Безысходность

Когда догорает огонёк сигареты, когда тяжёлые басы ударяют в уши, когда дешёвое пиво из местного супер-маркета кажется чем-то до безумия вкусным. Тогда впервые за много дней действительно расслабляешься. Когда его пальцы перехватывают запястье, когда он орёт вместе с тобой какую-то песню со времён пенсионеров. Тогда впервые за много дней хочется жить. Когда время на запястье остановилось, когда понимаешь, что нашёл его. Тогда впервые за много дней — счастлив. Они могли бы быть счастливы. Ты вроде бы и ждёшь от него внимания. Ведь знаешь точно — твой. А вроде и понимаешь, что никаких твоих нет. Всё что принадлежит тебе в действительности — изнывающий болью красный циферблат, который выбрал, мать его, Марка Ляхтича. Йоу, чувак, ты ошибся. И каждый раз оба прячут запястья под длинными рукавами, чтобы не видеть на ком останавливается их время.

Собрали по кусочкам меня, Собирали по кусочкам тебя, В морозильный отсек ещё до завтрашнего дня. Детка, вот тебе урок: Нужно думать наперед.

Можно же было закрыть глаза, принять всё как есть. Не носится по кругу, надеясь убеждать от фактов. И ты вроде чувствуешь какое-то притяжение. Но всё равно носом воротишь, думая: «я достоин большего». Марк и вправду так считал. Рядом с ним должна быть симпатичная дурочка, готовая ползать у ног. А не это недоразумение. С ним не должно быть Яриса Чаклоша. Они ведут себя как друзья по несчастью. Словно у них и нет вовсе выбора, кроме как рядом друг с другом стоять. А ведь его кажется взаправду нет. Каждый раз морщишься от боли в запястье, когда тонкие цифры коровоточат. От чего? От той пустой неприязни, которую ты вбил себе в голову. Ты любишь Яриса Чаклоша. Так почему не улыбнёшься ему, дурень? И вот выясняя в миллионный, нет, в миллиардный раз отношения, когда кажется, что и выяснять то и нечего, он улыбнется. Не так, как хотелось бы Ярису, а в своей привычной  отвратной манере. Так, что хочется ударить Марка сильнее, истоптать в кровавую кашу, лишь бы он больше так не делал. Но вместо этого замираешь, вцепившись пальцами в ворот чужой рубашки. И рассудок твой катится в бездну.

Собрали по кусочкам меня, Собирали по кусочкам тебя… Тебя сунут в мешок ещё до завтрашнего дня. Ты всё ищешь, куда тебе плыть? И кого-то, с кем хочется быть?

Это случилось слишком резко, слишком неожиданно. Настолько, что Марк не понял в какой момент мысли о нём перекрыли всё остальное. В какой момент всё улетело далеко и надолго? Словно какое-то заклятие, морок, затмивший разум, желание чувствовать взяло верх. И Ярис будто понял всё сам, а может просто поддался похожим инстинктам, срывая с Ляхтича дорогие тряпки. И исчезло всё в один момент. И нет больше ни злобы, ни радости. Лишь сладкая пытка из чужих укусов на шее, оставленных, чтобы напомнить, кто тут главный. А Ярис и не спорит. Пускай Марк и под ним, стонет, весь извивается, но всё равно инициативу на себя тянет гаденыш. Всё равно глаза чёрные превосходством горят, пусть разбавленным чем-то новым. Чем-то так похожим на стыд, невинное такое смущение, которое чувствуешь при виде возлюбленного. Не знай Ярис Ляхтича, подумал бы, что это оно и есть. Но Марк вряд-ли смущение способен испытывать, впринципе. Не замечаешь, когда боль сильная отпускает запястье наконец, когда циферки вашего времени больше не истекают кровью. Почему? Потому, что хотя бы на пару часов забываешь об этом. Об этом пустом отвращении друг к другу, словно его и никогда не было вовсе. Вот только стоит им разойтись, как повторится всё снова. Какая-то своеобразная безыходность, как будто другого выбора у них нет. Как под конвоем проживаешь этот порочный круг вновь и вновь. И если это ад, они готовы гореть в нем вечно.

Я сам не знал с чего начать, Я обращался к ним опять… Но час пройдёт, и медицина Спасти меня уже бессильна