанную ласку, он облизывает хозяину лицо, нагло наслаждаясь его недовольством в отношении противной слюны, и, фыркнув, деловито семенит дальше в чащу, где, найдя подходящее дерево, цепляется за массивную ветку хвостом и виснет на ней, пряча тело в коконе из крыльев. Теперь его нельзя было обнаружить, если не знать, что он там.       Иккинг боготворит понятливость своего братца и его естественную способность к маскировке и обещает вернуться как можно скорее. Затем следует за успевшей удрать вперёд Забиякой, попутно пытаясь стереть вязкую слюну со своего лица.       В городок они входят спокойно. На них никто не кидает мимолётных взглядов, и даже Забияка воспринимает это как хороший знак. Они сливаются с толпой на рынке, вмешиваясь в полчища снующих покупателей, и размерено ищут что-то, похожее на аптекарскую лавку. Найти что-то определённое среди бесконечных рядов торговых палаток с каждым нарезанным кругом кажется всё невозможнее, и после часа блужданий по мощённым неровным улочкам Иккинг вынужден признать, что протез слегка натёр ему культяпку и что им нужна помощь. Категорически отказываясь продолжать бесцельно наяривать овалы, наездник подходит к ближайшей лавке, чтобы спросить у продавца дорогу. К счастью, тучный мужчина говорит на привычном языке, хоть и со специфическим искажением, в котором Хэддок признаёт наречие южных племён. Торгаш, попутно упаковывая нужное количество зерна для купившей его дамы, разъясняет всё предельно ясно, указывая вглубь рынка. Юноша не знает, как его благодарить, поэтому говорит вежливое «спасибо», про себя роняя проклятия, так как они проходили то место четыре раза. Затем спешит отодрать свою спутницу от стойки с дорогим оружием и, держа её за запястье как маленького ребёнка, тащит её вглубь торговой зоны.       Лавка со снадобьями материализуется чисто магическим образом, так как, Иккинг готов поклясться могилой матери, что её не было там в прошлый раз, когда они там проходили. В любом случае, значения это уже не имело. Забияка заплатила за мешочек сухого порошка из корня южной ягоды и накинула пару монет сверху, так как разбила пару склянок, пока рассматривала их. После покупки они были вольны вернуться в лес, что и хотели сделать. Сказочный закат объявлял об окончании утомительного дня, и всё, о чём могла думать парочка, это о длинной дороге на Край. Напоследок они решают сделать контрольную прогулку по набережной, чтобы просто иметь представление о том, что там находится. Это не занимает у них много времени, и когда до чёткой лесной полосы остаётся не больше сотни метров, Иккинг понимает, что слегка вырвался вперёд. Обернувшись, он недоуменно ищет глазами Забияку, которая остановилась напротив дома, откуда доносились возгласы, смех, музыка и крики. — Таверна, — констатирует Хэддок, поравнявшись со спутницей.       Глаза Забияки восторженно прикованы к месту всеобщего веселья, и задорная улыбка, полная вызова, натягивается на её слегка вытянутое лицо. — Зайдём?       Взвешивая все «за» и «против», парень отгоняет от себя сомнения, пытаясь здраво оценить предложение. Они же просто заглянут туда, не больше. Посидят там немного, возможно пропустят по чаше тернового вина и выйдут так, будто и не заходили туда. В этом не было ничего плохого. Да и Забияка заплатила за лекарство, поэтому было бы неправильно теперь ей отказывать. — Давай, — Иккинг примиряется и согласно кивает.       Одна чаша превратилась в две, а момент, когда вино заменилось чем-то крепким, был упущен.

***

      «Первый бокал осушаем - глотку себе прочищаем»       Складывалось впечатление, что сам Один велел пить в этот славный вечер.       Наклюкавшийся кутила вломился в дверь немногим позже того, как Иккинг и Забияка переступили порог, устроившись недалеко в уголке. Пьянь была встречена весьма радушно. Особенно после того, как крикнула бессознательное: «Угощаю!», запустив в хозяина заведения мешком монет. Волна возгласов прокатилась по помещению, и на секунду можно было поверить во всеобщую глухоту. Заветное слово подействовало на толпу как спусковой крючок, запуская новый этап пустой радости, наполненной блаженным вкусом жареного мяса и кислым ароматом напитков. Просмоленные бочки вкатывались одна за другой под дикий хохот. Кубки сталкивались друг с другом, пена мешалась, жидкость лилась через край, заливая столы. Непомерное неряшество трезвых вводило в ступор, а пьяных раззадоривало ещё больше, вплоть до обливания друг друга.       Иккинг собирался вставать, когда чаша его вина опустела, но не успел он и глазом моргнуть, как тот кутила, догнавшийся до кондиции полного непонимания действительности, рухнул рядом с ним на лавку, по-братски приобняв за плечи, и сунул в его худощавую руку новый кубок, наполненный до краёв чем-то сильнопахнущим. Возможно, даже дурнопахнущим, но, не то, чтобы парень был знатоком в этой области. Кутила ударил своим кубком о кубок своего нового собутыльника и, не дожидаясь его, опрокинул содержимое в рот, залпом осушив половину. Иккинг слегка поморщился от этого и подозрительно посмотрел на свой напиток, пена которого уже попала ему на штаны и полностью замарала руку. Затем перевел неловкий взгляд на то место, где была Забияка, и не обнаружил её там. Впрочем, её фигурка нашлась через два стола, где она угодила в компанию горланящих девиц. Кажется, ей было весело. Что ж, не было смысла ей мешать.       Вновь посмотрев на свой свежий кубок, Хэддок перевёл взгляд на прервавшего чудное питьё кутилу и, принимая заманчивое предложение, уже сам стал инициатором традиционного чоканья, к радости мужика. Затем парень поднёс кубок к лицу и сделал добротный осторожный глоток, боясь с непривычки подавиться. Жидкость чуть обожгла горло, но удалось уловить терпкий приятный вкус, вызывающий щекотку на языке. Сам Иккинг до этого пил лишь раз, и то – какую-то разведённую бурду, которую им, детям на тот момент, можно было дать, не опасаясь за их здоровье. Поэтому сейчас все было в приятную новинку. Кутила похлопал его по плечу, обращая внимание на новую бочку, которую неаккуратно вскрыли топором.       «Выпить надобны дважды, чтобы умерилась жажда. Но до конца не сгореть ей, покуда не выпьем по третьей»       Кубки пустели – кубки наполнялись. Пол уходил из-под ног.       Заходя сюда, Забияка предвкушала что-то весёлое. Ведь, там, где крики, там всегда весело. Семейная мудрость. Но то, что происходило сейчас здесь, превосходило любые ожидания. Празднество, раздутое из ничего, разительно отличалось от привычных посиделок в Большом Зале. Здесь все были чужаками друг для друга и, несмотря на это, пили вместе, как семья, не боясь уйти в тотальное беспамятство и придаться низости. Это было так круто, что нельзя было не смеяться, запивая собственное здравомыслие медовым напитком или сильно ароматизированным плодовым вином. Задираке здесь бы понравилось. Что ж, будет повод его подразнить. Кроме того, было приятно временно сменить компанию и поболтать с другими представительницами женского пола. Всем весело. Даже Иккингу. Этой несчастной рыбьей кости, которая не верит, что может расслабляться. Вон он, зачерпывает эль, опуская руку почти что по локоть, и ни капли брезгливости не проскальзывает на его покрасневшем лице. Только тупая улыбка сходит на доли секунд, когда он давится пойлом, прокашливается и вновь насильно льёт в себя. Да, он крут. Этого не отнимешь. И раз даже ему весело, то здесь определённо шикарный кутёж.       «Выпьем четвёртую чашу, и мир покажется краше»       Разумеется, всё выходит из-под контроля.       Есть теория, что всё это проделки Локи.       Время едва за полночь, но здесь, в месте, где стены пропитались алкоголем, никто и не думает останавливаться. Трезвых тут не осталось. Такое впечатление, что всё ещё только начиналось. Пойло продолжало литься рекой, а манеры и скромность канули в небытие. Языки были развязанными, а наличие внятной речи стало скорее исключением, нежели данностью. Англо-норманнские музыкальные мотивы наполнили освещаемое факелами помещение, побуждая петь и танцевать, полностью теряя себя в процессе. Народ, кого ещё держали ноги, вскакивал на столы, бодро отплясывая задорный танец. Песни одна за другой вырывались из людских душ и получали жизнь через пьяный хор. Всё обострялось, накалялось, но остановиться было просто невозможно.       «Пятую лишь опрокиньте, и разум уже в лабиринте»       Иккинг не соображает. Ему так весело, как не было никогда в жизни.       Забияка уходит от реальности. Её распирает от смеха, но она и не думает прекращать.       Они случайно сталкиваются посреди зала, стоя на мокрых от сидра досках, и приветствуют друг друга так шаловливо и радушно, будто не виделись сто лет. Иккинг делает показушный поклон, выражая почтение, чуть не падая в процессе, и приглашает красивую девушку потанцевать, протягивая ей руку. Забияка соглашается, ведь это так смешно и весело. И абсолютно плевать на то, что их танец недолог. Это и танцем назвать до конца язык не повернётся: так, барахтанье в вертикальном положении, не больше. Но им так неумолимо весело в процессе, что им всё равно на то, как это выглядит со стороны. Всем плевать, ибо мало тех, кто может стоять без поддержки.       Всё заканчивается тем, что парочка стоит в неловких объятиях, которые, конкретно им, неловкими не кажутся. Забияка почти виснет на высокой фигуре Иккинга, обнимая его за шею. Будь она трезва, то отдёрнула бы руки сразу, ибо к такому она не привыкла. Но состояние её беспамятства било все рекорды, поэтому всё могло смело идти в Хельхейм. Хэддок поддерживает её за талию и туповато улыбается, слегка раскачивая их неустойчивый тандем. Это так забавно. Но нет возможности дать оценку этой забавности: наездники сейчас навряд ли могут без запинки досчитать до десяти, что уж говорить о присваивании степени каким-то абстрактным понятиям. Это просто забавно. И всё тут.       «Если шестую потянешь - друзей узнавать перестанешь»       Они стоят в такой позе минуты три, невзирая ни на что, и обмениваются смелым хихиканьем, пока идиллию не прерывает пьяный возглас того самого кутилы: — Свадьба!       И часть народа сразу с пьяными ухмылками поворачивается в их сторону.       Иккинг, как и Забияка, не сразу понимает, что к чему, но, опять-таки, находит это забавным. А потом они, резонно, принимают это за постановку. Ещё одно развлечение для публики. А раз так, грех не подыграть. Обменявшись со спутницей невидящими взглядами и хитрыми улыбками, Хэддок вторит во всё горло: — Свадьба! — Свадьба, — подтверждает Торстон, и уже после этого крика не остаётся никого, кто бы не перевёл к ним своё внимание.       Их берут в кольцо пьяные зеваки, а опьяненные девушки визгливо перешёптываются, громко хихикая.       «Пьешь седьмую задорно, а череп, как мельничный жернов»       Кто-то бросает по монетке каждой из двух рыженьких близняшек, стоявших в первом ряду, и забирает у них слегка повядшие венки из вереска и клевера, накидывая их на молодых. Иккинг ощупывает приобретённую травяную корону и не может не прыснуть сквозь сжатые зубы, когда один из мужчин всучивает ему свой стандартный меч, любезно одалживая его на время церемонии. Хэддок внезапно кланяется, говоря «спасибо», и прокатывается волна смеха. Забияка слегка отступает от парня, чтобы не находиться впритык к его груди, и стоит ей это сделать, уже в её свободные, пропахшие вином руки кладут другой меч. Он слишком простой, и Торстон это не нравится, но не то, чтобы она была в состоянии сказать об этом, правильно сформулировав мысль.       В любом случае, в кротчайшие сроки они были при полном параде, готовые тешить публику этим незамысловатым представлением. Хотя, всё выглядело более-менее натурально. По канонам, хоть и не в идеале.       «После бокала восьмого лежишь и не вымолвишь слова»       Кутила распихивает зевак, пьяной походкой направляясь к парочке. Мужчину не может не радовать, что молодые уже готовы: стоят на идеальном расстоянии друг от друга и держат мечи за рукояти, устремляя лезвия к небу. Ну, к прогнившему потолку, но это не особо важно. С такого ракурса Иккинг обращает внимание на специфическое ожерелье на шее мужика. Оно кажется ему знакомым, но он не может вспомнить. Да и не до этого сейчас. Время представления. — Клянёшься ли ты, — кутила кидает вопросительный взгляд на Хэддока, беря его лицо в свои руки. — Иккинг, — отзывается юноша, понимая немой вопрос. — Иккинг, клянёшься ли ты перед Богами, что хочешь стать мужем этой женщины?       Наездник нервно кивает, расплываясь в улыбке. — Клянусь, — довольно чётко для своего состояния выговаривает он и поворачивается к невесте, ловя её улыбку. — И Боги мне свидетели.       Мужчина выпускает жениха и переходит к девушке, так же беря её лицо в свои широкие руки. Торстон сразу говорит своё имя, чтобы не тянуть. — Забияка, клянёшься ли ты перед Богами, что хочешь стать женой этого мужчины? — Клянусь, — отвечает она, смотря партнёру прямо в глаза, и закусывает губу, стремясь подавить дикую улыбку, но ничего не выходит.       Мужик наклоняет руки новобрачных так, что мечи скрестились. И как только характерный лязг проносится по помещению, он незамедлительно выкрикивает: — Стало быть, вы женаты!       Из толпы доносятся радостные крики.       «После чаши девятой тебя уже тащат куда-то»       Новые тосты вспыхивали один за другим, и общая бестолковая атмосфера наполнила безумные души искусственным теплом. В какой-то момент Иккинг и Забияка игриво побились на церемониальных мечах, изображая из себя яростных воинов, на лицах которых вместо ярко выраженного гнева присутствовали выражения воспетой в балладах игривости. Их на части разрывал смех, сдержать который было попросту невозможно. Да и не хотелось: чувственная окрылённость возносила бренное тело к эфемерному Раю, упуская из виду абсолютно все земные заботы. В этой канители не было ни проблем, ни охотников, ни обязательств, ни долгов, ни серьёзности, ни самолюбия Сморкалы, ни остолбенелых шуточек Задираки, ни занудства Рыбьенога, ни неуважения Астрид, ни возлагаемых отцовских надежд. Не было ничего, кроме пустозвонного веселья и глупого пьяного смеха. И это дарило ощущение земной свободы. Свободы, в которой легко было потерять себя, наплевав на собственную мораль.       Кучерявый парнишка подносит здоровенный кубок кутиле, а тот, в свою очередь, пробормотав что-то, протягивает его заигравшейся парочке, сопровождая сие действие самой искренней улыбкой, которую Хэддоку доводилось видеть за всю свою короткую жизнь. Молодые приостанавливают игру, откладывая оружие, и прекрасно понимают, что нужно делать. Ещё бы: не раз были на свадьбах в родном племени.       Порядок идёт, начиная с мужчины. Иккинг принимает кубок с должным смирением, покорно склоняя голову, и делает первый глоток терпкого напитка, отдавая дань своему началу. — Одину, — говорит он, гоняя на языке послевкусие. После передаёт чашу обратно мужчине.       Забияку немного шатает, и по её рукам пробегает нежданная дрожь, но она всё равно с небывалым спокойствием принимает кубок, делая поспешный глоток. — Фрейе, — завершает она, воспевая источник, и с глуповатой улыбкой расстаётся с кубком так, словно он ничего для неё не значил. У неё во рту собирается кислый привкус бродивших ягод, но это не может сбить её настрой.       А затем Иккинг не успевает вставить и слова, как его разворачивают к толстому деревянному бруску, который служит одной из колон, и всучивают в руку боевой топор. Намёк прозрачен как материнские слёзы. Отсутствие серьёзных намерений на мгновение заменяется голой решительностью, а непонимание в зелёных глазах пропадает, уступая место гордой целеустремлённости. Парень покрепче перехватывает рукоять, ставя левую кисть над правой, и, хорошо замахнувшись, рубит с плеча как заправской палач, которому бросили мешочек серебра в сапог. Зарубка выходит глубокой и знатной: хоть и выглядит хилым, силёнок хватает, - один раз вмазал кузену так, что тот вырубился. Задирака сравнил его кулаки с маленькими молотами Тора и, похоже, не соврал.       Чем сильнее последствия удара, тем счастливее будущая семейная жизнь.       Судя по глубине отметины, счастья здесь будет полная чаша.       Толпа вновь ликует.       «После десятой – рвота, и вновь начинаются счёты»       Праздник продолжается, но становится немного жарко, когда Иккинг, руководствуясь то ли проступившим эго, то ли первобытным желанием продемонстрировать силу, подхватил Забияку на руки, закидывая её так, чтобы она удобно устроилась, поддерживаемая его левой рукой, и держалась за его шею. Обычно так держат ребёнка, чтобы он сидел вполоборота. От резкого толчка венок Торстон слегка съезжает с её белёсой головы, и часть его сухих листочков колит ей угол глаза, но это вызывает у неё лишь смех, так как другая часть сухоцвета щекочет ей ухо. Хэддок держит её на редкость уверенно, крепко, пусть это и похоже на демонстрацию рядового трофея. Но в этот момент Забияка понимает, в каких надёжных руках находится. Может это её пьяный бред, но их лидер внушал чувство полной безопасности. В такую надёгу нельзя было не поверить. Нельзя было усомниться. Кощунственно просто подумать о том, что рядом с таким парнем можно остаться без защиты.       Подобные мысли одна за другой штурмовали голову, и девушка поймала себя на лёгком восхищении. В одночасье в её глазах Иккинг из забитой убогой тушки, которую временами хотелось утопить на пару с братцем, превратился в стоящий экземпляр, с которым грех было не развлечься. Похожие думы посещали её и в трезвом состоянии, но, грамотно оценивая свои шансы перед звёздной Хофферсон, она не смела на что-то надеяться. Она, в любом случае, в этом бы никому не призналась, сокровенно храня эти глупые желания в сердце. В сухом, шипастом, торстоновском сердце, которое не жаловало пустых надежд. Довольствуйся тем, что есть, - хоть что-то будет. С другой стороны, хотелось большего, ведь именно сейчас Астрид рядом не было, а на руках у этого… воина сидела она, а не какая-то зазнайка из клана бесстрашных. Поэтому, может потом будет и больно, но было бы крайне глупо теперь упускать свой шанс. Возможно, единственный выпавший в жизни. Забияка из Торстонов. А эти славились рисковыми поступками, за которые потом может быть стыдно. И свою наследственность девушка была готова подтвердить. Пусть с помощью дюжины чаш, но готова.       Она не отдавала себе отчёт, когда легонько поцеловала Иккинга в сырую от пота и пойла макушку. Это действие ни к чему не обязывало. Это, скорее, была выказанная благодарность. За что-то…. Но именно этот жест поднял якорь.       И корабль поплыл, беря курс на затянутый грозовыми облаками горизонт.       Думать было незачем.       Забияка почти не помнила, как оказалась на зачищенной деревянной поверхности массивного дубового стола. Просто в какой-то момент она обнаружила себя лежащей на выпрямившейся спине. И это даже не было необычным, учитывая, что, будучи викингом, она обычно спала на сколоченных досках. Необычным, но заманчивым была фигура Иккинга, стоявшая подле стола. Неподалёку находящийся факел отбрасывал волну тусклого света, создавая причудливую игру теней на лице юноши. Даже слепой бы заметил пьяную красноту его лица и скулящее желание в глазах. Первобытное, человеческое. Жажда продолжения, жажда новизны окутывала его тело. Никаких отчётов, никаких идей, никаких планов, только низость и приземлённость. Хэддок не спрашивает разрешения. Он на каком-то несознательном уровне понимает, что перед ним находится то, что без остатка принадлежит только ему. Не рыба, которой он поделится с Беззубиком, не сокровище, которое он отдаст племени, не дичь, которая будет общей за ужином. Нет. Та, что лежит перед ним на заляпанном столе, его и только его. По факту, разрешение и не нужно. Забияка не была против. Немой ответ исходил от неё, когда она схватила его протянутую руку и положила себе на сердце, хоть и вещало всё это количество выпитого.       У Иккинга холодные руки. Они немного дрожат, и пальцы дергаются, когда он нетерпеливо подсовывает кисти под слегка рваную тёмную мужскую тунику (на Забияке одежда брата – забыли поменяться после последнего спора, в котором она проиграла). Хэддок оглаживает бедро, обтянутое грубой тканью простецких штанов, и ловит себя на незаметной нервной вспышке, вызванной нежеланным препятствием, но быстро смягчается, продолжая исследование. Кожа Забияки влажная, горячая и такая… желанная. Девушка чувствует мозолистые пальцы, трепетно проводящие по её талии, и не может сдержать отрывистый вздох. Это так… ново. Хочется навсегда запомнить этот момент, неловкий и нежный. Остаётся лишь надеяться, что пьяный дух не унесёт с собой все подробности происходящего.       Её грудь упруга, но не очень чувствительна, поэтому грубоватое прикосновение к ней закалённых ладоней даёт отголосок, в большей степени, моральный, нежели физический. Голубые глаза поблёскивают в предвкушении, и тело непроизвольно дёргается, когда контраст нетерпения выплёскивается в виде грубого срывания с неё штанов. Иккинг рефлекторно схватился за завязки, как только их нашёл. Непослушные пальцы не смогли до конца совладать с некрепким узлом, поэтому мусолить юноша особо не стал: потянул вниз с неловкой силой, но без намерения вредить. Прохладный воздух сразу пробрался в новооткрытую зону, и Торстон невольно поежилась, попытавшись свести ноги. Сделать это не дали жилистые руки, отличавшиеся холодностью окостенелых пальцев.       Внутренности не сводило от желания, лишь приглушённое щекотливое чувство поселилось в самых сокровенных местах. Нервные окончания посылали крайне неоднозначные сигналы, которые сложно было доступно трактовать, но это не умаляло растормошённого подсознания, когда то решило вспомнить инстинкты. Иккинг нагло прошарил по внутренней стороне мягкого бедра, и Забияка была готова поспорить, что он прикусил себе язык, давясь собственным мнением, которое весомо расходилось с картиной грязной действительности. Его пальцы задевают край рубцовой ткани уродливо зажившего шрама, и разряд слабого тока пробегает по коже, принося секундную судорогу в непослушные девичьи ноги. Торстон пробует поджать к себе колено, чтобы усмирить временное онемение, но, тем самым, открывает партнёру путь в один конец. Хэддок хватает её за лодыжку, держа по-мужски крепко и слегка остервенело. Даже сквозь кожу обуви и тканевые обвязки можно почувствовать его сжатую ладонь.       Ласки почти нет. Забияка её и не ждёт. Их взгляды в который раз за ночь пересекаются. Зелень встречается с небом. В глазах ноль осмысленности, только пузырьки противной пены плещутся в радужках, суля продолжение. Торстон кладёт голову на бок и дышит полной грудью, слыша, как характерный глухой скрипящий звук трущейся ткани раздается где-то очень близко, режа череду иных знакомых отзвуков. Иккинг стягивает собственные штаны, приспуская их не особо низко. В глубине души парень всё ещё имеет смелость сохранять какое-то подобие приличия, поэтому он просто радуется, что его тусклая красная туника достаточно длинная, чтобы скрывать его приватную заднюю часть от глаз обезумевших пьянчуг, которые, не идя против человеческой природы, глазели на свежую сцену. Хэддок находил творящийся кавардак позорным, но это, вопреки здравому смыслу, не мешало ему продолжать. Парень чувствовал себя животным, которого не волновало ни место, ни обстоятельства. То, что происходило, вернее, должно было произойти, было естественным, а значит, ни в коем случае, не безобразным. Плевать, что несколько зевак охотно поглядывали в их открытый полутёмный уголок. В этом даже были плюсы: потом найдутся свидетели того, что он, Иккинг Бесполезный, не налажал с женщиной. Плевать, что в спину доносятся пьяные песни. Это даже отвлекало и не давало разуму захлопнуться. Плевать.       «Дай Господь мне выпить так, чтобы не был я простак. Чтобы выплеснулась желчь, чтоб невнятной стала речь. Чтобы в ложе был герой – управлялся со стрелой. Чтобы дева «да» сказала и в могилу не сослала»       Пьяное стихосложение едва доносилось до ушей, уходя на задний план. Ни Иккинг, ни Забияка не повторили бы песенку даже, если бы им предложили кучу золота. Они не повторили бы даже трёх слов. Хотя бы одно вымолвленное уже было бы достижением.       Когда он был в ней, это нельзя было назвать волшебным или чарующим. Стало очень жарко, дыхание участилось, а пот буквально обволакивал грязные тела, пропитывая дурнопахнущую одежду. Это не было противно или удручающе. Это даже не огорчало. Процесс отличался какой-то приглушённой естественностью. Иккинг действовал не поэтапно, но плавно. Даже как-то уверенно для человека, который до этого не участвовал даже в разговорах на приватную тему. Забияке не было больно, когда его горячая плоть вошла в неё с неким оттенком нарциссизма, попутно забирая у неё то единственное, что она не смогла бы вернуть себе никогда в этой жизни. Её девственность. Хотя, нет. Он не забирал. Он не мошенник и не вор, пользовавшийся привилегированностью мужской части общества. Это она ему её подарила. Бескорыстно отдала вкупе с проступившей кровью, застывшей бессмысленной слезой и шипящим стоном. Так звучало правильнее. Так было правдивее. Так было справедливо, ибо он тоже отдал ей свою, сделав тяжёлый шаг в абсолютное мужское начало. Это было равноценно, хоть речь и не шла о товаре.       Свадьба в таверне под покровом ночи, сопровождаемая зловонием рвоты и гнусного пойла, окружённая бестолковым весельем и пьяной компанией незнакомцев.       Мечта.       Брачная ночь на дубовом столе среди потухающих факелов, потерявших стыд зевак и паршивых песенок.       Правильное начало образцовой семейной жизни. Никак иначе.       И на всё это Боги дали своё добро, радушно пуская пару на дорогу неоспоримой и жестокой взрослой жизни.       Иккинг навалился на неё, следуя инстинктам. Его горячее дыхание обжигало ей шею, и она была готова поклясться, что он провёл по тонкой солоноватой коже языком, после чего уперся головой в её грудь. Одна из его рук была выставлена вперёд, и он случайно придавил ей одну из её растрепавшихся светлых кос, не давая повернуть голову. Забияка сбивчиво дышала, чувствуя дрожь во всё теле. Внизу живота всё горело, а чувство потери всякого такта с каждой секундой нарастало в сбивчивых мыслях. Торстон искала, чем занять руки. Рабочий кожаный жилет спас спину юноши от доброго десятка зудящих царапин. Его волосам повезло в меньшей степени: полный беспорядок стал тотальным, когда сальные патлы были взъерошены непослушными пальчиками. Даже несчастным косичкам за правым ухом досталось. Впрочем, это никого не заботило.       Конец был предсказуем.       Утомление настигло сразу после опустошения.       Всё приличие было забыто. Иккинг обессиленно повалился прямо под стол, находя грязный пол крайне удобной постелью, и, после нескольких беспокойных минут, потерял сознание, на грани слыша пьяные возгласы и присвистывания. Забияка последовала его примеру, повернувшись набок. — За новобрачных! — выкрикнул кутила, поднимая кубок. — За новобрачных! — вторила толпа.       Ни Иккинг, ни Забияка на тост никак не отреагировали, провалившись в беспробудный пьяный сон.       Темнота в сознании была блаженней всех чудес на свете.

***

      Будили их при помощи ведра воды, применяя к ним ту же технику, что и к обычным скотским завсегдатаям. И первое, что они слышали, было грубое и резкое: «Выметайтесь!», сказанное в настолько приказном порядке, что невозможно было не послушаться. Иккинг стряхнул с себя часть воды, чувствуя вялость во всём теле, и попытался встать, одолеваемый резкой волной холода. Однако чуть не упал, запутавшись в спущенных штанах, которые, ради Тора и своего достоинства, напялил так быстро, что почти не осознал этого. Забияка свои подтянула более-менее спокойно, не чувствуя никакого унижения. Её лицо отражало привычную скуку, подкреплённую недюжинным скептицизмом. Головной боли не было, но присутствовала усталость. Складывалось впечатление, что сам процесс сна им действительно приснился.       Из таверны вышли нервным шагом, предчувствуя катастрофу.       Вновь стоя на набережной, как и вчера, будто ничего и не произошло, они мялись в неловком молчании пару минут, смотря вдаль на отплывающие торговые суда. Солнце стояло высоко. Скорее всего, было уже за полдень. И именно этот факт стал ключом к началу действий. Им стоило поторопиться: они должны были явиться на Край несколько часов назад. И, как ни прискорбно, лишь мысль о сильном опоздании спасала от полномасштабного краха, не давая развалиться здесь и сейчас. Воспоминания штурмовали одно за другим, беря высокие стены памяти слаженной командной работой. Иккинг в сердцах клялся больше никогда не заходить в питейные заведения. А, заодно, не забыл упомянуть, что Боги его прокляли при рождении. Легче от этого явно не стало, смотреть на себя вновь не захотелось, а мысль о собственной убогости закрепилась на каком-то фундаментальном уровне.       Через лес они идут друг за другом, выдерживая приличное расстояние. Они не разговаривают. Мягкая земля чавкает у них под ногами, а птичьи трели разрезают напряжение, разбавляя стылость. Иккинг идёт впереди, скованный и виноватый, и назад за всю дорогу ни разу не поворачивается, боясь пересечься взглядами с той, которую унизил. Он боится увидеть в голубых омутах печаль или, упаси Тор, слёзы. Боится напороться на острое обвинение, на непомерное горе. Боится, что даже для такого крепкого орешка как Забияка произошедшее переходит грань дозволенного. Идя вперёд, Хэддок ненавидит себя. Он не верит, что сделал что-то подобное. На секунду он убеждает себя в том, что, возможно, сломал ей жизнь, отчего на душе становится в три раза поганее. Говорят, что Один отдал глаз за мудрость. Иккинг бы отдал вторую ногу за забвение и искупление, если таковое возможно получить. Он чувствует себя… варваром, посягнувшим на святое. Женился (наверняка против её воли), опорочил. Ни стыда, ни совести. Как теперь жить? Они же из одного племени, они команда, товарищи, даже друзья, быть может. Он в глаза ей теперь посмотреть не может. Единственное, что он не берёт во внимание, так это её абстрактное спокойствие. Забияка покорно следует за ним, думая о своём, и обвинять его она уж точно не собиралась. Но сейчас было не лучшее время для разговоров.       Беззубик встречает их игриво, ластясь под руки, но почти сразу улавливает не очень весёлый настрой. В его больших зелёных глазах преданность и непонимание. От его друзей идет странный запах, и они не выглядят хорошо. — Всё в порядке, приятель, — самообладание трещит по швам, но Иккинг держит его, как может, подпирая остатками достоинства. — Давай вернёмся домой.       Хэддок запрыгивает в седло с надеждой, что хороший полёт проветрит голову. Но руки Забияки, обвивающие его талию для безопасности, не дают до конца уйти от реальности.       Проведя более четырёх часов в нервном молчании, наездник виновато склоняет голову, сглатывая слюну, и тяжело вздыхает. — Прости, — еле слышно произносит он одними губами. — Прости. Прости. Прости.       Она его слышит.       Ему не за что перед ней извиняться. — Уймись, — Торстон ставит его на место с присущей ей твёрдостью. Нашёл повод ныть. Но в её голосе нет ни капли раздражения или злости. Просто усталость. И капля недовольства на почве его робости. — Вчера ты был храбрее. Вспомни об этом, а не о всякой брехне, — со смехом добавляет она, смотря на садящееся солнце.       Иккинг её решительно не понимает.

***

      Родной лагерь встречает их безрадостно, вместо приветствия предлагая знатный ливень, который они вынуждены выносить на протяжении получаса. Когда они совершают посадку около общего клуба, то чувствуют себя полностью озябшими и голодными. Запах жаренной трески дразнит, и они надеялись, что что-то осталось от общего ужина. Пересекаться с кем-либо не хотелось, и Иккинг даже скрестил окоченевшие пальцы, чтобы все сидели по своим хижинам в эту дрянную непогоду, но глупо было даже начинать надеяться. Конечно же, ему не повезло. Стоило только войти под крышу, как на них было обращено всё внимание. Как никогда прежде захотелось провалиться сквозь землю. А может и сразу перенестись к чертогам Вальхаллы. И можно пропустить часть с мучениями. — Явились, — с мало скрываемым раздражением цедит Сморкала, расчесывая руку около очага. — Вы там жить остаться решили? — Вас только за смертью посылай, — охотно присоединяется Задирака, но тут же отворачивается, обращаясь к уютно устроившейся у него на коленях курице, которая поворачивала голову на бок и с особой тупизной вела переговоры с собратом по разуму. — Давай, цыпа, клюнь папочку в плечо.       Пререкаться не было ни малейшего желания. Иккинг покорно сносит привычные выпады в свою сторону и закусывает потрескавшиеся губы, не ища оправданий. Он ловит себя на мысли, что пытается избежать зрительного контакта с Задиракой. В принципе старается не смотреть на него, блуждая в потаённых уголках свершённой низости. Он будто боится малейшим вздохом натолкнуть Торстона на разоблачение неких непотребств. Словно одним неправильным взглядом он вскроет скелет в шкафу, выставив его на всеобщее обозрение, как поступил со своим первым сексуальным опытом. По телу прошла дрожь. И было не совсем ясно, что её вызвало: мокрая от дождя одежда или свежие воспоминания, полные кислого запаха пота и огня в местах для него непредназначенных. Хэддоку определённо не хотелось посвящать кого-то в столь личные дела. Может он пёкся о собственной шкуре. Может заботился о благочестии Забияки. Судить было трудно, но одно было известно наверняка: получить булавой по репе не входило в его продуманные планы. — Вы и правда долго, — спокойно заявляет Рыбьеног, ежась, когда Забияка внезапно кидает в него мешочек с целебным порошком. — О, лекарство. — Дай сюда! — вклинивается Сморкала, вожделея заветное облегчение от чесоточных мук, и, не думая, кидается на Ингермана, неуклюже валя того с ног.       Астрид, не обращая внимание на небольшую потасовку, отмечает помятый вид товарищей и находит концепцию прямых вопросов более, чем уместной. В конце концов, для неё абсолютно нормально озвучивать беспокойство, кто бы что ни говорил на этот счёт. Если не придираться, она делает это даже искренне. — Что-то произошло? — спрашивает она, чуть сильнее сжав ложку аккуратными пальцами. Губы её слегка поджаты в ровною линию, а нос легонько морщится.       Иккинг смотрит в её сторону, но ничего не фиксирует в её распрекрасном образе. Он оттеняется сразу же, когда он обращает внимание на стоящую за её спиной Забияку. У девушки неловко вскинуты брови, а рот слегка приоткрыт, изогнутый в еле признаваемое подобие ухмылки. Промокшие пряди липнут к её лбу, а пара капель течёт по продрогшей коже. Выражение её лица так и кричит: «Ты серьёзно?», а в глазах плещется что-то, напоминающее победное ликование. Трудно трактовать это как-то по-иному, но Иккингу не хочется верить в это проскальзывающее смешливое злорадство, не отдающее праведной злобой. Он пытается анализировать, но бросает эту затею, будучи не в состоянии адекватно присваивать оценку чему-либо. Он устал, он опустошён. Он чувствует себя максимально убогим и покинутым Богами. Его тело продрогло, а в желудке голодная яма, настойчиво требующая заполнения. Запах жареной на вертеле баранины мерещится ему всё активнее, а воспоминания о ненужной публичности вытряхивают из него душу. Он не горит желанием что-то говорить, понимая бесполезность членораздельной речи в данный момент. Поэтому он рад, когда Торстон отвечает за него, и, почти на мгновение, ему кажется, что она ему подмигивает. И это после того, что они сделали, нахлебавшись, как последние свиньи. Либо она была актёром природного происхождения, либо у неё, и правда, были стальные нервы. — Мы сбились с курса, — чётко озвучивает Забияка, отвлекая внимание на себя. А чтобы было более правдоподобно, она добавляет издёвку в конце, убеждая всех в подлинности истории, и даёт пять кулаком своему поддакивающему братцу. — У одноногого топографический кретинизм без карты. Кто бы мог подумать.       Это сеет неловкое молчание и слабый смех. Даже Иккинг нервно смеётся, чувствуя себя ещё хуже, чем секундой ранее. Затем он, немного хромая, доходит до очага, забирая одну из насаженных на заточенную палку рыб, и направляется на выход, затевая немедленный уход в свою хижину. Он слегка присвистывает, зовя Беззубика, и больше не удостаивает никого чести созерцать что-то, кроме его спины. Забияка провожает его взглядом, чувствуя укол в районе груди, но вида не подаёт, погружаясь в свои мысли. Излишне сказать, что она чувствовала себя паршиво. Хотя вчера было весело, теперь горечь раскрывалась в полном объёме, пестря остротой своей нежеланности. Впрочем, думать было незачем. — Всё в порядке? — осторожно интересуется Рыбьеног, отодрав от себя Йоргенсона. — Лучше и быть не может.       Бессвязно говорит Торстон, но ближайшую ночь проводит, уткнувшись в обработанную деревянную стену их с братом хижины. Не реагирует ни на какой раздражитель, будучи полностью поглощённой анализом произошедшего. Даже сунувшийся под утро в окно Барс не особо способен отвлечь её. Однако жаловаться было не на что.       В стенах своего дома Иккинг чувствует себя более защищённо. И именно там он разваливается на части, выплёвывая остатки самообладания, и изливает душу своему дракону, сознаваясь в грешности собственной жизни. Он готов рвать на себе волосы, походу рассказа вспоминая всё новые и новые подробности. Его голос иногда дрожит и в нём слышен надрыв, когда он пытается понять ситуацию, и он рад, что кроме Беззубика его никто не слышит. Братец не сдаст. Братец не осуждает. Просто сидит на свой каменной плите, свернувшись калачиком, и шумно дышит, призывая нерадивого хозяина не накручивать себя. Его мурлыканье успокаивает. И Хэддок, в какой-то степени, на сегодня сдаётся и льнёт к дракону, примостившись у него под боком и положив голову на массивную чешуйчатую шею. — Спасибо, приятель. Но я, всё же, такой урод.       Беззубик фыркает, накрывая их обоих своим крылом, и даёт понять, чтобы хозяин умолк.       Люди такие сложные, по его мнению.

***

      Досадно сознавать это, но что-то изменилось.       Не что-то конкретное, но в воздухе витало что-то не то.       Жизнь как-то странно с пол-оборота вошла в привычное русло. Дни в лагере, наполненные драконьими вылазками, внеплановыми атаками, необдуманными действиями, текли размеренно и плавно, беря в свое течение каждого жителя Края. День начинался с громогласного рёва рога и планового облёта острова, а заканчивался отдачей чести Смидваргу и компании, когда те заступали на пост с приходом луны, держа предварительную линию обороны. И в этом списке не было места для чего-то выходящего из ряда вон. Разве что нежданный визит кузена Завираки мог взбаламутить спокойные воды. Но это не было делом непоправимым, учитывая их контингент и склонность к разрушениям. Но что-то определённо было не так.       Иккинг и Забияка не разговаривают, если это не необходимо. Первый хоронит себя в сказочных полётах и за работой над искусственными крыльями, а вторая, на пару с близнецом, отдаёт себя в сладкие объятия Локи, как и прежде подтрунивая над всем и вся. Они, если можно было так выразиться, не были особо близки в плане дружеских отношений, поэтому холодность между ними никем не ощущалась. Явно они друг друга не избегали – просто у каждого было свое дело и своё место. И со стороны нельзя было сказать, что что-то изменилось. Они избегали смотреть друг другу в глаза дольше, чем требовалось, и держались обособленно, порознь.       В такой обёртке проходит месяц.       Хэддок, сжигаемый виной, дотошно понимает, что это надо обсудить. Ему, как и ей, не особо хотелось ворошить осиный улей, но оставить всё как есть они попросту не могли. Это было как-то неправильно. Шло вразрез с традициями и устоями, в которых они выросли. И дело, как бы им не хотелось признавать, было серьёзным. Можно было сколько угодно закрывать глаза, отворачиваться или сквернословить, проблема от этого не исчезла бы. А что-то делать с ней было надо. Это было понятно и ему, и ей, хотя вслух никто из них в этом бы не признался. Оттягивать неизбежное казалось хорошей идей, но жаль, что бесполезной.       Они получают возможность поговорить, когда по жребию им выпадает обязанность ловить рыбу к ужину.       По колено стоя в прохладной воде и гарпуня несчастных осетров, они пытались собраться с духом. У Иккинга была кишка тонка начать нормальный разговор, но он собрал волю в кулак, предварительно посмотрев на резвящегося на берегу Беззубика, игриво удавливающего малыша Хвостокола, которого они подобрали неделю назад. Одно из крыльев Фурии волочилось мёртвым грузом: кроха несильно ужалил. Но это большому дракону в тот момент не особо мешало. Веселье с другом его забавляло. И, смотря на их трогательную игру, юноша не мог не повеселеть душой и не поднапрячь силы. Метко попадая острием в рыбёшку, он открывает щекотливую тему самым непредназначенным для этого вопросом: — У тебя… рубец на… знаешь, на… — он пытается сказать это, не сделав себя придурком. Но это кажется нереальным. — На заднице? — спокойно заканчивает Забияка, промахиваясь и ударяя сделанным из палки и костей гарпуном мимо сочной рыбки, и шипит от расстройства. Оттого, что не попала, а не оттого, что упустила падлюгу. Она не большой любитель рыбы. Но выбор в еде не особо велик. Приходится есть. — Да, — неловко откликается Иккинг, растягивая гласную несоизмеримо долг, и делая компрометирующее качающееся движение на носке. — Боевое ранение? — Старший брат играл с секирой. Неудачно под руку попалась. Не могла сидеть полгода, — отзывается она с ностальгичной ухмылкой, вновь пробуя задеть склизкую тварь. Она говорит об этом так, словно это обычное для неё дело. Обыденность в их семье. Хотя Иккинг готов в это поверить, глядя на их отбитость. — Оу. — Бывает и хуже, — флегматично вставляет Торсон, чувствуя взгляд на своей спине. — Моему деду проткнуло бедро зубчатым копьём. — Мерзость какая, — морщится Хэддок. — Не так мерзко, как тот мужик, который проблевался в бочку с элем, а потом выпил из неё. — И то верно.       Повисает неловкая пауза, но, по крайней мере, начало разговора было положено, и никто из них особо не пытался от этого уйти, отмолчавшись за работой. Какого-то реального напряжения не наблюдалось. Но движения тел были немного более осторожными, чем обычно. Чувствовалась некая скованность. Неловкую тишину нарушали лишь барахтанье полудохлой рыбы в плетённых корзинах за спинами да чавканье мягкого дна под ногами. Ну и Беззубик с Хвостоколом, решившие перейти к шуточным боям на песочном берегу. Дул прохладный ветерок, колыхавший листву, а солнце плавилось за горизонт, напоминая о времени. Запах сырости пробивал нос, и всё близилось к приливу. Облака плыли по небу, принимая причудливые формы, и Иккинг очень сильно захотел оказаться в небе и дотронуться до кучерявого шёлка рукой. Но у него были другие планы. — Знаешь, тогда… там. То, что произошло… — Было ошибкой? — боязливо поинтересовалась Забияка, крепче сжав гарпун. — Что? Нет, дай мне закончить. Хотя, ты так к этому относишься?       На сердце заметно отлегло при этом «нет». Это ничего не значило, но маленькое отрицание ошибочности, брошенное вскользь, как-то странно согрело душу. — Я не знаю, — непринуждённо говорит она, вздыхая. — В смысле, очнись, мы шуточно поженились, а потом серьёзно разделили постель без постели. Ну, не трагедия, конечно, но у меня и правда нет мнения на этот счёт. Бывает, наверное. С нами же случилось.       Ладно, это было плохой идеей. Прокручивание ситуации в голове выглядело куда более презентабельно, нежели аналог в звучном обличии. Лучше оставить всё как есть, ради Тора, а то смерть от стыда не была уделом храбрых викингов. Иккинг шумно вдыхает сквозь сжатые зубы и качает головой, неуютно почёсывая затылок. — То есть, ты не злишься на меня? — Если бы злилась, ты бы не жил уже, — спокойно вещает Торстон, закусив язык, но обратив внимание на побледневшего словно Шёпот Смерти собеседника, закатывает глаза. — Да шучу я. А, если серьёзно, я не понимаю в чём ты себя винишь. — Очевидно, в том, что родился, — попытка вставить убогую шутку провалилась, но действие было оценено кивком. — Тогда недостаточно самоуничижения и пресмыкания, — гарпун, наконец, ударил точно в цель. — Попалась! — Ну спасибо, женщина. Ты хоть понимаешь, что мужу перечишь? — Хэддок складывает руки на груди, пытаясь показать свой непререкаемый авторитет, но, внезапно, спотыкается об корягу и чуть не наворачивается. — Ой, где же мои манеры? — Забияка шутливо кланяется. — Молю о прощении, муж мой. Твоё рождение было зря благословлено Богами.       После, Торстон прикусывает губу, но не может сдержать смех. Иккинг присоединяется к ней почти сразу. — А, если серьёзно, — говорит девушка, смахивая слезинку с прищуренных глаз. — Расслабься. Подумаешь, инсценировали свадьбу, опьянев до смерти. Подумаешь, отодрал меня на глазах у десятка человек. Такое чувство, что мы первые, с кем это случилось. Не хочу тебя огорчать, но, вроде как, каждому третьему суждено либо умереть в пьяной драке, либо очутиться в рабстве, либо проснуться женатым. Так что нам ещё повезло.       Иккинг хочет разделять её энтузиазм, но не то, чтобы его ранимая натура смогла бы это сделать. Он не хотел привязываться к словам, но в формулировке Забияки произошедшее смотрелось не просто несуразно, но тотально глупо и грубо. Хотя, может так и было. Его осеняет не сразу. «Инсценировать», «Шутливо». Эти два слова взгромоздились на передний план внезапно, но несли в себе определённый смысл. Понимание приходит закономерно, и когда это происходит, юноша отчётливо понимает причину девичий беззаботности. Озарение настигает его, принося дополнительный вес на костлявые плечи. Он неразборчиво бурчит себе под нос и глубоко вздыхает, готовя кардинально меняющие жизнь слова. — Свадьба была настоящей.       Забияка смотрит на него как на умалишённого и вновь пропускает смешок, возвращаясь к выслеживанию пока ещё живого ужина. — И Ликантруп тоже настоящий. Иккинг, это была пьяная забава. Представление. Сцена. Лишний повод выпить. Не больше. Хлеб и зрелища, Карась. Хлеб и зрелища.       Драконий лидер смотрит в суть. Он прекрасно осознаёт откуда у этой незыблемой уверенности растут ноги. Как-то же Задирака поженил сестру с Рыбьеногом, и те верили в союз, ошибочно полагая, что тот был законным. Но Задирака не получал права скреплять узы, так как не окончил специфические курсы и не получил одобрения от наставника. Бедняга скинулся со скалы от манер Торстона. И, уже побывав в подобной ситуации, неудивительно, что Забияка не верит в новый союз. Минус заключался в том, что она смотрела на это узко и однобоко, не рассматривая возможности других исходов. Плюс, она, очевидно, не заметила маленькой детали на их церемонии. А её наличие меняло дело очень сильно и ставило неоспоримую точку в любой дискуссии. — Ожерелье того мужика, — осторожно начинает Иккинг. — Оно из змеиного скелета.       Этот факт бьёт по ушам и Торстон прекращает всякое действие, уже зная, куда идёт разговор. — Это отличительный признак старейшин южных племён. А старейшины… имеют право скреплять земные союзы.       Иккинг не верит, что сказал это. Это было очевидно, но озвучить знание было довольно тяжело, учитывая обстоятельства. Он вновь чувствовал себя отвратительно виноватым. — Так… мы, и правда, женаты? — подозрительно спокойно интересуется она, невидяще смотря на заходящее солнце. — Да.       Ветер крепчал, трепля блондинистые косы и обветривая сухое лицо. Забияка прикрыла глаза и поджала губы, погружаясь в свои мысли. Вода резко похолодела, и ноги начали стыть. Но холод в теле не ощущался так сильно, как холод в сердце, которое болезненно сжалось при осознании. Невозможно было поверить, но то, что она сочла за ничего не стоящую игру, оказалось поворотным моментом в её жизни, к которому девушек готовили половину их сознательного детства. Не так это она себе представляла. Абсолютно не так. Вся прелесть была упущена, а очарование момента не присутствовало в принципе. У Судьбы, скорее всего, довольно скверное чувство юмора, поэтому не стоило особо её соблазнять. Но ничего не поделаешь.       Забияка отмирает резко. С непомерной силой бьёт гарпуном по воде и пристреливает острием противную рыбину. — Не беда, — многозначительно говорит она, вынося вердикт. — Всегда можно развестись.       Наверное.

***

      Они быстро сталкиваются с реальностью того факта, что «И да разлучить вас в силах лишь Вальхалла» - не пустой звук и не простая формальность.       Такого диковинного слова как «развод» не существует вообще.       Единственный шанс отделаться от случайного брака – это доказать, что союз не был заключен в принципе или был заключён неправильно в силу каких-то особых обстоятельств. На словах это звучало довольно просто, но, когда требовалось доказать на деле, всё знатно заходило в тупик почти сразу. Нельзя было придраться к любой мелочи – только к фундаменту, ибо толку в претензиях к окну, если дом стоит на углях. А если основы были соблюдены, то можно было считать свой «семейно-статусный» бой проигранным. Причём искреннее согласие молодых на брак не играло той большой роли, которую ему отводили в сказаниях. Основ было не так уж много, но, вычёркивая пункт за пунктом из этого короткого списка, Иккинг и Забияка быстро поняли, что и их «брань» была не за ними.       Их женил человек, имевший на это право (в чём они убедились, слетав на юг и разыскав пьяницу в племенном поселении теплого архипелага). Вычеркнуто. Свадьба была при свидетелях. Вспоминая с три десятка пьяных рож во сне, нельзя было отрицать их наличие. В любой распри законность их брака будет доказана одним лишь посторонним словом, когда заявиться хоть кто-то, кто был в той таверне в ту ночь. Те же девчушки, пожертвовавшие им венки. Близняшки их узнали, когда они наведывались в городок в поисках проколов, и даже желали им счастья. Поэтому… вычеркнуто. Меч предков. Вернее, мечи. Пусть одолженные, а не сделанные под заказ, но были. Вычеркнуто. И, наконец, пусть и не столь важное, но обязательное. Их согласие. Пусть шутливо. Пусть в пьяном бреду. Пусть не сознавая ответственности за это решение. Но они его дали. Ясно и чётко. В правильной формулировке и в нужный момент. Вычеркнуто. О, конечно же. Завершение. Или первая ночь, проведённая за делом. Это точка в церемонии. Это абсолютное начало семейной жизни.       Вычеркнуто.       Брак был настоящим и неоспоримым.       Обязательства мужа и жены с полным правом легли на молодых людей, пригвоздив их к полу. — И что нам делать? — спрашивает Забияка, когда, устав от постоянного скитания, они остановились на ночлег, будучи не в силах лететь ещё одиннадцать часов до лагеря. — Жить, полагаю, — спокойно отвечает Иккинг, мирясь с происходящим. Он так морально и физически устал, что течение жизни его уже не особо волновало.       Хэддок кидает сырую рыбу Беззубику. Тот ловит её, и тушка моментально исчезает в широкой пасти. После дракон благодарно рычит, начиная мурлыкать, и лезет головой под руку, вновь что-то гортанно кряхтя. — И это тоже, приятель, это тоже, — отвечает парень, проводя рукой по знакомым чешуйкам с особой нежностью. — Что он сказал? — Велел не разводить трагедию.       Непрошенные улыбки сами натягиваются на лица.       Иккинг чувствовал себя виноватым. Он часто берёт на себя груз вины. Издержки его характера. Увы, таким уж родился. И даже, если произошедшее является лишь следствием определённого стечения обстоятельств, он не может не чувствовать ответственности за это. Он чувствует, что обошёлся с Забиякой как-то по-варварски. И, кажется, ничто не могло загладить его вину. Они попали в эту яму вдвоём. И теперь барахтались в ней, как выброшенные на берег полосатые угри. Меньшее, что он мог сделать, это проявить к жене должное уважение, облегчив им обоим участь быть женатыми друг на друге. Это не конец света. Раз это случилось, то на это была воля Богов. Ничто под их зорким глазом не случалось просто так. И, если думать об этом в этом ключе, то мир не разрушился от одной случайной свадьбы.       По крайней мере, он не женился на незнакомке.       Забияка чувствовала себя виноватой, хоть и не показывала этого. Она никогда не думала, что станет чьим-то препятствием к нормальной жизни. Неискренний брак, своего рода, был тюрьмой. И она не могла не думать о том, что Иккинг ощущает себя заключённым. Эта мысль сводила её с ума. Она тоже была в оковах. Так что лодка была двухместной, и, если они не хотели утонуть в ледяных водах скупости жизни, они не должны были её раскачивать. Меньшим, что она могла предложить мужу, было уважение. К нему. К их союзу. Глупо было сетовать на обстоятельства, ибо слова мало что решали. Жизнь была одна. Не хотелось тратить её на постоянное горе. Никто же не умер, в конце концов. Просто эль связал их дороги крепким узлом.       По крайней мере, она не вышла за незнакомца.

***

      Говоря об уважении, они приходят к выводу, что некоторые из их проблем теперь будут являться общими.       Одна из таких нагоняет их слишком быстро.       Впрочем, это естественно для пар, в которых оба крепки здоровьем и в которых был секс.       Зима приближалась слишком стремительно. Иккинг смотрел в небо, наблюдая за переливистым огнём Арвендейла, и зарисовавыл что-то в своей тетради, когда Забияка составила ему компанию.       Она не начала с предисловий или, просто, издалека. Она озвучила это как Торстон: прямо и чётко, ставя перед фактом. А потом ушла, давая время переварить информацию. — Либо умираю от болезни, либо ожидаю ребёнка.       И уголёк на конце палочки ломается от силы нажатия.       Беззубик мягко фыркает, а Иккинг подтягивает колени, пряча голову между ними.       У Судьбы, воистину, странный юмор.       Как и у Богов.