Смотри на свет

Иногда Стивен Стрэндж думает, что в зеркальном измерении он бывал задолго до того, как узнал о его существовании. Порой он думает даже, что провёл в нём многие годы, по-настоящему соприкасаясь с внешним миром лишь в тот момент, когда касался стерильным инструментом ткани чьего-то обнажённого мозга, и снова затворяясь в зеркальных стенах сразу же после того, как выходил из операционной, оставив заштопывать плоть тем, кто, по его разумению, больше ни на что не годился. В те дни, когда Стивен старается быть честным с собой — а этой весной, перед тем как Танос щёлкнул своей Перчаткой, он как раз выбрал для особо интенсивной практики телепатию, перемещение объектов на значительные расстояния и честность с собой, — он думает, что, став магом, просто сменил одно зазеркалье на другое. Как и прежде, пристально вглядываясь в собственное отражение со всевозможных ракурсов, он шлифует свои умения, методично устраняет слабости и покидает свою обитель лишь для того, чтобы проверить себя в деле. Разве что надрезы в материи становятся всё крупнее, отклонения от нормы приобретают всё бóльшую поражающую силу, а латать прорехи приходится самостоятельно: у хранителя Нью-Йоркского храма нет ассистентов. И хотя сказанные ему слова наставницы: «Мир не замкнулся на вас», — однажды перевернувшие его сознание, он повторяет каждое утро, Стивен всё чаще думает, что останется замкнутым среди своих зеркал до конца жизни — из которой, верно, прошла уже лучшая половина. И что самая достойная из целей, какую он может себе поставить, беспрестанно наблюдая за собой, оттачивая себя, — однажды полностью заглушить своё эго и самому стать не более чем инструментом: безупречным целесообразным инструментом, отполированным до блеска так, чтобы без единого искажения отражать в себе естественное течение жизни этого мира, которое он принял за долг охранять. С тех пор как Стивен стал хранителем Храма, эта мысль не раз помогала ему делать выбор, когда выбирать приходилось между плохим и худшим, между одной болью и другой, между невозможным и ещё более невозможным. Она поддержала его тогда, когда он, просмотрев миллионы версий будущего, выбрал ту, в которой выменял жизнь Тони Старка на смерть половины существ во Вселенной и страдание другой половины, выменял торжество жизни в будущем — на смерть в ложном настоящем. Стивен смутно помнил, как всё ещё цеплялся за эту мысль семь дней назад, когда вместе с половиной Вселенной вернулся к жизни от щелчка перчатки Тони — только чтобы увидеть, как он умирал, как за считанные минуты угасал его мозг, разрываемый немыслимой опухолью — прощальным подарком той колоссальной силы, которую Тони на мгновение подчинил себе. И даже на пути с Титана домой, в операционной космического корабля, вытаскивая Тони из-за порога смерти, Стивен всё ещё пытался: быть инструментом, целесообразным, безупречным, — быть каким угодно, лишь бы получилось, лишь бы Тони жил. Этим утром, когда он проснулся в своей постели рядом с Тони, мысль о том, чтобы провести жизнь лишь среди собственных отражений, впервые его испугала. * * * Его близость Стивен ощутил с первой же вспышкой пробуждающегося сознания. Ещё до того, как расслышал тихий мерный шелест за окном — значит, ливень так и не прекратился с ночи. До того, как ощутил сухость во рту и тихую боль в висках — ночью они на двоих выпили, кажется, две бутылки коньяка. Ещё до того, как открыл глаза и увидел его лицо напротив. Тони спал. Обнажённый, на другой половине его гигантской антикварной кровати, свернувшись на боку, подтянув колени и прижимая куда-то к диафрагме сбитый в комок край одеяла, другой конец которого путался у Стивена между бёдер. Только одна рука была выброшена вперёд и почти касалась его. Выдвини Стивен ладонь из-под щеки ещё хоть на дюйм, он бы дотронулся до его красивых длинных пальцев, но пробовать, рискуя нечаянно разбудить, отчего-то было страшно. По-глупому, иррационально страшно — гадать, что именно он увидит в глазах Тони, когда тот проснётся. А так — так Стивен пока ничего не знал наверняка. Так он мог просто смотреть. Черты Тони словно нарисованы углём, твёрдой рукой с сильным до скрипа нажимом. Тёмная линия плотно сжатого рта, очерченная «эспаньолкой». Тёмные-тёмные ресницы. Жёсткий «ёжик» на голове — волосы едва начали отрастать после того, как Стивен обрил его там, на корабле, прежде чем наметить на коже контур, сделать разрез, провести краниотомию. Тёмная венка пульсирует на виске, пересекая почти не видный уже шов. Острые ключицы, резко очерченные плечи. Волоски на груди, вокруг серебристого контейнера, в котором спали его доспехи, — чёрные с редкими вкраплениями седых. Склеены чем-то. «Чем-то»… Его собственной спермой. Стивен помнил — так ярко, отчётливо и так остро, будто переживал вновь прямо сейчас, — как ночью губы Тони горячо смыкались вокруг его члена, отпускали, ловили, замирали, отпускали, ловили снова, в идеально несовершенном ритме. Помнил его короткие взгляды, будто вспышки, из-под тёмных ресниц. Помнил — обжигающе стыдно, но так сладко, — как потянул, почти дёрнул его на себя: то ли чтобы не кончать ему в рот — ведь Стивен даже не знал, приятно ли ему, то ли потому, что нестерпимо хотелось снова целовать его; но не успел, и неловко кончил ему на грудь. Кажется, тогда он и отключился. Мгновенно, как от короткого замыкания. И он даже не знал, кончил ли Тони, и было ли ему хоть на сотую долю так же, как ему… Осторожно, по-прежнему боясь коснуться его, спящего, Стивен высвободил из-под головы ладонь и обеими руками обхватил себя за голые плечи. Закрыв глаза, поддался глупому искушению представить, будто это не его руки. И с ещё большей лёгкостью — соблазну воспроизвести в памяти всё, целиком, с самого начала. Всё равно ведь в памяти, кажется, больше ни на что вдруг не осталось места. Стивен помнил: поздний вечер, он прощается с Вонгом, и едва за тем закрывается портал, защитная руна входной двери оповещает его о посетителе. За дверью — Тони, до которого Стивен пытался дозвониться и вообще хоть как-нибудь добраться второй день, чтобы заставить его подняться на корабль и сделать необходимый после операции снимок мозга, несравнимо более точный, чем те, что делают самые современные аппараты на Земле. Стивен собирается обрушить на Тони всё своё раздражение, едва прикрывающее страх за него, с которым он, кажется, полностью сжился за эти короткие дни, но Тони протягивает ему большой и тяжеленный бумажный пакет, из которого умопомрачительно, до рези в пустом желудке пахнет едой, и говорит скороговоркой: «Прости, что не перезванивал, улаживал кое-какие дела, снимок — завтра, а сегодня у меня к тебе одна просьба, но сначала тебе надо нормально поесть, а мне надо хорошенько выпить, впрочем, присоединяйся, если это не противоречит уставу твоей секты». На кухне Стивен выгружает из пакета какое-то неимоверное количество еды. Его попытку объяснить, что он в состоянии сам о себе позаботиться, Тони отметает аргументом: а с чем, мол, ты на моём месте пришёл бы в дом к человеку, только что испытавшему экстремальное истощение организма, спасая твою жизнь? Стивен не сразу, но всё-таки отыскивает в бездонных шкафах бокалы для коньяка и приличную сервировочную посуду, накрывает им на углу большого «острова», возвышающегося посреди кухни — сам он предпочитал ужинать за столиком в библиотеке, но сейчас кухня вдруг кажется ему не такой огромной и пустой, как всегда. Усевшись на высокий табурет, Стивен жадно вонзается зубами в горячий, истекающий соком, тающий во рту стейк — он совершенно забыл этот вкус. Тони, разливающий по бокалам свой бешено дорогой коньяк, выглядит ещё более тощим, чем два дня назад, когда доктор Чо «выписала», наконец, Стивена из медицинского центра базы Мстителей. Безуспешно попытавшись сгрузить половину гигантского «рибая» Тони на тарелку, он в конце концов скармливает ему несколько кусочков со своей вилки. Разговаривают они обо всём и ни о чём. Тони по-прежнему ни слова не говорит о том, что с ним было в те семь лет, которые он отменил. Стивен по-прежнему ни о чём его не спрашивает. Он помнит фрагменты своих видений будущего, помнит обрывки воспоминаний Тони, когда искал в его памяти информацию о Камне Реальности. Помнит, как твёрдо Тони сказал ему там, на Титане: «Всё это останется лишь страшным сном». Вот пусть и останется. Спрашивает только: «Ты говорил, что о чём-то хотел попросить». Тони кивает: «Да, потом», — и наливает по второму бокалу. Стивену становится жарко. Он расстёгивает верхние пуговицы рубашки. Тони снимает через голову лёгкий джемпер, и под ним обнаруживается слегка потёртая чёрная футболка с обложкой альбома «Dark Side of the Moon». В центре знаменитого треугольника тускло мерцает контейнер с наночастицами — так, будто нарисованный луч света преломляется, превращаясь в радугу, прямо внутри него. За третьим бокалом Стивен рассказывает, что в его машине, когда он разбился, играла пинк-флойдовская «Interstellar Overdrive». И неожиданно для себя добавляет, что он даже не против был бы когда-нибудь её послушать — музыка-то хорошая. Разлив бутылку до конца, Тони вытаскивает смартфон, в две секунды находит трек и тихонько включает. Спрашивает: «Ты жалеешь о той жизни?» Стивен глядит на него и ясно понимает: больше — нет. Даже после всего того, что случилось, — нет. Он не брал в рот алкоголь с тех пор, как сел в самолёт до Катманду, и теперь быстро пьянеет. Но это состояние совершенно не похоже на ту сонную меланхолию, которую он испытывал прежде, когда позволял себе бокал вина, выходя в какой-нибудь ресторан в компании Кристины. Она всякий раз жаловалась, что он не умеет расслабляться и получать удовольствие, а он пользовался предлогом пораньше закончить вечер и поехать домой одному. Сейчас — совсем по-другому. Сейчас — хочется смотреть, как Тони, прикрыв глаза и отстукивая пальцами ритм, хрипловато, но точно подпевает непростому гитарному риффу. Сейчас он совершенно трезво осознаёт, что ему не хочется, чтобы это заканчивалось. На последних тактах психоделической феерии за большими чёрными окнами кухни вдруг что-то вспыхивает, через секунду раздаётся далёкий грохот — и Тони мгновенно вскидывается, а грудь обрастает поверх футболки живым серебристым металлом. Ещё через секунду всё вокруг заполняет громкий шелест, и на окна обрушивается ливень. Тони длинно, рвано выдыхает и беззвучно смеётся, утыкаясь лбом ему в плечо. Стивен вдруг вспоминает, что пропустил уже две весны в этом городе, и думает о том, что абсолютно необходимо урвать остаток третьей, и что он должен вытащить Тони в Центральный парк. Откуда он забрал его от невесты девять дней (семь лет) назад. Стивен решает, что им нужно выпить ещё. Он спускается в подвал, вспоминает, где именно видел спуск в погреб, когда наводил порядок пару месяцев назад. В погребе обнаруживает коньяк, ничем не уступающий тому, что принёс Тони. Попутно отмахивается от чего-то — то ли столетней паутины, то ли гигантских мохнатых щупалец, ему всё равно, лишь бы побыстрее вернуться наверх. Тони, изящно покачиваясь, соскальзывает с барного стула ему навстречу, забирая из рук бутылку и задирая свою футболку, чтобы краем оттереть от пыли этикетку. У Тони впалый живот, густая дорожка тёмных волос, исчезающая под ремнём джинсов, и огромный свежий рубец на боку, который Танос оставил ему семь дней (больше нет никаких семи лет) назад. Стивен глупо спрашивает: «Болит?» Тони не понимает, о чём речь, и Стивен очень осторожно проводит пальцем рядом с рубцом. У Тони горячая кожа. «Да, — тихо говорит он. — Долго ещё болел». Разливает коньяк по бокалам. Со следующим ударом молнии на нижних этажах вырубается электричество — проводка в этом доме ни к чёрту. На этот случай по кухне расставлены толстые свечи, и Стивен зажигает их взмахом руки. Тони перехватывает его ладонь и деликатно, но внимательно разглядывает. Трогает двойное кольцо, спрашивает, мол, это переходник типа «сознание — материя», по аналогии с Перчаткой? Стивен объясняет, с успехом выговаривая почти все длинные слова, что кольцо предназначено для перемещения по измерениям и манипуляций с их энергией, а с Камнем он взаимодействует напрямую, управляя его энергией при помощи направленного внимания. «Охренеть можно», — шепчет Тони. Стивен совсем было распускает хвост, вворачивая пару терминов на санскрите, — но вдруг сбивается, потому что Тони медленно и очень аккуратно — так, как никогда не получается у самого Стивена, — стягивает тяжёлое кольцо с его пальцев. Пальцы Тони при этом касаются подушечками внутренней стороны его ладони, и от этого по спине пробегают мурашки. Сняв кольцо, Тони вертит его и, отложив на стол, рассеянно чертит свои медленные линии вдоль шрамов на его пальцах. На его лице пляшут тени от свечей. Стивену не хочется, чтобы это когда-нибудь заканчивалось. Подавшись вперёд, он свободной рукой обводит контейнер с нанитами на груди Тони, придвигающегося навстречу. Спрашивает: «Они связаны напрямую с корой мозга?» Тони говорит: «Примочки для боя — да. А саму броню я замкнул на подкорку. Это я придумал уже после лилового психопата». «Поэтому — моментальная реакция, как рефлекс?» «Ага. Дико удобно, хоть и не всегда уместно». «То есть теперь это у тебя как броня у броненосца», — утвердительно говорит Стивен. Тони смеётся. Его глаза почти невыносимо близко. «Охренеть», — говорит Стивен и коротко прикасается губами к его губам. Когда он отстраняется, Тони долго-долго смотрит ему в глаза, и за секунду до того, как Стивен собирался сказать «прости», целует его сам. Этот поцелуй оказывается бесконечным. Сначала они с Тони будто пробуют друг друга, делая шаги по очереди. Стивен проводит губами по его размыкающимся губам. Тони обводит его губы горячим кончиком языка. Стивен ловит губами его язык — на вкус он оказывается горько-сладким. Тони, застонав, проталкивает язык глубже ему в рот и тянет за рукав рубашки. Не отрываясь от него, Стивен сползает с высокого табурета. Налетает боком на угол стола, но не чувствует боли — чувствует только, как Тони вылизывает его рот, притягивает его вплотную к себе, обхватывая руками за шею, бёдрами за его бёдра. «Обними меня», — шепчет, разорвав поцелуй. Стивен обнимает, задирая у него на спине футболку, чувствуя, как ладони плавятся от его огненной кожи. Неаккуратно задевает рубец у него на боку; Тони тихо шипит, но едва Стивен пытается отстраниться, — рывком дёргает на себя. Стивен вжимает ладони в его острые лопатки и приникает ртом к его рту, будто к кислородной маске в разгерметизированном салоне самолёта. И только спустя минуты — часы — миллионы лет — отрывает руку, вслепую нащупывает на столе двойное кольцо, цепляет его на пальцы, с усилием отыскивает в себе крохи внимания, и они оказываются в спальне. Стивен открыл глаза, не без усилия возвращаясь в настоящее время. С Тони, спящего всё так же, свернувшись и вытянув одну руку, он перевёл взгляд на круглые часы с большими римскими цифрами, висящие на стене напротив. Пока он перебирал в памяти тягучие, тяжёло-сладкие воспоминания о половине этой ночи, прошло всего пять минут. Стивен сосчитал в уме по-латыни до ста, чтобы хоть слегка унять эрекцию. Шевелиться, рискуя разбудить Тони, или вылезти из постели, чтобы добраться до ванной, — ни то ни другое не казалось хорошей идеей. На обратном счёте Стивен сбился, на втором сбое позволил себе провалиться обратно. В спальне они раздеваются, стоя почти вплотную друг к другу. «Свет?» — спрашивает Стивен. На верхних этажах вроде не вырубило. С пуговицами на груди он справляется, нижние разрывает. «Нет, — говорит Тони. Его футболка осталась внизу, на кухонном столе, — Стивен, кажется, сам снял, чтобы не мешала обнимать его целиком. Молния, полыхнувшая в окне, отражается в серебристой панели на голой груди Тони, из-под панели маленькими белыми молниями разбегаются шрамы. — Мне и так немножко… слишком. У меня уже сто лет не было… чёрт!» — Тони выдирает конец ремня, застрявший в пряжке. Стивен не находит ничего лучше, как задать вопрос, бьющийся у него в голове весь вечер. Получается плохо: «А с ней ты… всё?» Тони кивает: «Всё. Два года назад. И сейчас ещё раз», — дёргает молнию, нога об ногу сбрасывает кроссовки, стягивает джинсы. Стивен стаскивает с себя брюки вместе с трусами. Полностью раздевшись, они какое-то время стоят друг перед другом. Тони — пытаясь, видимо, отдышаться. Сам он — совсем не зная, кажется, что делать с ним дальше, он никогда прежде так сильно не хотел другого человека. А потом Тони говорит: «Иди сюда», — берёт его за запястья, прижимает его ладони к своему животу, ведёт вверх, к груди, разводит в стороны, кладёт себе на плечи, шепчет: «Просто обнимай меня». Стивен обнимает. Тони целует его, не так, как до этого — глубоко и бесконечно, а коротко и лишь ненадолго прикасаясь языком, но часто, не давая ему чувствовать на губах пустоту дольше, чем на пару секунд. Стивен скользит ладонями по его плечам, вниз — по слегка влажной спине, по ягодицам и бёдрам, вслушиваясь, от чего Тони стонет дольше, от чего глубже втягивает в себя воздух из его рта. Когда Стивен наконец дотрагивается до его члена, Тони шипит, прикусывает его губу и крепко обвивает руками плечи. Подхватив Тони под задницу, Стивен легко приподнимает его, чтобы сгрузить в постель, но почувствовав, как член Тони тесно трётся об его собственный, на миг будто бы вылетает из реальности, и на постель они валятся вместе. Тони тут же оказывается сверху, Стивен разводит под ним бёдра, распластывает на себе его горячее тело, притягивает за колючий затылок и затыкает глубоким, грязным поцелуем его смеющийся рот. Слегка приподнимает Тони за бока, чтобы протиснуть между их телами руку, и берёт в ладонь подобравшуюся мошонку. Сгибом пальца ведёт от неё вверх, поднимая тяжёлый член, прикасается к уздечке, сквозь выступившую смазку осторожно гладит головку, подтягивает Тони ближе, укладывает его член себе на живот, гладит снизу вверх ещё раз, нажимая сильнее, размазывает по головке увеличившуюся каплю, и язык Тони судорожно дёргается у него во рту. Но прежде чем Стивен снова вжимает его в себя всем телом, Тони успевает тоже просунуть между ними руку и обхватывает его член. Стивен почти кричит. Тони приподнимается на руках, и Стивен тут же тянется за ним, но тот ладонью мягко давит ему на грудь, и он подчиняется. Выравнивая сбившееся дыхание и глядя на него постепенно фокусирующимися глазами, Тони спрашивает: «У тебя это в первый раз?» Стивен, разумеется, кивает: ну конечно, первый. Вот так — когда хочешь быть с другим человеком не только телом, не только умом, а вообще всем, что в тебе есть, всем, кто ты есть, до последней капли, — первый. Тони отстраняется, оказываясь почти невыносимо не рядом, спрашивает: «Ты точно хочешь дальше?» — совершенно невпопад его мысли. Стивен, напрягшись, догадывается: с мужчиной. Тони, наверное, имеет в виду — с мужчиной. Под сбившимся одеялом Стивен нащупывает его руки, тянет на себя: «Не в первый». Врёт. Тони чуть-чуть приближается, но до конца не поддаётся. «Колледж?» Стивен кивает: «Колледж». Тони отвечает: «Я тоже». Стивен тянет сильнее, Тони медлит. Он врёт дальше: «Чтобы выглядеть круче и раскрепощённее. Пары раз хватило. А у тебя?» Тони, отведя взгляд, говорит: «А у меня — просто так получилось, что первый, кому я вроде бы понравился, был мальчиком». Стивен рывком поднимается сам, сграбастывает Тони в охапку и вместе с ним долго, долго падает обратно. Всё, что было дальше, Стивен почти не помнил. Лишь разрозненные фрагменты, такие яркие и такие тяжёлые, что сразу проваливаются куда-то ещё глубже, чем память. Не переставая целоваться — Стивен, кажется, никогда не переставал бы с ним целоваться, — они дрочат друг другу. Кожа Тони становится солоноватой — Стивен пробует на висках, под глазами, за мочкой уха, под ключицей. Глаза Тони почти всё время закрыты, но когда распахиваются, синхронно с глухими, сдавленными стонами, — то вспыхивают светом, хотя в комнате совсем темно, а гроза давно уже прошла. Горячие губы Тони он чувствует всё ниже, ниже, и перед тем, как они смыкаются вокруг его члена, Стивен слышит совсем тихий шёпот: «Пожалуйста, забудь обо всём этом завтра». * * * Открыв глаза, Стивен вздрогнул: Тони смотрел на него. Ясно, внимательно, будто давно проснулся, или не спал вовсе. Только веки красноватые, и под глазами — тёмные тени. Молчал. Стивен тоже молчал. Бьющиеся в голове слова никак не хотели прикладываться друг к другу. Сказать «Мне было хорошо» — пусто, смехотворно недостаточно. Три других коротких слова, которые засели в нём где-то глубоко, кажется, ещё там, на корабле, комком встали в засохшем горле. А когда он наконец собрался просто дотронуться до ладони, всё ещё обращенной к нему, Тони уже медленно подтягивал руку к груди. Стивен вытащил из-под ног свою сбившуюся половину одеяла, прикрывая бёдра. — Можно стакан воды? — спросил Тони хрипловатым голосом. Стивен, привстав и повернувшись назад, нашарил на тумбочке двойное кольцо. Щёлкнул пальцами, в руках оказалось по высокому стакану, один протянул Тони. Он выпил до дна. — Ещё? — Нет, спасибо. Где у тебя ванная? — По коридору направо, потом ещё раз направо. Полотенца в шкафчике. Осторожнее с краном: иногда вместо холодной воды сначала идёт кипяток. Тони поднялся с кровати. На полпути к двери медленно, прижимая ладонь к рубцу на боку, наклонился — верно, за одеждой, брошенной на пол ночью. Подтянув одеяло до груди — его нагота почувствовалась вдруг неуместной, больше не нужной, — Стивен отвернулся к окну. Смотрел на водяные дорожки, прочерченные ливнем, дожидаясь, пока Тони выйдет, чтобы прижать пальцы к занывшим вискам. Когда поскрипывание старого паркета смолкло, повернулся снова — и снова вздрогнул, увидев, что Тони ещё здесь. Тот стоял, будто застыв, в тёмном проёме двери, и смотрел куда-то на противоположную стену. В его глазах, потемневших и расширившихся, было что-то такое, что заставило Стивена обернуться, рывком садясь в постели. Зеркало. Тони смотрел в зеркало. Большое, в полный рост, потемневшее от старости — как почти всё в этом доме, — но в остальном совершенно обычное зеркало. Выронив джинсы, он медленно поднёс ладони к лицу, не отрывая взгляда от своего отражения. Тихо проговорил: — Куда-то делись семь лет… Повинуясь какому-то импульсу, Стивен отшвырнул одеяло, встал, в два шага оказался между Тони и зеркалом и небрежно проговорил: — Да, и предупреждаю: в другие двери нос не совать, руками ничего не трогать. Тони несколько раз моргнул, смотря будто сквозь него, но вскоре сфокусировал взгляд на нём. Склонил голову набок, посмотрел на него в упор, криво ухмыльнулся: — А что будет, если совать и трогать? Стивен выдержал паузу, глядя на Тони так же в упор: — Не имею ни малейшего понятия. Неопределенно хмыкнув, Тони подхватил с пола джинсы. Едва он вышел в длинный коридор, Стивен открыл портал в ванную и переместил оттуда чёртовы зеркала не пойми какого века на чердак. Вернувшись в спальню, подошёл к зеркалу, в которое смотрел Тони. Уставился в глаза собственному отражению. Зрелище вызывало острую неприязнь. Он взмахнул рукой — и зеркало беззвучно рассыпалось в пыль, истаявшую через мгновение. Стивен снял со спинки стула свой домашний халат, завернулся в него. А потом, впервые за долгие годы нарушая собственное правило, приобретённое ещё на младших курсах Гарварда, рухнул обратно в постель. Тони скоро вернулся, в одних джинсах, с полотенцем на плечах, бросил короткий взгляд в его сторону, сел на дальний угол кровати, зашнуровывая кроссовки. Стивен попросил пять минут подождать его здесь, пока он тоже зайдет в ванную, и потом позавтракать. Готовился услышать «спасибо, но мне пора», но Тони просто кивнул. Забравшись в старую огромную ванну — дно было ещё тёплым, — Стивен пустил воду и несколько минут просто стоял под душем, постепенно убавляя воду до ледяной, но снаружи так и не становилось холоднее, чем внутри. * * * Обычно по утрам Стивен открывал портал из спальни прямо на кухню: она находилась в противоположном конце особняка двумя этажами ниже (пятью, если считать те, что не видно снаружи), и обычный путь занимал добрых десять минут. Но сейчас пользоваться коротким путём он не стал. Они шли по длинным полутёмным коридорам, по широким лестницам и анфиладам, и Стивен заметил, что Тони постепенно начал озираться по сторонам, ненадолго отставать, чтобы что-то разглядеть, хотя ничего не трогал и не задавал вопросов. Молчание нарушил, когда они почти дошли до кухни. — Здесь всегда так спокойно? — Бывает по-разному, — честно ответил Стивен. — Но когда покоя хочется особенно сильно, дом чаще всего слушается. Из-за дождя, который, похоже, не собирался утихать, большая кухня была погружена в полумрак. Без толку щёлкнув выключателем, Стивен вспомнил, что ночью от грозы выбило пробки. Сказал Тони, что спустится в подвал, он вызвался сходить с ним. Пока Стивен ковырялся в распределительном щите, Тони светил ему через плечо фонариком с телефона, придвинувшись почти вплотную в тесном закутке. От этого «почти» как будто болела вся кожа. Когда в подвале зажёгся свет, Тони уважительно присвистнул: — Надо же, этот лабиринт по определению не должен работать — а работает. Но ты бы всё-таки вызвал толкового мастера. Когда они вернулись на кухню, Тони натянул футболку, оставленную на углу стола. Помог Стивену убрать пустые тарелки и бокалы. Стивен мог бы щёлкнуть пальцами, и всё само вернулось бы на свои места. Почему-то не хотелось. Если пытаться всё ещё быть с собой честным — потому, что он хотел бы до предела растянуть каждую — любую — минуту рядом с ним. Их, верно, осталось немного. Тони забрался за «остров», на то же место, что и вчера. Стивен открыл холодильник. Это была единственная высокотехнологичная и шикарная вещь в этом доме. Благодарить за это нужно было покойного предыдущего хранителя, мастера Даниэля, — по слухам, одного из редких людей, кто пришёл в орден не нищим и не покалеченным. — Яичница или омлет? С ветчиной, с сыром… боже, Тони, пармезан? — Он помнил, что Тони вчера притащил много еды, но не помнил, что настолько. От непривычного разнообразия Стивен впал в ступор. — Я бы только кофе выпил, если у тебя водится, — донеслось из-за спины. — Не завтракаю. Стивен с некоторым облегчением захлопнул дверцу. — Я тоже. — Оно и видно, — заметил Тони. Это почему-то уязвило. Повернувшись, Стивен смерил взглядом его худую фигуру: — Не уверен, что ты обладаешь квалификацией для данного заключения. Тони фыркнул, закатывая глаза: — Я всегда таким был. Мама смеялась: всё топливо уходит в мозг и в шило в одном месте, и никогда не угадаешь, куда на этот раз. Хотя правда в том, что я просто не всегда вспоминаю, что давно не ел. А твои оправдания? — Практиковать магию легче на пустой желудок. Молоко, сахар? — Чёрный, покрепче, сахар — одна ложка. А ещё ты беден как церковная мышь, хотя с твоими навыками можно ежедневно засовывать руку в Форт Нокс как в собственную тумбочку. — Я просто пока не думал о решении финансовых затруднений. Было, знаешь ли, как-то не до того. Залив водой кофе в большой глиняной турке, Стивен поставил её на плиту. На душе становилось немного легче. Даже если то, что было ночью, для Тони осталось только пьяным сексом после конца света, даже если Стивен не отважится предложить ему что-то большее, они, возможно, могли бы стать друзьями. По крайней мере, соратниками. Уж поводов для рабочих встреч на их век хватит. Поводы никогда не заканчиваются. Впрочем, один у них уже есть, и оттягивать больше нельзя. Поставив перед ними две чашки и сев наискосок от Тони, он сказал: — Я хотел бы вернуться к разговору о снимке. Мельком встретившись с ним взглядом, Тони отвернулся к окну. За окном всё той же непроницаемой стеной лил дождь. Стивен продолжил: — Необходимо убедиться, что ремиссии нет. В обычном случае я бы не настаивал на такой поспешности, но твой случай не относится к обычным. Тони сделал глоток кофе. Молчал, смотрел всё туда же. — Тони! — Стивен повысил голос. Тони вскинул на него тёмный взгляд. Стивен продолжил тише: — Это необходимо сделать. Сегодня. Ответь мне, пожалуйста. — Я… Едва начав, Тони замолчал, закусил губы. Дзынькнул чашкой, ставя на блюдце. Покачал головой. Вроде бы продолжал смотреть на него, но как будто не видел. А потом заговорил, спокойно и неторопливо: — Шесть камней мы собрали в первые четыре года. Камень Разума я синтезировал сам, на основе фрагментов кода, которые остались от Вижена, за другими ребятам пришлось побегать по закоулкам мультивёрса. Ты это всё видел в своём… прорицании? — Нет, я видел только самую общую линию, — покачал Стивен головой, а внутренне подобрался. Даже не от того, что Тони впервые заговорил о том, что с ним было, а от того, что Стивен ещё на Титане — нет, раньше, ещё на пути на Титан (для него — девять дней назад, для Тони — семь лет) начал замечать паттерн: если вместо ответа Тони сначала молчит, а потом, если попытаться спрашивать его снова, резко меняет тему, это означает, что он в своей голове уже что-то решил, но уверен, что собеседнику решение не понравится. А борьбы не хочет. Или пока к ней не готов. — Ещё один год ушёл на то, чтобы сконструировать свою перчатку, подстроить Камни к моему мозгу и с помощью тех же Камней построить модель, прежде чем откатывать Вселенную до момента щелчка лилового психопата. Компьютер на основе Камня Разума, с необходимой вычислительной мощностью, мы с Рокетом и Лэнгом к тому времени уже соорудили. То, что Вселенную придётся откатывать, а не просто вернуть всех погибших, было очевидно, из-за слишком многих смертей появилось слишком много ошибок, слишком много катастроф, слишком, слишком много боли. — Тони ненадолго замолк, сделал глоток кофе, потёр переносицу. Стивен подавил порыв спросить, не болит ли голова, где болит, как болит. Дать Тони договорить сейчас, когда он начал наконец говорить, было важнее, а расквохтаться он всегда успеет. — Модель оказалась рабочей — во всём, что касается материи. Вот только с сознанием обнаружилась проблема: несмотря на то, что мозг становился таким, каким был до Щелчка, все всё помнили. Люди, не люди — все, кто мыслит и чувствует, делает это удивительно похожим образом, если опустить детали. И одни помнили, как умерли, а другие — как умирали на их глазах. И как жили, выживали — потом. Смутно, но помнили, — Тони задумчиво посмотрел на него: — У меня это до сих пор не вмещается в голове… У него бы тоже не уместилось, если бы Древнейшая не выбила однажды из-под его ног прежние представления о материи и о мысли. — Существенный аргумент в пользу того, что мы — больше, чем наши нейроны, — сказал Стивен. — Или наши нейроны — что-то большее, чем мы о них знаем, — Тони вновь замолчал и взялся за чашку. — На что ушли последние два года? — озвучил Стивен очевидный вопрос. — На то, чтобы решить проблему: в результате мы получали Вселенную, половина мыслящих существ в которой имеет нехилый шанс сойти с ума или мучиться от ПТСР до конца своих дней, а другой половине, едва вернувшейся к жизни, придётся иметь с этим дело. Правда, проблему эту в нашем маленьком кругу считал проблемой только я, и ещё Небби — Небула — сохраняла нейтралитет. Остальные настаивали на том, чтобы применить Перчатку сейчас. Были убеждены — или боялись засомневаться, — что для каждого, или для большинства, сам факт возвращения к жизни всё перевесит. Возможно, они оказались бы правы. Возможно, все бы как-нибудь справились. — Как-нибудь… — эхом повторил Стивен. — Ты забрал Камни? — Камни, свою Перчатку и весь вычислительный центр, и сбежал на Титан, потому что там был относительно знакомый и достаточно большой корабль, который можно было приручить. — «А.Р.И.А.Д.Н.А.»? — Да. Мой маленький побочный проект, которым я занимался, когда совсем не мог спать. Я сбежал, чтобы попытаться найти вариант понадёжнее. Тони надолго замолчал, обхватив чашку руками. — И нашёл, — утвердительно сказал Стивен. Он начал догадываться уже в тот день, когда очнулся в палате и Тони пустил к нему Вонга и потом Питера, и позднее, когда говорил по телефону с Кристиной. И когда смотрел новости в то недолгое время, когда Тони оставлял его одного в палате. Все испытывали радость, облегчение, чувство, что закончилось что-то очень плохое, что именно — не так важно, и можно наконец просто жить и строить планы на будущее. Стивен не знал только, насколько это было просчитано. — Возможно. Построить долгосрочную модель хотя бы для нескольких основных видов сознания во Вселенной — это заняло бы ещё столько же лет, а точность её при этом стремилась бы к нулю... Нашёл или нет — время покажет. — Нашёл, — твёрдо сказал Стивен. — Я говорил с Вонгом, немного пообщался с теми, кто заглядывал в палату, вчера наведался в Камар-Тадж. Это рассадник нашей секты, где у индивидуумов способность к осознанности своего существования зашкаливает по сравнению со среднестатистической. Тони, у всех всё в порядке, все рады, что живы сами, что живы близкие, а те немногие смутные воспоминания о неправильном повороте рассеиваются буквально по часам! — Стивен сам вдруг возбудился, вспоминая вчерашние разговоры с мастером Хамиром, с другими мастерами, и с совсем молодыми ребятами. — То, что ты сделал, — это просто… это оптимальное решение. Сказал — и внутренне поморщился от того, насколько сухо, мелко прозвучало. — С тобой только не получилось. Слишком сложно. — негромко проговорил Тони, уставившись в опустевшую чашку. — Прости. — Тони, господи… — Стивен попытался найти слова, чтобы как можно яснее дать ему понять: об этом даже думать не стоит, уж он-то справится, но всю голову заполнила одна мысль: если бы он тоже всё забыл, Тони был бы совсем один. Этого он Тони сказать почему-то не мог, а других слов не находилось. Зато рука Тони была прямо перед ним — и он, не сомневаясь больше ни в чём, взял её в свои руки. Нужно было сделать это раньше. Сразу, как только проснулся. Тони медленно поднял взгляд на него. Тёмные-тёмные глаза. Стивен попытался улыбнуться. Наверное, получилось. Тони — улыбнулся тоже, коротко. А потом, высвободив большой палец, провёл подушечкой по его коже, почти невесомо. И ещё раз. И ещё, а после этого мягко вытащил всю руку и взял его ладони в свои. Внутри него поднялась гигантская тёплая волна. Заполнила всё тело, а схлынув, осталась горячо пульсировать в паху и где-то в груди. — Болят? — Что? — заторможенно переспросил Стивен. Он не мог отвести взгляд от пальцев Тони, ласкающих его искорёженные пальцы. — Твои руки. Болят? — Иногда. Всё реже. Тони прикоснулся к кольцу, не спеша обвёл пальцем контур. Легко потянув, начал снимать. Так же медленно, так же осторожно, как ночью, так же не выпуская его пальцы из рук, когда кольцо с тихим стуком соскользнуло на мраморную столешницу. Точно так же глядя затуманившимися глазами в его глаза из-под тёмных ресниц. Так же нестерпимо близко, что Стивен в пьянящем трансе потянулся к нему через угол стола. — Ты не мог бы сделать ещё кофе? Пожалуйста. Стивен резко выпрямился на стуле. Несколько раз моргнув, увидел на столе между ними две пустых чашки с чёрной гущей на донышке — он даже не помнил, как пил, пока слушал Тони. — Конечно. Встав на нетвёрдые ноги и подхватив чашки, Стивен отошел к плите. Отмерить четыре ложки с горкой, две — сахара, засыпать в турку, залить водой, поставить на огонь. Не думать о том, что будет после этого, не гадать, хотел ли Тони продолжить или хотел закончить, и попытается ли сам он сделать что-то для того, чтобы Тони не хотелось заканчивать. Всё это будет потом, а сейчас ему нужно было просто приготовить две чашки. Он по очереди достал из шкафчика над плитой банки с кофе и сахаром, вытащил из ящика со столовыми приборами чайную ложку, сосредоточился на движениях — не самых сподручных, зато отвлекающих, — и на шелесте дождя. Вздрогнул, когда голос Тони у него за спиной прорезал установившуюся тишину: — ...Так вот, у меня к тебе одна просьба. Сказал так, будто продолжил мысль, начало которой Стивен не расслышал. Впрочем, кажется, вчера Тони говорил о какой-то просьбе. До того, как они начали пить. До того, как они… — Я слушаю, — ответил Стивен. Пальцы немного дрогнули, и молотый кофе высыпался из ложки на полпути к турке. Стивен зачерпнул из банки ещё одну ложку. — Мне нужно, чтобы ты использовал на мне Камень Времени. Вперёд. До той точки, когда ничего не останется. Под ногами что-то громко звякнуло. Ложка, Стивен её выронил. Он опустился, чтобы поднять её с пола. Встал, обтёр салфеткой. Отложил на стол. Зажмурился. «Нужно было сразу взять твою руку». — Что? Прости, я тебя не расслышал. Стивен развернулся. — В собственное сознание ты тоже не смог вмешаться, — сказал утвердительно. Тони кивнул: — Иначе не смог бы завершить процесс, когда был в сингулярности. Или — или. — Это пройдёт, Тони. Однажды пройдёт. Тони так же спокойно кивнул ещё раз: — Знаю. Я прекрасно знаю все стадии. Накопил кое-какой опыт. Знаю, что однажды всё проходит. Думаю, даже то, что было со мной — с каждым из тех, кто тогда выжил — однажды почти прошло бы. Я просто больше не хочу. Стивен вцепился пальцами в край столешницы. — Не хочешь — жить? — Не хочу ждать. До того, как всё кончилось, было легче. Я был — знаешь? — инструментом. Просто инструментом, нужным для цели. А когда понял, что Перчатка сожжёт мне мозги, стало совсем легко. Но теперь… — Тони пожал плечами. — Слишком много боли, и не во что её переработать, — через силу проговорил Стивен. — Слишком устал, чтобы перерабатывать, — покачал головой Тони. — С этим можно справиться. Ты не один. — И в этом тоже проблема. Не хочу тащить в пропасть тех, кто рядом. Не хочу портить Пеппер жизнь ещё больше, чем испортил. Не хочу втягивать Питера. Не хочу, чтобы из-за моего слетевшего с катушек мозга опять пострадали другие люди. И без того достаточно. — Тони… — начал он, лишь бы не молчать, но не знал, что сказать ему. Вот бы вместо него был кто-то другой, кто-то более сведущий, кто-то более понимающий, способный найти нужные слова. Но здесь только он, беспомощно повторяющий: — Тони, с этим можно справиться… — Стивен, — Тони пристально посмотрел на него. — Давай не будем. Я слишком хорошо знаю то, о чём говорю. Всего одна просьба. Стивен выпрямил спину, стараясь выдержать его взгляд. — Я не могу. Тони забарабанил пальцами по столешнице, рядом с блюдцами от кофейных чашек и его кольцом. — Потому что ты врач? Клятва Гиппократа, всё такое? Понимаю, уважаю безмерно. Посмотри на это как на милосердное избавление от страданий. Куда более милосердное, чем отказ их облегчить. Пожалуйста. Стивен сильно зажмурил глаза. Открыл. — Нет. Тони спрыгнул с табурета, обошёл стол, встал напротив. — С тобой никто никогда это не свяжет. На городских камерах будет видно, что вчера вечером с базы я поехал в другую сторону, и последний раз меня видели глубокой ночью на автоматизированной станции заправки посреди леса в ста милях от Нью-Йорка. Грудь изнутри обожгло вспышкой. — А ты всё просчитал, да? Тони дёрнул подбородком. — То, что было ночью, тоже? Молчит. Соврёт? Скажет правду? Впрочем, Стивен даже не знал, что — правда, дело ведь касалось чувств, эмоций, а он в этом чудовищно плох. Верить — да, всё ещё верил. Тони отвёл глаза первым. — Почему я? Почему бы просто не пустить по старинке пулю в лоб? — выплюнул Стивен, но горечи внутри только прибавилось. Тони коротко усмехнулся: — Знаешь ли, вопреки широко распространённому убеждению, будучи мной, не так-то просто сыграть в ящик. Вокруг — одни супербыстрые супергерои, чёртовы телепаты и мальчишки с горящими глазами. А с недавних пор — один слишком хороший врач со штуковиной, которая умеет отменять смерть. — Почему — я? — глухо повторил Стивен. — Потому что ты не станешь заливать мне о ценности жизни в любом её виде, о непреложных законах мироздания, о всякой прочей благостной херне. Потому что ты — сама решимость, ты — сама целесообразность. От его слов лицо обожгло как от пощёчины. Стивен выкрикнул, лишь бы перебить эту боль: — Я нарушил до хрена законов мироздания, когда удалил тебе неоперабельную опухоль. Это ты должен мне жизнь, а не я тебе — смерть! Ты вообще хоть на секунду подумал, прежде чем просить о таком меня — меня?! — Прости, у меня нет выбора. — Тони тоже повысил голос. — Есть у тебя выбор — жить! Ты сильнее всех, кого я знаю! Боль — пройдёт! В ту же секунду броня закрыла Тони по горло. Он вскинул руку, что-то зажужжало, ладонь загорелась белым светом. Стивен взмолился неизвестно каким богам, чтобы Плащ не вздумал появиться. — Стивен, — в голосе Тони зазвенел металл, — достань Камень. Не двигаясь, Стивен опустил глаза на стол, где лежало его кольцо. — Чтобы использовать Камень, оно тебе не нужно, — покачал головой Тони и отчеканил: — Всего. Одна. Просьба. — Нет, Тони. Я не могу, — тихо сказал Стивен. Раздался оглушительный треск — железный кулак влетел в мраморную столешницу. Лицо Тони исказилось больной яростью и тут же скрылось за маской. — Да почему?! — искажённый динамиками голос сорвался на крик. Потому, что вот только совсем недавно Стивена скручивало от мысли, что возможно такое будущее, в котором он никогда не увидит его? Потеряет возможность когда-нибудь коснуться его снова? Не увидит, как однажды он улыбнётся — по-настоящему? Он сделал глубокий вдох и посмотрел в глазницы, пылающие белым светом. — Потому, что я люблю тебя. На короткий миг его охватило безграничное спокойствие. Впервые в жизни он чувствовал, что между ним и всем остальным на свете больше нет никаких преград. Тони смотрел на него своими собственными огромными чёрными глазами. — Ты… меня… — он медленно замотал головой. Броня сползала с его опускающихся рук. Сделав шаг к нему, Стивен продолжил: — В самом простом смысле. Я хочу, чтобы ты был. Я не могу сделать ничего, чтобы ты перестал быть. Тони замотал головой сильнее, выдохнул: — Нечестно… Броня открывала плечи, поднималась с ног. Тони бессильно глядел на него: — Нечестно. Ты не имеешь права. Так нельзя. Нельзя!.. С каждым словом он оседал на пол, сползая спиной по стенке стола, а из задрожавшего голоса исчезал металл. Стивен подошёл к нему. — Я не могу проверить! — Тони поднял на него взгляд. Глаза блестели. — Ты можешь взять и сделать снимок моего мозга и проверить, всё ли в порядке. А я — со всеми — не могу. И даже если бы и мог — не смогу ничего исправить. Нечестно! Стивен опустился перед ним на колени. — Тони, ты изменил разумную Вселенную. Очень незначительно, очень бережно — но изменил. После оперативного вмешательства организм уже не может быть совершенно таким же, как был, и это нормально. Он будет развиваться дальше из этой точки. Залечивать себя, если потребуется. Перестраивать себя, если нужно. Любой живой организм стремится жить и сделает для этого всё, — Стивен взял его ладони в свои. — Прошу, дай себе сделать это тоже. — Я уже не смогу, — тихо проговорил Тони. — Я делал это так много раз… Я боюсь — ещё раз, — закричал: — У меня больше нет сил! Стивен обнял его за плечи, прислонил к своей груди и осторожно придерживал, пока не почувствовал, как Тони медленно, будто через силу, начал переносить свой вес на него. — Зато есть свет. Ты умеешь взять всю свою боль, всё самое тёмное, что есть, — и превратить её в свет. Рядом с тобой — лучше. Светлее. Ты — тот, кто умеет излучать свет. Больше, чем эта сила, нет вообще никакой. Позволь ей просто возвращаться к тебе, пожалуйста. — Я не могу спать, — прошептал Тони ему в плечо. Стивен обнял его. — О, я знаю об этом всё. Год назад довелось убалтывать одного демона, чтобы он не жрал нашу планету. В процессе он убил меня ровно тысячу раз, и оставшиеся от этого впечатления совершенно не способствуют здоровому сну. Но нет худа без добра: освоил полсотни приёмов, рецептов и заклинаний. Есть, например, такое, от которого ты просыпаешься с ощущением, будто только что искупался в море. — Я не могу смотреть на себя в зеркало. — Зеркала такие хрупкие, знаешь? Их так легко разбить. Сбивчиво, полуразборчиво, то надолго замолкая, то захлёбываясь словами, Тони говорил. Рассказывал о мире, которого больше не было, который стал лишь ошибочным поворотом, зарастающим травой, и на котором теперь висит табличка «нет въезда», и Стивен отыскивал в себе слова в ответ, а когда не мог, просто прижимал его к себе крепче. Шли минуты, возможно, прошли часы — Стивен не считал, больше не было нужды экономить время. Тони уже давно молчал, и Стивен думал, что тот наконец заснул, но тут Тони заворочался, высвобождая плечи, поднял голову и посмотрел ему в глаза: — Завтра утром. — Что, Тони? — Завтра утром поднимемся на корабль, и ты сделаешь снимок. — Хорошо. — Я очень хочу спать. * * * Он постелил Тони на диване в светлой гостиной, примыкавшей к библиотеке. Накрыв его пледом, Стивен на несколько секунд прикоснулся тремя пальцами к его лбу, мысленно прочитал короткое заклинание и направился к своему любимому креслу у окна. — То, что ты сказал мне, — донеслось ему в спину. — Что ты… — Тони, — Стивен мягко перебил его, усаживаясь и снимая верхнюю книгу с высокой стопки на столике. — Это частный факт, относящийся сугубо к моей жизни. Тони фыркнул. — «Сугубо»… — Что? — Ничего. Ты иногда как скажешь… Стивен опустил взгляд в книгу. — Спи. Тони заснул через минуту. Перелистав страницы, Стивен припомнил, на чём остановился вчера. Перед тем, как всецело сосредоточить своё внимание на ровных строчках, посмотрел в окно. Дождь заканчивался.