Это не шутки

— Дурные у современной молодежи шутки, скажу я вам. Улыбки Хэкону пока еще давались с трудом: слишком много зубов, слишком узко растянутый рот, слишком напряженные, как у собравшейся рычать собаки, уголки губ. Глаз улыбка не касалась, это было самое неприятное — глаза были спокойные, как васильковое поле вдалеке от шоссе, как подземное озеро, ни разу не тронутое ветерком. — Это не шутки, — сказал он. — Мы встретились в маршрутке, — добавила Юля. Валентин Юрьевич и Хэкон посмотрели на неё с непониманием почти одинаковым, и ей пришлось зажать рот ладонью, чтобы не начать истерически всхлипывать — хотя вряд ли сейчас бы ее за это осудили. — Извините. — Наша физиология весьма отлична от вашей, — мягко, будто успокаивая перевозбужденное и от того опасное животное, продолжил Хэкон. — Понимаете, когда мы с вашей дочерью совершили слияние… — Я предпочел бы без деталей. — Пап, он про мелдинг. Звездный путь Юля с полковником смотрели вместе. Хэкон, разумеется, нет, но ему хватило тона, чтобы почувствовать и подхватить мысль. — Слияние разумов, — послушно пояснил он. — Частичка её осталась во мне. Как… воспоминание. Чувство. Идея. И эта идея — зародыш идеи, — росла и развивалась поначалу незаметно для меня, а потом… На этот раз Валентин Юрьевич посмотрел на его живот. И Юля тоже. Потом Юля все-таки начала всхлипывать, а Хэкон зачем-то накрыл округлость под желтым свитером ладонями, как будто инстинктивно защищая от недобрых взглядов. — И поэтому ты вернулся. Хэкон серьезно кивнул. — Ребенку нужна полная семья. Он знал это. Чувствовал. Юля очень страдала без мамы, Хэкон не хотел, чтобы страдало еще одно маленькое живое существо. Да и корабль не успел улететь настолько далеко от Земли, чтобы возвращение стало неактуальным. — Замечательно. Прекрасно, — сказал Валентин Юрьевич и поднялся, звучно шлепнув себя по коленям. Губы его еще мгновение подергивались, будто он хотел что-то сказать и сдерживался. — Вы не рады, — вставил Хэкон тихо. — И как ты только догадался? Хэкон не стал отвечать про тонкую эмоциональную чувствительность его расы. Ему хотелось быть полезным, произвести, если это возможно, приятное впечатление на будущего дедушку; но чутье более глубокое подсказывало, что он, говоря образно, и без того на тонком льду. При взгляде на полковника хорошо представлялась граната — и чека её висела на сопельке. — Знаешь, Юля. Когда ты стала подростком. Когда начались все эти… выходки и скандалы… я говорил себе. Я говорил себе: Валентин, тебе многое придется вынести, но хотя бы в одном ты можешь быть уверен — к тебе домой не заявится среди ночи простоволосая босая девица, которая скажет, что твой ребенок сделал ей ребенка и теперь должен жениться, как честный человек. Юля уткнулась лицом в колени и стала тихонечко покачиваться. Хэкон не был уверен, что она чувствует, у него начинало ломить голову при попытке её «поймать». — Спасибо, Юля, — кротко сказал Валентин Юрьевич. Он не чувствовал благодарности на самом деле, но Хэкон уже догадался, что это не стоит озвучивать. — Спасибо, что не перестаешь меня удивлять. — Должен заметить, что не только Юля принимала участие в слиянии и несправедливо… — А ты, — Валентин Юрьевич круто развернулся и наставил на него палец, — ты вообще молчишь. Для своей же безопасности. Черные глаза Валентина Юрьевича блестели, как звездная пыль в бездонной космической пустоте, и на мгновение Хэкону стало интересно, будут ли такие же глаза у их с Юлей ребенка, а потом к его ноге аккуратно подползла прохладная юлина ладонь, легонько сжала бедро через толстую ткань джинсы, и Хэкон почувствовал новую эмоцию, которая примерно переводилась на язык человеческих слов как «ничего, прорвемся».