***
Я так и не понял, как все это получилось, но спустя пару часов мы сидели на бетонном полу, застеленном моим плащом, и говорили. Орифил больше не оборачивался мерцающим духом. Сказал, что прикосновение железа заставляет его против воли принять человеческий облик и стать уязвимым, но при желании он может принять его и сам – как сейчас. И я вдруг с удивлением понял, что так он выражает мне свое доверие. И – глупо, признаю – сделал ответный жест – убрал в карман револьвер. – Послушай, а почему мы так редко видим кого-то из ваших? Он погрустнел. Погрустнел и смутился. На лице фэйри любые эмоции читались очень явственно. Наверно, это только люди привыкли прятать друг от друга свои мысли и чувства… – У нас это запрещено. Вы говорите, параллельное измерение… Не совсем так, но если сильно упростить, то да, что-то вроде. И в ваше нам соваться нельзя. Вернусь к своим, выхвачу так, что эта ваша штука, – он кивнул на свою изуродованную ногу, – покажется ерундой. А многие и не могут сюда проникнуть… Это вообще у единиц получается. – Стало быть, ты такой уникальный? Орифил невесело рассмеялся. – У нас это скорее изъяном считается. Вообще говорят, больно я на человека похож. А вас наши не любят. – Ну спасибо. – А чего? – ощетинился он. – За что вас любить? Кто лишил нас всего, кто к чертям угробил все то, что было нам домом?! Ты оглядись вокруг, это же чертова бетонная пустыня! А раньше леса были, реки, моря даже! Представляешь?! – Смутно, – признал я. – А ты? Ты сказал, тебе больше сотни… Это сколько? Сто пятьдесят, двести?.. А ни морей, ни лесов, ни чего там еще на Земле нет куда дольше! На этот раз Орифил довольно долго молчал. – Сто восемь. Но братья пели мне об этом. – Ну, если пели… – скептически буркнул я. – Знаешь, а может, не было всего этого, может, это вообще байки? – Было. Не веришь? Он вдруг сунул руку за пазуху – я повторил движение почти зеркально, схватился за рубчатую рукоятку. Но стрелять не пришлось: Орифил вытащил обыкновенную флейту – я видел похожие на концертах в Центральной, – поднес к губам. И что-то случилось с миром вокруг. Или не с ним, а со мной?.. Дрогнули серые стены полуразрушенной постройки, подернулось рябью низкое выцветшее небо. Музыка толкнула в грудь бронебойной пулей и крепким алкоголем ударила в голову. Повело, закрутило… Никогда в жизни мне не забыть странной переливчатой мелодии, вырвавшей меня из мутной, мертвой реальности в слепяще-яркий водоворот невозможного. Я слышал ветер, я чувствовал его. Я сам был ветром… Невероятным, порывистым, чистым. Я рвался куда-то за ослепительный зелено-голубой горизонт, где кроны деревьев сливались воедино с небесной высью. Я читал о таком, я видел такое на старых, почти истлевших фотографиях, которые, конечно, не передавали цвета. Я никогда не видел и никогда не увижу этого воочию. Но вопреки логике, вопреки всему на свете, душу мне рвал одуряющий запах трав. Я был ко всем чертям ослеплен небесной синевой и солнечными бликами, оглушен криками птиц – не того клонированного уродства, что выращивают на Центральной для ресторанов, а настоящих – живых, свободных… Но больше всего меня поразили даже не цвета, многим из которых я и названий-то не знал, не запахи. Самым невероятным казалось то, что здесь повсюду была жизнь. Что птицы? Здесь было живым абсолютно все: небо, деревья, странные существа, прыгающие и ползающие в траве… Чуть дальше поле расчерчивала надвое широкая серая полоса, а по ней сплошным потоком мчались машины – они мало чем отличались от наших, разве что сделаны были не из пластика и ездили куда быстрей. Гул моторов вплетал в мелодию флейты чужеродные, тревожные ноты, но я все равно готов был корчиться от неподъемного, непосильного восторга, которого человеку попросту не вынести – разорвет. Мелодия переменилась, и вместо зелени меня окружил иной пейзаж. Насколько хватало глаз, простиралась синева самых невероятных оттенков. От нежно-голубого в небе до темного, насыщенно-лазуритового внизу, там, где искрилась вода. Она то шла мелкой рябью, то вздымалась волнами и сочилась пушистой белой пеной, разбавляя синюю гамму. А потом флейта снова изменила мотив, и меня понесло куда-то. Мелодия все нарастала, нарастала… Картинка сменялась все быстрей. Я смеялся, как одержимый, чувствуя запах неизвестных мне цветов и вкус незнакомых ягод. Цепенел от восторга, глядя, как небо из голубого становится насыщенно-красным и золотым, а затем черным, покрывается россыпью огней, складывающихся в причудливые узоры. Я видел людей – почти таких же, как мы, только еще не знающих, что значит выживать на бетонном пепелище. Видел удивительные машины, некоторые из них поднимались в небо и скрывались над облаками. Я был безнадежно пьян происходящим и безоглядно счастлив. А потом все закончилось – мгновенно и непоправимо. Стихли последние ноты, и разом отовсюду надвинулась серо-желтая тишина. Взяла в окружение, сомкнулась на горле… Я невидяще смотрел перед собой и долго не мог понять, отчего так странно холодит лицо – дождь ведь кончился, откуда вода на давно небритых щеках?.. А потом я поднял глаза на Орифила, и руки мои сами сжались в кулаки. – Ах ты сука!.. – беспомощно прошептал я. Посмотрел на обветшалый бетон вокруг и умолк, захлебнувшись ужасом. Все уже случилось, и никогда теперь этого не исправить, не вытравить из памяти… – Тварь. Что же я сразу тебя не пристрелил?.. Он растерянно хлопал глазами, не понимал. Господи, он не понимал… – Но ты был счастлив! Тебе же понравилась моя песня! – Понравилась?! Провались ты в ад вместе со своей песней! Ты уйдешь, а мне теперь как?! Давай, скажи мне, Орифил, дух ветра, танцевавший с ураганами! Как можно, увидев то, что ты показал мне, жить… здесь?! – злоба вдруг схлынула разом, оставив по себе только глухую беспросветную обреченность. – Твоя песня прекрасна, Орифил. Но лучше бы ты действительно вырывал людям сердца… А ведь я теперь почти понимал сброд, зависающий в наркопритонах Шерифа. Может, там, в отравленном опиатами сознании, они тоже уносятся куда-то, где слепит глаза зелено-голубой горизонт. А после этого кто найдет в себе силы вернуться в мертвый мир бетона и титановой арматуры?.. Я вспомнил изуродованное лицо девчонки с передозом, которую недавно пытался откачать. Господи, как тошно… Неужели это мое будущее? – Странные вы… Или это только ты один такой? Ты ведь был счастлив! По-настоящему, до конца! Знаешь, сколько бы я отдал, чтобы так?.. Я не понял, что он имеет в виду, и мне не было интересно. Но я все же переспросил, не выдержав навалившейся тишины. Господи, смогу ли я вообще теперь ее выносить?.. – Как «так»? – Вам хорошо, – невпопад ответил фэйри. – Вы свободны. Можете любить, ненавидеть, страдать, радоваться – всей душой! Мы так не умеем, у нас и души-то нет. Я могу играть прекрасную музыку, но не в силах любить ее, как ты, не в силах растворяться в ней. Наши чувства, в сравнении с вашими, это так… Уголек твоей сигареты против взрыва сверхновой. И те на самом деле не наши, они нам не принадлежат. Мы сами себе не принадлежим! Вот я сижу сейчас, и ты мне приятен. Но прикажет мне Госпожа Семи Ветров возненавидеть тебя – возненавижу. Прикажет убить, и я… ну, ты понял. Причем не просто убью, но буду желать твоей смерти. Я рассмеялся – горько и зло. – Свободны? Мы? Свободны в чем, Орифил?! – перед внутренним моим взором плыло лицо женщины, оставшейся на Центральной. Вряд ли мы сумели бы уйти вдвоем, да и что она делала бы здесь, в Дыре, среди сброда, который и за людей-то не считала? И разве смог бы я смотреть, как кислотный дождь в считанные месяцы изуродует и состарит ее ухоженные узкие ладони?.. – Чувства? Нашел, чему завидовать! И какая же в них свобода? Вот ходит наш Шериф, кричит, что вас, уродов, перебить надо к дьяволу. Что вы Джета прикончили, что скоро перебьете остальных… Врет, сука, наверняка врет! Я поклясться готов, что он сам торгаша этого и грохнул, причем специально чтобы против вас людей поднять. Не знаю пока, зачем оно ему, но не суть… Ведь поднял же! Ты видел толпу возле склада? Попадись ты им – линчевали бы! Они же ни хрена не знают о вас, но ненавидят – искренне и всей, как ты выразился, душой! По своей воле, думаешь? Это ты называешь свободой чувствовать?! Он упрямо вскинул острый подбородок, убрал со лба светло-рыжие пряди. – Все равно. Стать тупой куклой в чьих-то руках – это тоже личный выбор. – Скажешь, осознанный? – Не важно какой! У нас и такого нет! У вас есть одно выражение – «свободен, как ветер». А у нас говорят: «свободен, как душа». Наверно, можно было долго продолжать этот спор, но смысла в том не было: мы оба не знали, о чем говорим. Как двум существам из разных миров объяснить друг другу то, что они и сами до конца не понимают?.. Помолчали. Может, я все же спятил? Или, сам не помня о том, закинулся какой-нибудь дрянью? Как еще объяснить то, что я сижу в опасной близости от периметра, курю и веду бессмысленную полемику с настоящим фэйри? – А ты, значит, все это время мог меня прикончить? – наконец спросил я. – С чего ты взял? – Сам сказал, что если эта твоя госпожа прикажет… Орифил мотнул головой. – Только если прикажет. Тогда это ее силы будут – не мои. Своих у меня немного. А после того, как я вам попался, и того меньше осталось. Это ведь больно, между прочим! Верю. Ногу парню я обработал, но все равно приятного должно быть мало. – А она прикажет? Орифил только отмахнулся: – Сомневаюсь. Она в людские дела не вмешивается. Разве что правда войну начнете. Голова кружилась, как после хорошей пьянки, на языке вертелись десятки вопросов. Я ничего не знал о том, другом мире и, черт возьми, очень хотел узнать! Но вместо этого раз за разом с языка срывалось что-то не то… Говорил ерунду, спорил, спрашивал не о том... – И я все в толк не возьму: если не вы порешили Джета, откуда там эти лепестки? – Лепестки? Ты о чем?! – показалось, или у него даже губы побелели? Испугался? А говорил, почти ничего не может чувствовать… – Какие лепестки, Генри?! – Откуда мне знать, какие, я не ботаник. Белые. Ну, может, розоватые… Он вскочил. Мне нечего было терять, и я, не задавая вопросов, последовал за ним. Если ослепительному фэйри угодно заманить меня в ловушку и убить – черт с ним. А он посмотрел на меня и кивнул – не мне, скорее своим каким-то мыслям. – Помнишь, что я говорил про параллельные миры и истершуюся границу? Так вот, эта ваша война, она и нас задела. И еще такая штука местами появилась… мы ее островами зовем. Это когда какой-то кусок мира выпал из твоего измерения. И висит теперь где-то отдельно, вне времени и пространства – между нашим миром и вашим. Я много о них слышал, но сам видел только один. Там, где граница потоньше, можно пройти – хоть от нас, хоть от вас. Я потому здесь поблизости и крутился. Мне там нравится, я приходил туда несколько раз. Я слушал на бегу. Орифил снова принял свой настоящий облик: иначе бежать бы он просто не смог, сильно хромал бы. Мы двигались вглубь развалин. Я оступался на обломках, давился бетонной пылью, мой спутник легко скользил по воздуху, не касаясь поверхности. Он замер так резко, что я бы обязательно в него врезался, если б только он был осязаем. А так голубоватые искры только опалили лицо пронзительным холодом. – Прости, – неловко сказал я. Орифил не услышал. Стоял и смотрел на истертый почти до основания фундамент какого-то строения. Я поймал его взгляд и присвистнул. Рядом с единственной почти уцелевшей стеной виднелся спуск в то, что когда-то, наверное, было подвалом. Теперь это просто узкий прямоугольный провал. По периметру была протянута проволока, я еще присмотреться не успел, но по настороженно-брезгливому взгляду фэйри уже понял – железная. А еще я разглядел как совсем тоненький, не толще лески, провод тянется в сторону, где скрывается в куче обломков. Ну ясно, значит, еще и заминировали. – Они и сюда добрались, – безнадежно прошептал фэйри. Я молча принялся расковыривать проволоку – осторожно, чтобы не задеть провод. Взлететь на воздух мне совсем не улыбалось – уж лучше пусть меня и правда прикончит принципиальность, а не взрывчатка. – Ну? Веди! Только не задень эту дрянь. Фэйри колебался еще несколько мгновений, а потом посмотрел мне в глаза и полез в проем. Я последовал за ним. Большую часть скоб давно выворотило из раскрошенной стены, спускаться по ним было тяжело и опасно. Одна из них оборвалась прямо у меня под ногой, и я грянулся вниз, ободравшись о металл. Думал, приземление меня добьет, но ожидания мои не оправдались: я упал не на груду арматуры, а на что-то мягкое и теперь уже почти знакомое. Трава. Густая, настоящая, почти ничем не похожая на воссозданный с фотографии газон на Центральной базе. Сквозь нее ладони чувствовали землю, влажную и чуть теплую, а не ту, что можно встретить за периметром: растрескавшуюся и неживую, мало чем отличающуюся от бетонного покрытия. Господи, как мне было страшно поднять глаза. Никогда мне так страшно не было! Вдруг ошибусь, вдруг не увижу?.. Не ошибся. Небесная синь обрушилась сверху, и какое-то время я даже дышать не мог. Потом перевел ошалелый взгляд на Орифила. Тот стоял возле какого-то растения и грустно перебирал ветви. – Вот отсюда эти твари их и оборвали, – он показал мне голые, ободранные серединки, вокруг которых местами все-таки сохранились те самые лепестки. – Зачем они так, Генри? Объясни, ты же человек, ты должен знать! Он смотрел с такой отчаянной надежной… Действительно ждал, что вот сейчас я все объясню. Что все это логично и правильно. Надо же, сто восемь лет парню, а такой наивный. Я отвел глаза. Что я мог сказать? Я и сам пока не понял, зачем кому-то развязывать эту чертову войну, но знал одно – человечность людям не свойственна, как бы странно это ни звучало. Если человек хочет войны, то не для того, чтоб кого-то защитить и что-то спасти. Все это продиктовано личными мотивами и жаждой наживы. Осмотрелся. Кроме этих цветущих растений здесь были и другие, увешанные уже не цветами, а ягодами, названия которых я не знал – темно-красными, крупными, как патрон от моего револьвера. – Что это? Орифил пожал плечами. – Не знаю, как называется. Попробуй, они вкусные. Я не понимал, что происходит вокруг, я чувствовал тревогу фэйри, но, господи, какое же это потрясающее чувство – сжимать в ладони крупную красную ягоду, чувствовать ее горьковато-сладкий запах, который мне и сравнить-то было не с чем. Я слизнул выступивший сок и зажмурился. И в этот момент откуда-то из-за зеленой живой стены донесся грохот. – Пошли! Там люди, я чувствую! – зашептал фэйри, и я с сожалением бросил ягоду в карман. – Здесь не так много места, как кажется, это совсем рядом! Он двинулся между растениями, и я, дурея от их запаха, поплелся за ним. А потом зелень резко расступилась, и я увидел… Трава была разрыта, оборванные ветви и выдернутые стволы валялись в стороне от приличных размеров ямы, в которой работали люди – человек десять. Там же, облокотившись на рваный край котлована, стоял Шериф, следил за тем, как другие копают и что-то перетаскивают. Похоже, нас они пока не видели. Я сделал несколько нетвердых шагов, заглянул внутрь, очень боясь, что первое впечатление было верным. Было. Яма оказалась сплошь забита мусором, кажется, Шериф с подручными откопали здесь старую свалку. Боже мой… Неужели, когда-то лежащие здесь сокровища считались мусором?! Проржавевшие со всех сторон кузова машин, покрытые облупившейся краской, посуда, старый инструмент, банки со странными зубастыми краями. Железо. Десятки, может, сотни тонн железа! Я обернулся, ища глазами Орифила, и не увидел его. – А, доктор… – с ленцой, в растяжку. Шериф всегда говорит так. Я готов был поклясться, что он удивился, увидев меня здесь, но скрывал он это превосходно. Это не мальчишка-фэйри, у которого все чувства написаны на лбу. – Рад, что именно вы, а не кто-то другой, наткнулись на это место. Другого мне пришлось бы убить, но вас я охотно возьму в долю. Я узнавал эти интонации. Точно так же говорил начальник секции на Центральной базе. Мы же цивилизованные люди, нет так нет, никто не настаивает… Интересно, чего он ждет, почему не пристрелит сразу? Боится, что я успею первым? Что ж, умение скроить морду понаглее спасло не одну жизнь, вот и Шериф поверил, что я не боюсь. А между тем, где мне было научиться прилично стрелять, да еще навскидку, не прицелившись?! – В каком же деле? – я сам удивился тому, как спокойно звучит голос. В голове один за другим всплывали варианты дальнейших событий. Сплошь неутешительные. Значит, пока Орифил приходил сюда полюбоваться цветами, стоящий передо мной человек в дорогой куртке из синтетической кожи, открыв это место, первым делом наведался сюда с металлоискателем. И он бы уже мог быть сказочно, невозможно богат, но этого ему оказалось мало – приплел фэйри, задумал что-то еще… – А вы не поняли? – он насмешливо вскинул широкие брови. – Я думал, вы умнее. Будет война, доктор. Война с тварями. И убить их можно только при помощи железа, которого у людей почти что нет. Оно будет только у нас, только мы сможем дать другим защиту от врага! Деньги – это прекрасно, но человеческие жизни вовсе бесценны, и они будут в наших руках. Он не кривлялся, не хохотал подобно злодею из дешевой оперетки. Всего лишь объяснял дурачку-доктору план развития своего нового бизнеса, он просто был деловым человеком. Он был человеком… – Славная идея, Шериф, – кивнул я, очень стараясь ничем не выдать зарождающейся в душе ярости. Свобода, значит, да, Орифил? Способность любить всей душой? Вот тебе и свобода, и любовь, и душа… Эх, фэйри, ничего-то ты не знаешь о людях! Я сделал шаг назад, отчаянно надеясь скрыться за кустами быстрей, чем он выстрелит. На раздумья времени не было, решаться нужно сейчас. Выбираться на поверхность, а потом… Взрывчатку установили довольно далеко от входа, расчет был на то, что осколками заденет только незваного гостя. Если исхитрюсь перетащить ее ближе и взорву, возможно, завалит вход. Мысль о том, что я всерьез собрался разом упокоить с десяток человек, должна бы была ужасать, но чувства не успевали за мыслями, запаздывали безнадежно и непоправимо. Я, наверно, сам себя бояться начну, но это будет потом… Только ничего я не успел сделать: ни скрыться, ни взорвать. Орифил возник метрах в десяти от меня – вот мгновенье назад его там не было, а теперь пожалуйста, стоит, широко раскинув руки. Я почувствовал, как полы плаща рванул ветер. Прежде здесь стояла такая невероятная тишь, что в нее и поверить-то было невозможно, и вот уже спустя несколько секунд мощные порывы принялись хлестать по щекам, всколыхнули комья черной влажной почвы. Я мгновенно ослеп от попавших в глаза песчинок. С трудом разобрал сквозь бивший по ушам рокот урагана, как закричал кто-то из рабочих, как железо ударилось о железо. Буря неистовствовала и выла, обдирая растения. В потемневшем воздухе я сквозь муть в глазах сумел разглядеть листья, лепестки, ягоды… Живое и прекрасное прежде, это место превращалось в сплошное месиво из крови, земли и железа. Я пытался двигаться к выходу, но меня то и дело швыряло спиной о землю, удержаться на ногах оказалось невозможно. И когда очередная попытка подняться провалилась, я перестал дергаться. Остался лежать на изодранной траве, источавшей теперь непривычный и резкий, но по-своему прекрасный запах. Закрыл слезящиеся глаза… И вдруг ощутил, как проступает из общего грохота мелодия – торжественная и страшная, совсем не похожая на ту, что Орифил играл мне в заброшенном здании, но красивая, господи, до чего же она была красивая!.. А еще мне показалось, я различаю мелодичный женский голос. Убей. Убей их всех, они недостойны, они не должны жить! Всех до единого и тех, что наверху, тоже! Они не способны ни на что, кроме как разрушать все вокруг, так пусть же познают разрушение!.. Вот оно как. Значит, явилась все же Госпожа Семи Ветров. Что ж, она в своем праве. А потом в одно мгновенье стало очень тихо. Или это просто я к чертям оглох?.. Когда перед глазами хоть немного прояснилось, Орифил стоял совсем рядом, ярость мешалась на его прекрасном лице не то с сомнением, не то с жалостью. Его призрачные пальцы легли на мои – все еще судорожно сжатые на рукояти оружия. Револьвер каким-то образом оказался в его руках. Я не успел подумать ни о том, как, будучи духом, он может держать материальные предметы, ни о том, на кой черт фэйри собрался убить меня из моего же револьвера, если может сделать это иначе… Только он вдруг направил оружие стволом к себе, нелепо вывернув руку. – Нет, госпожа, – тихо-тихо, почти беззвучно. И мое бессмысленное «стой!» слилось воедино с грохотом выстрела. Я поднялся кое-как и рванулся к нему – опять обыкновенному парню, ничем не похожему на прекрасного фэйри. Он тяжело, прерывисто дышал, а на окровавленных губах с немыслимой ясностью проступала шальная улыбка. – Тебе уходить надо, они ведь придут сюда… Не я, так другие попытаются закончить… Я жестом оборвал его, полез за инструментами в чудом уцелевшую сумку. На Центральной я спер прекрасное, наверное, лучшее в мире оборудование. – Помолчи, сейчас вместе уйдем! Он тихонько засмеялся, и я вдруг понял, что ему страшно. – Генри?.. – Орифил поймал мой взгляд, когда я принялся заливать пулевое отверстие специальным гелем. Эта штука должна была здорово замедлить все процессы, а всерьез разбираться будем уже наверху. – А я умру человеком, представляешь?.. Я умру свободным! – Не мечтай, – буркнул я, не позволяя допускать даже мыслей в этом направлении ни ему, ни себе. – Не умрешь. – Ты, конечно, мог не заметить, но у меня пуля в груди! Я вернул сумку на плечо и не без труда поднял Орифила. А тяжко будет выбираться вместе с ним на поверхность… – А у меня медицинский диплом, – отрезал я и кое-как поплелся к лестнице. С грустью подумалось, что проход мне все равно потом придется взорвать, иначе другие рано или поздно найдут это место.***
Я стоял посреди груды бетонных обломков, смотрел и никак не мог поверить. Прошел не один месяц, но я помнил те события настолько явственно, словно произошли они только что. Я не мог ошибиться… Взрыв был такой, что вход завалило напрочь, «остров», как называл это место Орифил, был безвозвратно закрыт для всех нас. Попробуй забыть такое… Своими руками лишить себя единственного шанса видеть живую, зеленую траву! Но крохотный зеленый росток пробивался между обломков, и не было это ни сном, ни бредом. – Наверно, семена попали во время бури. Может, почвы нанесло, – предположил Орифил, восторженно глядя на нежные молодые листочки. Я не знал, что ответить. Вообще-то наши ученые сотни раз пытались высадить воссозданные модифицированные семена за пределами куполов, но у них ни разу еще ничего не получилось. А тут вдруг вот так запросто… Я стоял и, затаив дыхание, смотрел на это невероятное чудо – которое по счету за последнее время?.. Я даже не знаю, что было более невероятным! Та история с «островом», этот росток или же тот факт, что мне удалось спасти жизнь безбашенному фэйри. Тогда я подобных мыслей не допускал, но после, прокручивая все это в голове, прекрасно понял, что шансов-то почти не было. Пуля в груди – это все же серьезно, попробуй извлеки ее, не прикончив пациента! А я все-таки извлек. Не всю, правда. Крошечный железный обломок, неизвестно как отломившийся (патрон был бракованный, наверно), так и остался между ребер, ничего с ним поделать я не смог. Ну ничего, и с этим живут. Не сто лет, правда, и не сто восемь – поменьше… Но он не в обиде. – Знаешь, а ведь однажды, кто знает, может, оно начнет разрастаться. Восстановится земля, начнет очищаться воздух, – заметил Орифил, так и не посмев коснуться тонкого стебелька. – Если, конечно, новой войны не случится… Я промолчал, к чему разочаровывать этого идеалиста. Зачем напоминать о том, что «островов» много, хоть мы и не знаем, где они находятся. А железа полно на каждом из них. Собственно, из-за него они и оказались выброшены в иное пространство – может, тут дело в магнетизме, может, еще в каких свойствах. Но рано или поздно кто-нибудь обязательно на них наткнется и обязательно попытается сделать то, что не вышло у Шерифа. Впрочем… В тот раз каким-то неведомым чудом двум идиотам удалось остановить неизбежное – кто знает, может, мы не первые и не последние. Может, раз за разом по всему миру находятся другие - такие же обычные люди, которым чертовски везет. Я не знал, насколько может хватить такого везения, но мне почему-то очень хотелось, чтобы когда-нибудь, через сотни или тысячи лет, Земля все-таки стала прежней – такой, какой я видел ее, когда Орифил играл на своей флейте. Он, кстати, больше так не умеет. Вот ведь ирония, пока он не способен был полностью прочувствовать свою музыку – играл, а теперь не может. И пусть ни я, ни он не застанем этого… Нам все-таки важно было знать, что однажды те, кто придет после нас, сумеют, подняв глаза, увидеть ослепительно-синее небо. И ветер вместо кислотной мороси бросит им в лицо горько-сладкий запах ягод.