Наблюдатель

Чума приходит в Лоран пронзительной и ясной лунной ночью, когда обманчиво близкие звезды иглами колют глаза. Она бушует в крови, поет на грани слуха, затуманивает зрение алыми песками великих пустынь. Прокрадывается в сны багровой тенью и ласково обнимает за плечи мирно спящих детей Птумеру. Прикосновение жжет, горит на бледной коже следом раскаленного клейма, зудит, прорастает клочьями облезлой звериной шерсти. Оно сушит, пьянит и заставляет в полудреме облизывать пересохшие губы. Чума приходит в Лоран ночью, а наутро воздух над городом гудит от криков и вязнет зловоньем свежепролитой зараженной крови. *** С высоты центрального собора Амигдала наблюдает за своим городом, и город этот горит. Кипит в венах чумная кровь, кипят умы и души, загнанные в ловушку отчаяния, кипит на улицах страшная, дикая охота. Где-то в небе над и за Амигдалой висит гигантская, красная луна, словно венчая бога-правителя чудовищным нимбом. Это светило – не его и никогда не будет, отравленное тем же ядом, что умирающий город под ногами. Отравленное символом тех, кто велик даже по меркам Великих. Бесформенное нельзя ни увидеть, ни осязать, но Привратник Кошмара слышит Идона в надрывных до хрипоты криках своего народа еще до того, как его дочь спускается с луны. Юная Флора, отвратительная и изящная, как вонь скотобойни, смешанная с ароматом лилий, приходит на третий день, и тогда Амигдала понимает окончательно, что его королевство обречено. Чума танцует по площадям и переулкам искореженным остовом молодой богини, когда он приставляет к ее горлу свои золотые клинки... и опускает их тут же, ощущая, как его предает его же собственная космическая кровь. Потом, когда все дни, восходы и закаты смазываются в одну бесконечную, бездонную ночь, Амигдала ходит по улицам и смотрит, как умирает его народ. К нему тянут руки – тянут лапы и когти, его имя поют-рычат на тысячи голосов. Он ходит и закрывает глаза мертвым, на лицах и звериных мордах, чтобы те не пялились с такой болью, такой надеждой в истекающие алым небеса. В конце концов, он остается один на руинах Лорана, спустя ночь, десяток, сотню, тысячу ночей. Луна идет на убыль, теряя свой страшный цвет, и тихие стоны из темных углов переходят в звериный вой – но с первыми лучами солнца на обломки маленького, расколотого вдребезги мира ложится тишина. Бессильный бог смотрит вокруг и не видит ничего ни наяву, ни во сне, ни в кошмаре. К полудню налетает песчаная буря – откуда, разве были раньше пески в Лоране? – выжигающая, словно кипящим металлом, глаза, и Амигдала перестает смотреть. Позже он будет сидеть в огромных, темных, разрушенных залах бывшего собора и наблюдать, как его землю погребают пески. Будет слышать свое имя в зверином вое, видеть танцующий гротескный силуэт на фоне бледной луны. Скользить зыбкой тенью в чужих сновидениях, неизменно приоткрывая, провожая, толкая в лихорадку залитых красным вечных ночей. Еще позднее придет Ибраитас, холодная, стремительная, как проблеск падающей с неба звезды. Она будет смотреть на него с яростью, от которой сходят с орбит планеты, и говорить нежнее, чем журчит в подземных гротах вода. И Амигдала уйдет с ней, не думая и не колеблясь, когда она возьмет осторожно его руку и заберет из пальцев сломанный золотой клинок. *** Под сводами бескрайних пещер Исза неторопливо течет млечный путь, и Амигдала смотрит, снова будто в последний раз, как в свете крошечных светил смеется Ибраитас. В ее смехе – серебро, лед и просторы давно покинутых ими дальних галактик, которые они уже почти что посмели забыть, тысячелетиями смотря в сны детей Птумеру. Она берет его за руку и тянет за собой вниз – по широким белоснежным ступеням к безупречным глубоким бассейнам с угольно-черной водой. В воде отражаются звезды, отражается бледный, светящийся Исз, отражается хрупкая Кос, почти бесплотная в своих невесомых одеяниях. Кос носит под сердцем дитя чужих, неизвестных кровей, прижимает к животу руки в жесте на грани между отвагой и страхом. Она пришла попросить помощи – пришла попрощаться, если в помощи ей откажут. Она говорит, что хочет на поверхность, в далекие моря, слишком глубокие, чтобы до их дна доходил лунный свет. Туда, где кровь не звучит, не поет, не течет, где у всего есть обличье и плоть, а мир с рассветом не ложится под ноги горсткой осколков. И льдистый смех Ибраитас замирает под звездными сводами, когда Амигдала протягивает руку Матери Воды. Если есть на свете небеса без луны и бездонные моря, говорит он, то я найду их для тебя во сне или в яви. Он говорит, на зубах его скрипит карминовый песок мертвого Лорана, и Ибраитас, отчаянная, мудрая Ибраитас принимает их общую невысказанную судьбу. Скоро их невыразимый властелин дарует ребенка королеве Птумеру. Скоро против властелина поднимут мятеж. Амигдала уводит Кос еще раньше, через дюны и руины его страны, через звериный вой и отчаянный плачь, сквозь собственные сны о судной ночи – наверх, на поверхность. Там они ищут моря – ищут по звездам, с которых когда-то пришли, с которых принесли в мир погибель. Кос влечет вода, и однажды холодным и пасмурным утром они прощаются на грязно-сером побережье, когда Великая мать уносит свое единственное нерожденное дитя в холодные земные океаны. Привратник Кошмара смотрит на тающий в морском тумане белый силуэт и в сердце своем знает, что не увидит его никогда больше. А где-то во чреве земли, глубоко под гранитными сводами, колдовская луна льет свежую кровь на Птумеру Айилл. Гнев Ибраитас летит по улицам столицы ударной волной от взрыва сверхновой, а за ее спиной танцует коварная, властолюбивая Флора. Они входят в королевский дворец как звездный свет, но свет этот угасает быстро в клубящемся фиолетовом мраке. Госпожа Исза сражается с хранительницей еще не родившегося наследника, звоном оружия выцарапывает свое будущее, свою свободу, своих – их с Амигдалой – детей. В битве они сплетаются до неразличимости, свет и мрак, и ни одна из них не видит, как бледнокровная Флора поднимает за горло королеву. Как она вспарывает ее живот когтистой рукой, победно улыбаясь – скалясь в искаженное лицо. Все видят, когда взрывается луна. С каменных небес на город хлещет алый дождь, кровь кипит, на улицах, на клинках, в венах – и великие пещеры, стоявшие недвижно от начала времен, идут глубокими трещинами от ярости всесильного Идона. Флора бросает умирающую королеву и бежит без оглядки, не видя, не смотря, как камень погребает древние подземелья за ее спиной. Не слыша последнего крика брошенной Ибраитас. Где-то высоко на поверхности Амигдала лоранским зверем рычит в рассветные небеса. *** Чума приходит в Ярнам холодным и светлым зимним днем, когда сам воздух замерзает на губах. Она зреет в лечебницах и в домах, прорастает в город ядовитой сорной травой. Амигдала наблюдает. С высоты Великого собора открывается головокружительный вид, но Привратник не отводит взгляд от невысокого человека с тростью, замершего, как у края пропасти, у самой балюстрады. Под ослепительным солнцем его церковные одежды похожи на свежий снег, белый, как его болезненное, узкое лицо или ранняя седина в русых волосах. – Скажи мне честно, Великий – у нас еще есть надежда? Амигдала молчит. Молчит и не смотрит викарию в глаза.