— Александр, для тебя письмо из Южной Каролины.
Каждый раз, когда Александр слышал о пришедшем письме, в его душе просыпалось трепетное тепло, что не покидало его даже спустя долгое время. Оно сильнее разрасталось при написании ответа, пока мужчина нежно выводил на бумаге заветное имя. Даже после вынужденного возвращения в дом, где его ждала любимая жена, Гамильтон продолжал получать письма Джона Лоуренса, в которых он находил утешение в моменты тоски по приятелям и по нему. В этих строках было то, что придавало ему все больше мотивации и стремления закончить войну во что бы то ни стало. Но Александр никогда не ожидал, что очередное долгожданное письмо может причинить ему столь сильную боль. Неуверенный тихий голос Элайзы дрогнул на самой первой строке. – Во вторник, двадцать седьмого числа, лейтенант Джон Лоуренс б-был убит в перестрелке с британскими войсками, отступавшими из… «Был убит». Слова эхом отдавались в голове, полностью заглушая голос жены. Он мертв. Александр не сразу осознал услышанное, он не хотел осознавать. Оцепенение полностью поглотило его: с каждой секундой он все больше утопал в своих мыслях, что становились все мрачнее. Перед глазами так отчетливо стоял силуэт улыбающегося Лоуренса, так близко, что Гамильтон готов был протянуть руку навстречу. Но при виде этой улыбки, в реальности, той жестокой реальности, где Джон уже был лишь воспоминанием, он почувствовал щипанье в носу, что-то дрогнуло в его груди и слезы выступили на глазах. Теперь от всех его надежд, от столь желанного будущего, к которому он так стремился, осталась лишь горечь утраты внутри. Гамильтон давно выучил главный урок жизни — не жить мечтами, не разделять их с кем-либо. Однако несколько лет назад ему действительно начало казаться, что судьба дарит ему второй шанс, пытается искупить все ошибки, совершенные ею в прошлом. И ведь самое ужасное — Александр поверил в это. На мгновение лицо мужчины исказилось в кривой усмешке боли. В обычно горящем энтузиазмом взгляде мелькнуло что-то решительное. Элизабет не могла сказать точно, но это что-то заставило ее сердце болезненно сжаться. В комнате царило то тяжелое молчание, которое, казалось, можно было буквально резать. Рука женщины осторожно легла на ладонь мужа, чтобы хоть как-то поддержать его. — Александр, ты в порядке? — надломленный голос Элайзы все же вырвал мужчину из омута мыслей. Взгляд его скользнул по обеспокоенному лицу жены к ее руке, слегка сжимавшей его собственную. Чуть погодя он отнял свою ладонь и, не глядя, тяжелой поступью направился к выходу из комнаты. На секунду задержавшись в дверях, он все же обернулся, и все тот же пугающий взор упал на кроватку, в которой безмятежно спал его маленький сын. — У меня так много работы. При звуке этого сломленного, дрожащего голоса, Элизабет отчаянно сжала ладонь, прижимая ее к груди, совершенно забыв о письме, которое она все ещё держала в руке. Вид опустошенного горем мужа причинял женщине почти физическую боль, которая заставляла все внутри сжиматься. Скайлер-Гамильтон опомнилась, лишь услышав вдали тихий хлопок двери. Все ее тело била мелкая дрожь. В памяти вновь возник пугающий взгляд Александра. Она поняла, что не хочет видеть такой взгляд столь любимых глаз, когда в них плескалась лишь непонятная, жуткая решительность. «Ты не можешь оставить его в таком состоянии, не сейчас!» — это было единственной мыслью, что билась в ее голове. Но сердцем она чувствовала, что что-то не так, что сейчас ее муж может быть больше, чем просто не в себе из-за горя. Это предчувствие порождало в ней дикий страх и желание защитить себя и сына. «Мы уедем. Совсем ненадолго, просто… чтобы дать ему время». Решение далось ей непросто: она все еще понимала, что бросать мужа не стоит, но она и не смогла бы находиться рядом с ним, не сейчас. Она принялась готовиться к будущему отъезду. Собрав все необходимые вещи, она взялась за перо, начиная писать записку, которую Александр, возможно, и не прочтет. «Александр, мой любимый муж…» – Пишу тебе, чтобы рассказать о неожиданном приглашении моих родителей... – тихо шептала она слова, что быстро появлялись на бумаге из-под ее лёгкой руки. "...нет. Не стоит упоминать их. Лучше кто-то, кто находится дальше..." «…о неожиданном приглашении моей старшей сестры, Анжелики. Она не перестает спрашивать о нашем дорогом Филипе. Будет совершенно несправедливо по отношению к ней, если она не познакомится с малышом. Я могу дать тебе слово, этот визит не продлится слишком долго…» Рука с пером мелко подрагивала на весу, выдавая волнение Элизабет. Она тщательно подбирала слова, пытаясь как можно аккуратнее рассказать в этом небольшом письме об отъезде. На бумаге появлялись строка за строкой, каждая выведенная аккуратным почерком. Внимательный, немного встревоженный взгляд пробежался по исписанному листу, и, оставшись удовлетворенной, женщина подписалась ласковым «Навеки твоя, Элизабет». Сомнения вновь начинали одолевать ее. Вдруг все ее предчувствия и тревоги напрасны? Будет ли оправдана эта ложь тогда? – Завтра мы и узнаем, – негромко проговорила она сама себе, лёгким движением руки отправляя письмо с известием о смерти Джона Лоуренса в камин. Слабые лучи бледной луны с трудом смогли пробраться в комнату сквозь неплотно задернутые занавески. Любой проходящий в такое позднее время мог бы в их свете различить силуэт женщины, стоявшей у камина. Элайза не могла оторвать свой взгляд от горящих поленьев. Пламя казалось живым, так оно играло на поверхности дерева, будто готово было раскинуться за пределы своей каменной тюрьмы. С такой же силой из груди хотело вырваться сердце Элайзы, когда в воспоминаниях вновь и вновь она видела лицо Александра. Женщина все возвращалась к тому, что ее так взволновало. Что же здесь было не так? И что будет потом? Может, что-то изменится, пока Элайзы и их сына не будет рядом. Но этого она уже не могла знать наперед, ведь Александр... Сейчас он будто пытался закрыться от внешнего мира, отказаться от поддержки. Совсем как маленький ребенок, сдающийся повисшей над ним опасности. Глубоко вздохнув в попытке избавиться от гнетущих мыслей, Элизабет взглянула на своего сына, который мирно спал и невинно улыбался во сне, слегка морщась от падавшего на его личико света проворной луны. Смотря на это прекрасное существо, Элайза лишь слегка улыбнулась, забывая о давно сгоревшем письме. Она на носочках подошла к Филиппу и, склонившись над кроватью, аккуратно прикоснулась своими горячими губами ко лбу сына, стараясь не разбудить его. «Завтра мы уже будем в другом месте, сынок...» Ночь обещала быть долгой. Мысли возвращались к Скайлер-Гамильтон, и в голове она снова и снова прокручивала все волновавшие ее вопросы. Она теребила край детского одеяла, пытаясь хотя бы так умерить нервную дрожь в руках. Ночь обещала быть долгой и бессонной. И не только для Элизабет. Жизнь обходилась с Александром грубо, не давая поблажек. Он всегда терпел, пытался жить дальше. И он не плакал. С подросткового возраста он всегда пытался сдерживать слезы, особенно слезы боли. И сейчас, когда сердце будто сжималось в тисках, он не плакал. Он лишь сильнее стискивал кулаки, впиваясь ногтями в кожу почти до крови, когда перед глазами проносились воспоминания их с Лоуренсом знакомства и чуть более, чем дружбы. Они были поддержкой друг для друга, и всегда казалось, что они будут хоть немного счастливы после войны. Для Александра почти все кончилось с приходом чертового письма: и война, и надежды, и, казалось, жизнь. Теперь где-то внутри зияла пустота, будто часть него просто вырвали. У него вырвали его Джона. Мысли мешались. Он пытался взяться за перо, но буквы плыли перед глазами, а на чистых листах чернила расплывались грязными пятнами. Сейчас он был бы не против просто исчезнуть, чтобы спрятаться от воспоминаний и мрачных мыслей-мыслей-мыслей, которые перебивали друг друга и смешивались в единый гул, который буквально оглушал его изнутри. Мысли мешали. Хотелось, чтобы все прекратилось, вернулось на места. Но когда его желания претворялись в жизнь, тем более такие, не вписывавшиеся в окружавшую его реальность? Вся его нынешняя жизнь — лишь его достижение, и почему теперь должно что-то измениться? Работа. Он должен работать, чтобы заглушить мысли и (Александр уверен, что точно видел его) призрачный силуэт, мелькнувший в окне.***
Дом будто опустел с отъездом Элайзы и Филипа. Не было обычных мелких хлопот, не было семейного тепла вокруг. Но было одиночество, в котором Гамильтон оказался заперт. Все попытки остаться на плаву разбивались о чертово одиночество, в котором он оставался один на один с призраком из прошлого. Первые месяцы после отъезда жены и сына Александр просто топил себя в работе, совершенно игнорируя отдых. Он даже не сразу заметил, что что-то изменилось. А после он нашел письмо, оставленное в их спальне, подписанное легкой рукой. Казалось, он не придавал значение отсутствию кого-то рядом даже после этого. Ему было почти все равно, рядом ли она или нет, когда единственное, что интересовало теперь — все чаще видевшиеся ему до боли знакомые черты в лицах окружающих. А после Александр понял. Осознал, что теперь рядом с ним только липкое одиночество, которое скрашивал лишь призрак его прошлого. И он сдался. В конце концов, отдаться мраку, поселившемуся в его голове, казалось намного проще. Нет, даже не казалось — он знал это. Обманутый сладкими речами такого знакомого голоса, с того рокового дня ставшего для него единственным спасением, чтобы не начать лезть на стену от сумасшествия и одиночества. Алкоголь формировал перед ним силуэт человека, которого едва ли можно было назвать Лоуренсом, но это не мешало Гамильтону чувствовать такую родимую связь, которая так быстро исчезала. И Александр пил еще. Шот за шотом. Пока черты веснушчатого лица не становились все более четкими, а крепкие ладони, перепачканные багровым, не начинали заполнять стакан уже вином. Впадая в зависимость от алкогольных напитков, финансовый министр в моменты редкой трезвости продолжал удивляться, как его до сих пор не прогнали с поста. Только ответы приходили сами, когда он, протирая слипающиеся глаза, невольно ловил жалеющий взгляд Вашингтона. Здравый смысл буквально кричал, предупреждал его: «Это твой последний шанс, чтобы исправиться». И даже когда количество этих «последних шансов» превысило отметку двадцати (честно говоря, Алекс сбился со счета еще несколько недель назад), мужчина продолжал впадать в сладкое забвение, заглушая внутренний голос алкоголем. Натыкаясь на осуждение, злые усмешки окружающих, он приходил в невероятную ярость. Как? Как они смеют смеяться над его страданиями от потери самого близкого человека?! Он точно был уверен, он знал – в прошлом Джон спас жалкие жизни кого-то из этих черствых людей, и после всего этого они так легко обсуждают его глупую смерть за спиной Гамильтона? Как же это низко и подло. Александр с трудом мог контролировать себя в подобные моменты, пытаясь подавлять непрошенную агрессию, сминая важные для его партии бумаги, которые в итоге он переписывал в ночной тиши, вновь и вновь. Совсем один. На улицы уже давно спустилась ночная мгла, когда Гамильтон заканчивал. Сонный разум его прояснялся, и вся тяжесть произошедшего с новой силой опрокидывалась на мужчину. В такие моменты ему было особенно сложно отказаться от похода в таверну. Но сегодня он лишь отложил перо, глядя в кромешную тьму, что разлилась за окном. Почему именно в этот переломный миг его жены нет рядом? И помнит ли…***
…Александр о ней вообще? Небосвод, усеянный звездами, не давал ей никаких ответов, однако помогал успокоить бесконечные размышления о правильности ее поступка. Даже спустя годы спокойствие от переезда оставалось ложным. Чувство приближающейся опасности с каждой секундой, с каждым днем лишь росло. И Элайза знала, что будет, когда оно резко исчезнет. От мыслей, вновь волной нахлынувших на нее, женщину отвлек тихий детский голос и маленькая ладошка, коснувшаяся ее собственной. — Мама? Маленький мальчик лет девяти смотрел на нее. Слабое чувство вины зародилось где-то внутри Элайзы. Гамильтон-младший, с длинными курчавыми волосами и усыпанным веснушками лицом, был для своей матери маленьким чудом, которое было концентрацией всего ее мира. Но глаза, это прекрасные глаза, сияющие детским интересом, были так похожи на глаза Александра… Элизабет совсем не хотела думать об этом. - Да, дорогой? – ласково прошептала она в ответ Филипу, чуть приблизившись к нему и улыбнувшись. – А где папа? Элайза знала, что когда-нибудь Филип задаст этот вопрос вслух, что ее сын спросит о своем отце. Тем не менее, сейчас ее била нервная дрожь. Женщина совершенно не знала, что она должна ответить. Видимо, ей придется солгать. Опять. В голове пронеслись несколько возможных вариантов. Элайза слегка нахмурилась и отвернула голову в другую сторону, недовольно цыкнув. – Он… болеет. Больше она ничего не сказала. Женщина встала со своего места и вышла из комнаты, чтобы сын больше не задавал вопросов, на которые она не смогла бы ответить. Хотя бы не сегодня. Конечно, Филип еще был мал и не понимал многого из того, что происходит между взрослыми людьми. Но он уже думал, что когда-нибудь встретит своего отца и взглянет на него, какой он – Александр Гамильтон. Но мечты Филипа будто разбивались о реальность, как корабли о скалы, ведь он даже не знал, где находился его отец и что с ним было, жив ли он или уже мертв. Но мальчик все равно хотел хоть каким-то образом встретить отца. Он совсем не поверил тому, что мать сказала ему. Филип не понимал, почему она отказывалась ему что-то рассказывать и просто молчала, скрывая всю правду о своем муже. В глазах мальчика загорелись огоньки уверенности и энтузиазма, столь присущих Гамильтону-старшему, что сомнений в его, наверняка уже давно сложившемся, решении не могло и быть. "Я обязательно встречу отца!" – радостно подумал он, от эмоций сжав кулаки. Да, он точно рано или поздно сделает это.