Вавилонская блудница

Кровавая Мэри с наигранным сожалением посмотрел на обезображенный битвой труп Падшего, бесформенной грудой оставшийся лежать на земле среди собственных смердящих останков, и повернулся к Претцелю. Тот уже вынимал тяжелые, старые как мир кандалы из-за пазухи робы и направлялся к нему. — Я не вернусь, — прошипел Мэри сквозь стиснутые зубы, делая несколько шагов назад — теперь, когда он оказался передан в руки Претцеля улизнувшим Стейком, скрыться наверняка не удастся. — Не трогай меня… — Так нравится играть со мной в прятки, Мэри? — Претцель нехорошо ухмыльнулся, не останавливаясь ни на секунду и медленно, но верно подходя ближе. Кандалы тихонько и глухо позвякивали при каждом движении, словно где-то вдалеке раздавался роковой колокольный звон. — Пойдем, тебя ждет сегодняшнее наказание за очередной побег. Дыхание участилось от животного страха перед тем, кто, казалось бы, должен был вызывать лишь доверие и чувство защищенности. Вероятно, Кровавая Мэри мог показаться каким-то исключением из этой общепринятой нормы, однако на то были причины: после близкого знакомства с Претцелем он больше не мог доверять священникам. Все они внутри наверняка так же грешны, как и он сам. Глубоко вдохнув, словно готовясь к прыжку в ледяную воду, Мэри вдруг круто развернулся и бросился бежать, однако изодранная в клочья юбка решила напоследок испортить ему планы, прежде чем порваться окончательно. Сдавленно охнув, Мэри оступился и пропахал носом грязную землю, влажную от жидкой крови поверженного Падшего. Его запястья привычно и вместе с тем ненавистно обвили тяжелые кандалы, и Мэри не удержался от крепкого ругательства. — Не богохульствуй. Претцель крепко вцепился в белоснежные кудри, намотал их на запястье и потянул, заставляя Мэри сдавленно застонать и скривиться от резкой боли. — Этот цвет тебе совершенно не идет. Белый — непорочный и невинный, а ты, Мэри, цвета самых страшных грехов. Алый — твое знамя. Он грубовато толкнул Мэри в плечо после того, как заставил подняться на ноги, но при этом стер ладонью грязь с по-вампирски бледного лица с выразительными чертами, в ответ на что Мэри оскалился и попытался мстительно укусить его за палец. Этот агрессивный жест вызвал секундную, но яркую вспышку злости, и Мэри получил довольно чувствительную пощечину, от которой дернулся и снова зашипел, как напуганный кот. Предстоял долгий путь «домой», как называл это место сам Претцель, хотя для Мэри это была скорее темница не только тела, но и разума. Старинная церковь, трансепт которой был наполовину разрушен временем и природными силами, уютно укрылась от любопытных взглядов в глухой, практически непроходимой чаще, и люди раньше свернули бы себе шеи или оказались растерзаны дикими животными, чем добрались до нее. Не имевший Мастера Претцель пока что был вполне доволен этим местом, но не из-за отсутствия любопытных взглядов, а по причине наличия в подвале прекрасно сохранившейся пыточной, которая преследовала Мэри даже в кошмарах. Если обойти руины нефа у самого входа в здание, пройти вглубь и мимо обвалившегося угла трансепта и подойти к алтарю, можно заметить тяжелый люк, искусно выкрашенный под каменную кладку. Настолько тяжелый, что вряд ли человек в одиночку сможет его поднять, но Претцель справлялся легко, практически играючи откидывал тяжелую крышку. Он насмешливым жестом приглашал Кровавую Мэри проследовать вниз, в непроглядную тьму холодного и сырого подвала. В этот раз ровным счетом ничего не изменилось — Мэри все так же спускался по крутым ступенькам первым, одной рукой держа свечу, пламя которой лишь ухудшало видимость, а второй ведя по неровной каменной кладке с известковыми швами. Они уже были до мелочей изучены кончиками пальцев — Кровавая Мэри привычно считал про себя, повторяя, как мантру: «Шаг, два — выбоина в камне, рядом неровный шершавый шов, еще три ступени вниз, руку чуть выше уровня глаз, вот выемка словно для крохотного шарика, еще ступенька, четыре…» Когда же ступеньки кончались, и он босыми ногами становился на ровный каменный пол, сзади бесшумно подходил Претцель, следовавший практически шаг в шаг. Он опускал руки на плечи Мэри и прижимался сзади, позволяя почувствовать спиной холод металлического пояса и наплечников. Однако слова каждый раз были разными. Сегодня Претцель прошептал прямо в ухо, заставляя поежиться от мнимого холода: — Итак, что же я приготовил для тебя сегодня, моя вавилонская блудница? Мэри тихо вздохнул и медленно затушил свечу, при помощи света которой они спустились, и теперь быстро выбежать из подземелья не получится — высок риск оступиться в кромешной тьме и разбить себе голову об ступеньки. Хотя Мэри пока и не планировал сбегать. — Святой отец, я согрешил, — тихо, почти шепотом произнес он, нарочито скромно опустив глаза в пол, и почувствовал, как сильные руки Претцеля касаются талии, в этом идиотском платье почти неотличимой от девичьей, и уверенно спускаются на бедра. — Я знаю. Господь видит все твои грехи и сегодня желает, чтобы ты сполна искупила их, заблудшая душа. Кровавая Мэри снова невольно поежился от его голоса, эхом отразившегося от камней, и прошел вперед. С каждым его шагом на стенах вспыхивали свечи в подсвечниках, тускло освещая пыточную, также знакомую до мелочей. Иногда ему казалось, что он ничего больше не помнил, кроме этого помещения, словно оно всегда было единственным местом обитания и его, и Претцеля. Старая иссохшая дыба с растянутыми, но все еще крепкими веревками (уж Мэри-то хорошо знает), в углу — знакомая ему «железная дева», проржавевшая от засохшей столетия назад крови. Настолько привычный взгляду интерьер, что Мэри даже ощутил, как сердце кольнуло извращенным чувством уюта. Следует отдать Претцелю должное, он очень умело привил своей жертве любовь к этому месту. — Покайся в грехах своих, — привычно произнес Претцель, раскрывая толстую Библию, наверняка уже сросшуюся со старым пыльным аналоем. С этой фразы часто начиналась их маленькая игра, которую, по правде говоря, Мэри тоже любил. Где-то в глубине своей насквозь червивой души. — Ни за что, святой отец, — Мэри лукаво улыбнулся Претцелю со всем своим слащавым и тягучим, словно патока, обаянием. Именно эта улыбка когда-то заставила его (и тех, кто хоть раз встречался с Мэри) поддаться греху, и ради того, чтобы эта ядовитая улыбка вновь показалась на мертвенно-бледном лице, хотелось продолжать грешить снова и снова. Заметив хищный взгляд, Мэри целомудренно отвернулся, нарочито неторопливо оголив плечи и подоткнув повыше шелковые волны разодранного в процессе побега платья. Острые изгибы бледного тела теперь совсем не походили на женские, однако в плавных движениях прятался порок, который и привлекал Претцеля, несмотря на запреты и слова о святости. Уж Мэри-то знал, что именно ему нравится. — Господь не одобряет насилие, однако, похоже, мне придется заставить тебя покаяться этой ночью. В ответ раздалось недоверчивое хмыканье, и Мэри, явно не убежденный угрозой, подмигнул Претцелю и с нажимом провел по своему телу руками от плеч до бедер. Открылся замечательный вид: излишне худое тело, от вида которого у большинства рука потянется не за плетью, а за едой, чтобы накормить несчастного (до того, как этот чертов кровосос вонзит в шею клыки). Венчала эту красоту нездорово-молочная кожа с россыпью мелких веснушек и родинок. — Неужто священник, добрейшая душа, будет рукоприкладствовать в отношении невинной девушки? — очень натурально зардевшись, Мэри дернул головой в сторону, изображая обиду. — С трудом могу разглядеть девушку. Невинную — тем более, отродье Лилит. Приняв эти слова как личное оскорбление, Мэри резко передумал обижаться и вплотную подошел к Претцелю, с вызовом глядя в его до чесотки спокойные глаза. — Ты чертов импотент, святой от… От резкого удара голова дернулась вбок, и Мэри сдавленно зашипел, прижав ладони к лицу и почувствовав, как струйки горячей крови побежали сквозь пальцы и закапали с них тяжелыми бордовыми каплями. Не давая опомниться, Претцель тут же схватил Мэри за длинные пряди, с силой сжал в кулаке и дернул вниз, заставляя рухнуть на колени. — Сука… — со стоном выругался он, булькая разбитым носом и с ненавистью глядя вверх на Претцеля, который ни на секунду, оказывается, не ослаблял бдительность. — От твоих слов несет развратом и нечестивостью. Не стыдно появляться в доме Господа, будучи облаченным в одежду невинной девицы? — А это для тебя, святой отец, — хрипло прорычал Мэри, разведя ноги, чтобы было удобнее балансировать, — а не для твоего Господа. Пускай подавится от зависти. Внимательно глядя на Кровавую Мэри, отвратительно-пошлого в этом непотребном виде, с длинными светлыми локонами и заляпанным лицом, Претцель испытал нездоровый прилив крови явно не к голове, искренне надеясь, что путает это с выбросом адреналина при виде алых пятен на чужом лице. Фальшивый Мэри со своей змеиной ухмылочкой, которую Претцель хочет ненавидеть всей душой, тянущейся только к Богу… вот только тот давно отвернулся от своего последователя, «наградив» напоследок самым настоящим исчадием ада. — Ты забыл свое место. — О нет, дорогой священник. Мое место прямо здесь, между твоих ног, — он высунул язык, словно пытаясь стать самым хорошим мальчиком для своего хозяина. — И я, между прочим, соскучился. Претцель хмыкнул, силясь сдержать усмешку, и потянул Мэри за собой по ледяному каменному полу, не позволяя встать на ноги — если ему так нравится пресмыкаться, пускай сполна войдет в роль. Тот, по правде говоря, был не особо против и получал нездоровое удовольствие от этой грубости, к тому же разбитый нос чуть распух и все еще кровоточил, а вампирская натура Мэри совершенно сходила с ума от железного запаха, плотным комом осевшего в воздухе. Оно пьянило похлеще дорогого выдержанного вина, и, кажется, Мэри отключился на пару секунд, прежде чем обнаружил себя в привычной позе между сильных ног Преподобного, расположившегося на своеобразном «троне» из старого (но еще крепко стоящего на своих четырех ногах) иссохшего дерева. — Вот так ты смотришься гораздо лучше. Именно здесь твое место, грешник. Осоловело моргнув пару раз, Мэри ответил Претцелю усталым презрительным взглядом и протянул руки к его брюкам, с раздражением откинув походную сутану и вцепившись пальцами в блестящую в свечном свете пряжку ремня. Поскольку никакого сопротивления не последовало (иногда святой отец любил бить по рукам, как бы запрещая ими пользоваться), Мэри уверенными движениями расправился с застегнутыми брюками, а по его сухим губам проскользнул влажный язык. Тусклая свеча бросала на их лица отблески, заостряя черты и иррационально искажая тени. В полной тишине подвала-темницы Мэри не торопился, доставая крепкий рельефный член руками, да еще и так по-девичьи вызывающе — одними лишь пальцами, надавливая подушечками на крепкий орган и игриво спуская с головки крайнюю плоть. Правда, долго дразниться он не стал, чувствуя, что сегодня Претцель не одобрит такого подхода, и член тут же скользнул в горячий рот и за щеку, где Мэри с наслаждением обдал его вязкой слюной, которая издала пошлый, ничем не приглушенный звук. Сейчас уже можно было не спешить и как следует вылизать медленными, ленивыми движениями языка, чтобы слюна текла из уголка рта по подбородку и капала на ледяной пол. — Давай работай, — неумолимо хмыкнул Претцель, рукой грубовато ощупав твердую плоть за щекой Мэри, и ответом ему стал недовольный взгляд исподлобья. Кровь из разбитого носа все же начала пачкать мокрый от слюны член, попадая в рот и заставляя Кровавую Мэри совершенно терять голову от терпкого железистого привкуса. Ему, фальшивому вампиру, совершенно плевать, чья кровь попадает на язык, пьянит лишь ее чарующий запах и то, как желудок недовольно поджимается, готовясь к отторжению. Мэри с упоением смешал кровь с предэякулятом и подкатил глаза, развязно вывалил язык и предложил своему священнику втолкнуться поглубже, прямо в рефлекторно сжимающееся горло, или хотя бы как следует потереться плотью о мокрый язык. Зрелище, надо признать, так и манило взгляд (и не только его), однако у Претцеля были свои планы на эту ночь, и он, лишь пару раз с нажимом проехавшись набухшей головкой по участливо предложенному языку, буквально отобрал у протестующе замычавшего Мэри любимую игрушку, строго зыркнув, чтобы не возмущался. За слишком активные протесты можно и вовсе остаться без развлечений на ночь, о чем Мэри тоже было хорошо известно. Претцель застегнул брюки. — Ты даже не дашь мне вдоволь наиграться? — протяжно вздохнул Мэри, эротично облизав припухшие от стараний губы. — Еще успеешь. Поднимайся. Капризно надувшись, он послушно встал с пола, руками разгладив недвусмысленно топорщащуюся спереди ткань платья (точнее, того, что от него осталось) с таким видом, словно сбегать из заключения в женских одеждах ему приходится по три раза в день, и только после этого маленького представления умостился на самом краю низкой дыбы, закинув ногу на ногу и любопытно взглянув на Претцеля. — Ложись давай. — Святой отец собирается вновь растянуть мне суставы? — негромко спросил Мэри, с опасением касаясь рукой старого дерева пыточного устройства. — Нет, сегодня без этого. Господь милует твою черную душу и предлагает другое наказание. А вот это было уже интересно. Мэри резво улегся на скрипящую дыбу, вызывающую боль в суставах и без пыток, и со смешком вытянул вверх длинные ноги: — Святой отец! А ты знаком с современной поп-культурой? Мне довелось столкнуться, пока удирал от твоего праведного, огромного гнева, сочного и карающего с таким усердием… — Заткнись. Не желая выслушивать болтовню, поток которой мог закончиться еще не скоро, Претцель подошел к дыбе и привычными движениями намотал на запястья Кровавой Мэри крепкие веревки, всегда натиравшие белую кожу до кровоподтеков. Убедившись, что конструкция держится крепко, он грубовато утер уже начавшие подсыхать алые следы на лице ухмыльнувшегося Мэри: — Ты так заботишься обо мне, заблудшей овечке… — Заткнись. — Может, немного ослабишь веревку, папочка? Мои нежные ручки будут болеть и не смогут делать тебе приятно… — Я сказал тебе закрыть рот. Попытки соблазнить-раздразнить не увенчались успехом, и Мэри послушно умолк, обиженно следя за перемещениями Претцеля: тот обошел дыбу и, достав из старого скрипнувшего комода длинную свечу, поджег ее от ближайшей настенной. Небольшой огонек ярко вспыхнул на кончике, осветив суровое лицо Претцеля зловещим оранжевым. — Так вот, я говорил про культуру. Ты, старый хрыч, разумеется, не слышал… На этот раз он не стал затыкать болтуна, а без промедления провел ножом по его одежде прямо поверх, и не ожидавший такого подвоха Кровавая Мэри вскрикнул и зашипел, словно мокрая змея на раскаленной сковородке. Платье осталось безнадежно испорченным, и посередине, прямо между ребер, тянулась набухающая кровью царапина от шеи до пупка. — Сумасшедший фанатик! — Мэри оскалился, растеряв на какое-то время желание язвить и шутить. Претцель традиционно не ответил ему и с садистским удовлетворением взглянул на то, как жертва соблазнительно взвилась, крепко привязанная к дыбе за запястья, и попыталась хотя бы скинуть с себя остатки платья, сбившиеся в плотные слои ткани на бедрах. Кажется, свеча уже достаточно разгорелась. — Что ты… оооххх… — сорвавшись на стон, Мэри резко откинул голову и зажмурил глаза: раскаленная капелька воска целомудренно капнула куда-то возле ключицы — похоже, Претцель еще только проверял, как это работает. — Мхх, святой отец… Вторая заставила его вздрогнуть посильнее и прикусить губу изнутри: эмоции смешивались в непередаваемый калейдоскоп, и на всегда холодном теле Кровавой Мэри горячий воск ощущался еще ярче, полнее. Пальцы Претцеля без всякой нежности надавили на твердо стоящие соски, заставив Мэри сдавленно замычать, и почти сразу же на один из них вновь попали крупные горячие капли, вызывая дрожь в растянутом на дыбе теле. — Х-хватит… — хрипло тяжело дыша, Мэри шумно сглотнул ком в горле, но его затуманенный взгляд… Претцель хорошо знал это выражение лица, знал самого Мэри, и потому не прекратил: дорожка раскаленных капель пролегла по контрастно холодной коже почти к паху, и «мученик» дернулся уже сильнее, стараясь сбежать от горячего воска, от этой сладкой пытки и ощущений ожогов на теле. Однако желание было ненастоящим, совершенно неискренним, и он, больно упершись лопатками в деревянную поверхность, свел колени вместе. — П-папочка… — раздалась сдавленная просьба, однако Претцель, сделав небольшую паузу, лишь вновь продолжил играть пальцами с набухшим соском, еще не успевшим испытать на себе все прелести незнакомой им ранее пытки. — Прошу, перестань… нх… Взглянув на то, как Мэри кусает нижнюю губу, Претцель отодвинул плачущую воском свечу и, склонившись, мягко лизнул твердый сосок, ареол которого был забрызган маленькими каплями, еще горячими. Мэри сжался и тихо всхлипнул, дернувшись всем телом — контраст жара на теле и нежности от Претцеля, редко ее проявлявшего, был непередаваемым. Сухие губы обхватили, потянули вверх, кажется, даже поцеловали словно в награду за терпение. Жаль только, что это наслаждение закончилось так быстро: Преподобный действительно придерживался правила «хорошего понемногу». Оставив Мэри изнывать от недостатка ласки, он отошел в сторону, поджигая приготовленные там угли от свечи на стене. Скосив глаза вбок, еще немного пьяный от пытки воском Мэри сдавленно охнул и тут же прикусил язык, чтобы этот звук точно не донёсся до чужих ушей: Претцель нагревал стальное клеймо на углях, и быстро заалевший метал зловеще поблескивал в полумраке комнаты. — Что… зачем это? — нахмурился Мэри, безуспешно подергав руками. Знал, что не выпутается, но так было немного спокойнее. — Раб Божий, сошедший с пути истинного, будет клеймен отступником и собственностью церкви. Кровавая Мэри не мог отвести взгляд от инструмента, когда Претцель возвращался к дыбе неторопливо, будто растягивая удовольствие от пытки. Вид извивающегося тела, не способного вырваться и сбежать, доставлял ему ужасающее наслаждение, и Мэри прекрасно знал об этом: достаточно заглянуть в пустые глаза, в которых лишь во время подобных развлечений загорается огонёк. — Эй, я не хочу! Мы так не договаривались! — уже натуральный испуг вдруг пронзил дурачившегося до того Мэри, и он попытался повернуться, даже не зная, что конкретно и где собирается делать Претцель. Но тот решил больше не тратить время на пререкания и, задрав порванную ткань платья повыше, прижал раскаленное клеймо к белой коже на бедре. Закатив глаза, Мэри хрипло вскрикнул, дернувшись от неожиданности и попытавшись хоть как-то отстраниться, однако, к его счастью, процесс клеймения не мог длиться долго. — Чертов идиот! — всхлипнул Кровавая Мэри, не сдерживая выступившие на глаза от боли слезы: кожа на бедре пузырилась от ожога и жутко болела, а на запястьях уже появлялись ссадины от натирания веревкой. — Закрой рот. — Мне больно вообще-то! Это уже за рамками того, что мы обычно делаем! Конечно, он зол. Зол на Претцеля, на себя, буквально на все вокруг, что подвернется под руку, но… Уверенная рука окончательно задрала короткий подол платья и провела пальцами по стоящему члену, от чего Мэри сдавленно ахнул. Вот ведь хитрый черт. — И тем не менее, у тебя стоит. Промолчав, Мэри только облизал губы и… решил, что очень, очень устал за сегодня. Перевернувшись, насколько позволяли связанные руки, на живот, он встал в коленно-локтевую, пошире расставив ноги и явив Претцелю максимально непотребное зрелище. Проще подставиться самому и покончить с этим поскорее, чем оттягивать самые неприятные моменты. — Может, тогда выебешь меня, и мы закончим на сегодня? — обернувшись через плечо, Мэри широко облизал алые губы и вскинул бровь в ожидании. — Ты не заслужил. — Ох, брось, папочка! Ты достаточно помучил меня! — Таких, как ты, надо пытать без остановки, и пускай Господь сам решит, когда пора остановиться. — Глупый, глупый святоша! Зачем мне трахаться с твоим божком или кем-то другим, если никто не сделает это лучше тебя? В повисшей тишине Претцель внимательно посмотрел на открыто соблазняющего его Мэри, оглядел его тело: прикованное к дыбе, развязно не прикрытое одеждой, запачканное воском свечи, с горящим алым клеймом на бедре. И все это, без сомнения, сладко терзало душу Претцеля. Разумеется, он влюблён. В Мэри невозможно не влюбиться. Правда, обычно люди обозначают этим словом немного другие чувства. — При всем этом ты не заслуживаешь полноценного секса сегодня. Я не дам тебе кончить, пока не решу, что ты достаточно наказан. Кивком и ухмылкой дав своё согласие и на это, Мэри по-собачьи прижался грудью к шершавому дереву пыточного устройства, буквально подставляя задницу Претцелю и намекая, что тот может пользоваться им как хочет. Вид блядски предложенного тела заставил его сдавленно выдохнуть. Они оба грешны, как ни крути. — Поработай языком ещё. Претцель грубовато пихнул пальцы практически в рот Мэри, но тот был рад и такому проявлению заботы. Язык тут же привычно заскользил, щедро смачивая пальцы слюной, и Мэри вобрал их в рот, с откровенным чмоканьем посасывая и не стесняясь издавать сдавленные стоны. Нежный, горячий язык с таким откровенным вожделением обрабатывал мнимый член, который сам Мэри наверняка представлял себе (его любимый, рельефный и твердый), что Претцель почувствовал, как в брюках вновь становится тесно: достаточно было лишь послушать, как старается Кровавая Мэри, насаживаясь на пальцы и с упоением обсасывая их. Нельзя позволять ему слишком много, иначе совсем от рук отобьется и решит, что может сам выбирать свою судьбу. Ни в коем случае. — Довольно. Практически силой «отобрав» мокрые пальцы (и попутно насладившись недовольным стоном), Претцель начал вводить их без должной подготовки, начав с указательного. Все тело Мэри дернулось, он крупно вздрогнул и довольно застонал, блаженно закрыв глаза. — Что надо сказать? — Мх… глубже, папочка… — эротично всхлипнул тот, вывалив язык и закатив глаза под веками. Даже зная, что без предварительной подготовки будет больно, он не мог больше терпеть и оттягивать удовольствие, и на этот раз Претцель решил не отказывать. Все же подобные развлечения нравились и ему тоже. Мокрые от слюны пальцы втиснулись в узкий проход, аккуратно раздвигая эластичные стенки с совершенно непотребным хлюпаньем, и Мэри тихо пискнул, заерзал нетерпеливо, стараясь подмахнуть задницей и получить побольше, поглубже и посильнее, как и любил. Самым забавным Претцелю казалось то, что подрагивающий член этого извращенца в женских шмотках не просто стоял, а еще и медленно подтекал прямо на поверхность дыбы. Ни игры с горячим воском, ни ожог от раскаленного клейма на бедре не заставили его снизить градус возбуждения, скорее даже наоборот — раздразнили еще больше. Ладно, за такое качественное представление он действительно заслуживал награду. Склонившись над вздрагивающим от ритмичных движений телом Кровавой Мэри, Претцель вдруг с нежностью коснулся губами молочной кожи на ягодице, заставив его сдавленно охнуть уже в другой тональности: не от накрывающего возбуждения, а от неожиданности. — С-святой отец… вы что, влюблены? — хрипло рассмеялся Мэри, весь взмокший от напряжения, однако ответа от немногословного Преподобного и не ждал. Они оба его знали, и слова лишь бездумно сотрясли бы воздух. Однако за глупым вопросом следовало легкое наказание: не переставая трахать узкого, не успевшего как следует растянуться Мэри, Претцель свободной рукой бережно обхватил его член. В таком положении ласка принесет куда более заметный результат, и он не прогадал. Жадно, просительно застонав, Мэри вытянулся, едва держась на дрожащих ногах, и бездумно потерся щекой о дыбу, явно не очень хорошо себя контролируя. Он бы душу продал за эти чарующие поцелуи, которыми Претцель без остановки покрывал горящую от такого контраста кожу, за то, с каким вниманием он надрачивает по всей длине, аккуратно сжимая пальцами под головкой и накрывая большим сочащуюся смазкой плоть с расширившейся уретрой. И даже когда Претцель намеренно стиснул каменный от напряжения член в пальцах, не давая кончить, Мэри все равно безумно его любил. Извивался в сильных руках, одновременно работая бедрами, чтобы посильнее получить пальцами по простате, кричал, срывая голос на хриплый шепот, умолял позволить ему расслабиться, однако голова шла кругом, будто от хорошего крепкого вина, сознание и вовсе утекло куда-то в сторону. Эмоциональный Мэри испытывал чувства сродни асфиксии, пока его, крепко зафиксировав, держали предельно возбужденным, а когда Претцель наконец сжалился и отпустил, на старое дерево дыбы щедро плеснуло вязким семенем. Только после этого Мэри обессиленно обмяк, весь сжался в комок, чтобы хоть немного отдышаться, потому что перед глазами не то темнело пятнами, не то плыло все целиком. Однако он был счастлив, если люди обычно подразумевали под этим словом подобную гамму чувств. Он не пошевелился ни после того, как Претцель снял веревки, уже оставившие на запястьях кровавые разводы, ни когда его взяли на руки и прижали к груди, словно принцессу. Мэри отстраненно подумал, едва открыв глаза и взглянув в его лицо, что принцесс в таких нарядах обычно зовут «блудницами». А он, может, всегда мечтал быть хорошей девочкой для своего папочки… — Святой отец… Тяжелая решетчатая дверь камеры с грохотом закрылась, и Мэри с трудом приподнялся на плохо держащих его руках с койки, неуловимо тоскливо глядя на удаляющегося Претцеля. Его сапоги гулко стучали каблуками о каменные плиты, и свечи медленно угасали, пока наконец не погрузили темницу в могильный мрак. Ничего не меняется уже Бог знает сколько лет.