Соломинка

Мальчик смотрел исподлобья, но в его глазах Ким Шин не разглядел ни страха, ни почтительности — лишь дерзкую уверенность и нахальную строптивость. Его новый маленький подопечный оказался немного не таким, каким он себе его представлял. — Он сильно избалован, но, господин, я сумею воспитать из внука достойного преемника. — Не сомневаюсь в тебе, старина, только вот…погляди на него. Не думаю, что тебе придется легко, — Докхва, все это время упрямо делающий вид, что ему все равно, едва заметно фыркнул. Он вовсе не желал становиться племянником, братом, отцом и — кем там еще? Он лишь хотел поехать домой и поиграть с новым роботом. Или носиться по двору и бросать мяч вместе с сыном папиного шофера. Однако сегодня дедушка, вдруг настоявший на посещении странного дома, был с ним особенно суров и непреклонен. Докхва многого не понимал, однако странный человек поневоле привлекал его внимание. От него веяло чем-то темным и чуточку опасным, а то, с каким выражением лица незнакомец смотрел на него, напоминало взгляды отца. Отец не был прямым потомком семьи Юк — он просто женился на дочери этого семейства, а потому его никогда и близко не подпускали к семейным тайнам. Сначала Докхва обижался из-за этого на дедушку, но, поразмыслив, решил, что это делает его, Докхва, еще более особенным. К сожалению, только что дедушка наглядно доказал, что ценность для него тут представляет вовсе не единственный внук, а таинственный темноволосый мужчина с насмешливым взглядом. *** Глаз заплыл, и Докхва видел улицу лишь наполовину. Школьная форма была изрядно испорчена, а один рукав и вовсе почти оторвался, но на лице драчуна играла торжествующая улыбка: этот противный Джисок из параллельного класса наконец-то получил свое. И было даже не важно, что дедушка снова устроит ему головомойку — ведь Докхва впервые за все время, которое они дрались, побил пухлого выскочку. Их драки случались примерно раз в месяц, однако никто из них ни разу не пожаловался родителям — оба оболтуса, не взирая на наказания, стоически молчали о случавшихся драках. Дед ожидаемо не обрадовался, увидев подбитый глаз, синяки и рваный рукав. Мимо Докхва демонстративно пронесли новенькую приставку, которую мама подарила ему всего пару дней назад. Докхва знал: он получит ее не раньше, чем через пару недель и одного неискреннего извинения. Пожалуй, для него это было хуже всего. Он терпеть не мог извиняться перед всей семьей, поэтому тянул до последнего, предпочитая притворяться, будто у него все прекрасно, пусть даже дедушка и сердился. Поймав на себе неодобрительный взгляд личного секретаря деда, Докхва вытер нос остатками рукава и поплелся к себе в комнату. Без приставки стало серо и скучно, но он должен был продержаться хотя бы неделю. Докхва зло пнул закрытую дверь и ничком бросился в кровать, зарывшись грязным лицом в подушку. — Ну и пусть, зато у меня дядя — токкэби! — Докхва никогда еще так яростно, как сейчас, не верил в то, что дядя обязательно подарит ему что-то намного более крутое. *** — Хён, Докхва-хён! — окликающий его, кажется, учился на год младше — Докхва его плохо помнил, что, впрочем, не помешало ему широко улыбнуться пареньку. Он часто и с удовольствием улыбался и всегда был окружен сверстниками, шумный, компанейский и слишком богатый, чтобы быть одиноким. — Чего тебе? — Хён, можно тебя на пару минут? Я хочу кое-что тебе показать, — что ж, Докхва иногда просили и о более странном. К тому же, сейчас ему было совершенно нечем заняться: почему бы и не глянуть, что там для него приготовил младший? Они завернули за угол, подальше от любопытных глаз, и мальчишка вытащил из кармана простенький телефон, нервно порылся в нем и включил какой-то файл. Запись была довольно плоха, однако Докхва сразу узнал записанный голос. Это была его нынешняя девушка, кукольная внешность и милая улыбка которой так нравилась всем парням в школе. Он уже знал, что услышит: время от времени кто-то приходил, чтобы раскрыть ему глаза на ту или иную его подружку. Докхва знал и о том, что эта девушка ничем не отличалась от его предыдущих девушек. Однако теперь, после услышанного, продолжать гулять с ней становилось слишком проблематичным. Вот и что ему теперь поделать с этим дурачком? И кто его знает, насколько он искреннее пытался помочь?.. Иногда Докхва хотелось, чтобы дядя-токкэби подарил ему вместо кредитной карты или золотого слитка хотя бы одного настоящего друга. В том, что, по странному стечению обстоятельств, его самым лучшим другом был как раз инфантильный токкэби, Докхва не признавался даже себе. *** На Докхва кто-то смотрел из зеркала. Вернее, на него пристально глядело его отражение, как это и должно происходить, если ты стоишь самым обычным утром перед самым обычным зеркалом. Вот только с этим явно было что-то не то. У его отражения до сегодняшнего дня никогда не было такого выражения глаз и снисходительной ухмылки. Вообще-то сейчас Докхва совсем не улыбался, а вот отражение пялилось прямо ему в лицо с насмешкой и легким ожиданием. Раздраженный Докхва почувствовал незримый протест, поднимающийся изнутри: в конце концов, потустороннее могло бы подождать и не являться в те дни, когда человек страдает после вчерашней гулянки. — Похмелье, — отражение не спрашивало, а утверждало, поэтому отпираться показалось Докхва довольно глупым. — Ага, перебрали вчера с Джисоком, — Докхва поднял руки и потер глаза. Сильно, даже очень. Когда он вновь открыл их, отражение смотрело на него, не мигая, но страшно ему так и не стало. — А мой дядя — всемогущий токкэби, — Докхва сам не знал, чего хотел добиться этой фразой. Но отражение не моргнуло и глазом. — Гляжу, ты, дружок, уже в курсе. Отражение кивнуло, и в глазах Докхва поселилась вселенская тоска. Кажется, дело принимало серьезный оборот, но он совсем не был готов анализировать и думать. Хотелось спросить, что от него требуется, но у единственного существа, которое могло бы сейчас его проконсультировать, не было телефона. Ни стационарного, ни сотового. А из всех сложных устройств только кодовый замок на входной двери да телевизор. Еще, может быть, покрытое пылью радио, если токкэби не успел выкинуть его с чердака. Создатель смотрел из зеркала на помятое лицо воспитанника Ким Шина и думал, что тому, пожалуй, не хватает почтения перед лицом неизведанного. Любой другой смертный трепетал бы или боялся, или и то, и другое. Этот же мальчик таращился на Бога, явно раздумывая, что ему дальше выкинуть. Некоторые варианты, возникающие в его голове, удивляли даже Божество, пристально глядящего в драгоценное дитя токкэби, одного из немногих, способных вместить в себя Бога. Перед ним была не бабочка-однодневка, а нечто куда более уникальное, чуточку испорченное, но весьма стойкое. Подходящее. Когда Создатель шагнул из зеркала прямо в Докхва, где-то чуть хрустнула ткань мироздания. Человек вобрал в себя Бога, и на кончиках пальцев Докхва поселились десятки невидимых миру белоснежных бабочек. Сила свободно потекла вокруг и внутрь, и Докхва вдруг отчетливо увидел все, читая линии судьбы и смерти. А после уснул, повинуясь высшей воли, навсегда забывая о новом знании. Создатель ласково дотронулся до спящего сознания Докхва, благодарный тому, что кто-то еще в мире любит токкэби так же сильно, как и Он сам. Когда пришло время научиться кататься на велосипеде, Докхва неожиданно для самого себя пришел в дом к токкэби. Он даже не стал брать с собой свой новенький велик — настолько был уверен в том, что у дяди есть все, чего он только сумеет вообразить. Токкэби действительно наколдовал отличный велосипед, вот только кататься на нем он тоже не умел. Докхва понял свою ошибку в выборе учителя, когда взбешенный неудачей Ким Шин слевитировал несчастный велосипед к потолку и скрутил его в трубочку. Красивую, блестящую и потрясающе тонкую. Свою первую банку пива он тайком стащил из холодильника дяди. Токкэби никогда и ничего не прятал, справедливо полагая, что ни одно здравомыслящее существо не осмелится его обокрасть. Но Докхва всегда был непохожим на остальных. Когда разъяренный дядя обнаружил его у себя на чердаке, Докхва был счастлив и пьян. Потом он стал куда менее счастливым и совсем трезвым. А на следующий день Ким Шин усадил воспитанника на стул рядом с собой и поставил перед ним отливающую благородной зеленью бутылку соджу. Докхва, поддразнивающий злящегося и темнеющего лицом токкэби… Докхва, попрошайничающий персональную кредитную карту на замену той, которую забрал дедушка… Докхва и Ким Шин, обнявшись, глядели на девушек-айдолов в каком-то клипе и гоготали, как два пьяных дурака, которыми они в этот момент и являлись… И безумная поездка к ночному морю, и фехтование сосновыми ветками, когда Докхва от души получил палкой по заднице от хохотавшего, будто сумасшедший, Ким Шина, и сахарная вата в парке развлечений, когда родители не смогли пойти, и теплая рука дяди на плече, когда было тяжелее всего… Создатель смотрел глазами человеческого дитя и вбирал в себя чужие воспоминания, пропуская их через себя и ощущая, как Докхва становится частью него — маленькой, почти невесомой песчинкой, соломинкой, способной сломать спину верблюда. *** Частичка Докхва, затаившаяся внутри Божества, в ожидании наблюдала за тем, как умирает токкэби. Ким Шин получил долгожданное прощение, но не принял его, обреченный на вечное странствие между мирами. Мятежный дух, который всегда стремился идти наперекор Его замыслу, упрямо жаждал воскрешения, и Создатель, все еще ощущавший в себе чужое присутствие, вдруг оставил в заснеженной пустыне засохший цветок. Это был единственный шанс на спасение для Ким Шина, о котором упрямо шептала незримая частичка Докхва внутри него… — Ты не знаешь, почему я чувствую, что Дверь, которая закрыта, может быть открыта вновь? Я что, так ее и не запер? — глаза Всеобщей Матери распахнулись в изумлении, когда Создатель вдруг улыбнулся улыбкой Докхва. И рассыпавшийся в прах токкэби, став ветром, дождем и первым снегом, вновь шагнул в двери этого мира в тот миг, когда его невеста задула свечу. Тогда маленькая крупинка, плата за былое единение со смертным, дождавшаяся своего часа, на миг развернулась внутри Создателя всепоглощающим веселым пламенем, и, ликуя, сгорела дотла.