***
— Видишь, как все хорошо обернулось, — жизнерадостно чирикает Урарака, откладывая томик Dorohedoro. Бакуго всасывает подступающий румянец обратно и спихивает ее со своей кровати на пол. Он сам не понял, нахера рассказал ей, что весь фильм вчера прососался с Киришимой и ничего не запомнил, но сказанного не воротишь, а ей он доверяет. Не то чтоб сие такая уж тайна. Они мирно делают уроки в луже солнечного света, пока Киришима проебывается в городе, и Бакуго вдруг на ум приходит, что Урарака все это время могла быть причастна к коварному плану похищения его сердечка. Подозрительно дохуя она знает и даже не удивляется, сучка. На попытки уличения она округляет свои большущие оленячьи глазищи и клянется, что ничего не знала и вообще ни при чем. Бакуго смотрит, как по розовым щекам ее расходятся еще более розовые круги, и ни в какую не покупает ее пиздеж. Киришима возвращается в шесть и с гиканьем индейца на охоте бросается ему на шею. Это сказочная драконья магия, но Бакуго ловит его на лету и даже не возражает против поцелуев куда-то меж носом и губой, и вместо уборки они опять разговаривают в обнимку до темноты и вылизывают друг другу рты. Киришима остается на ночь. Проклятущая гитара никуда не девается из его комнаты — иногда он дергает струнки ради нихуянеделанья и чтоб побесить Бакуго, потому что в такие вечера они обычно долго ругаются и не хотят мириться первыми. Конечно, через стенку Бакуго все слышит. Естественно, прется мириться сам, потому что тоже гора, и такая поебень, как компромиссы, только-только входят в его лексикон. Киришима засыпает на руках его, и это самое лучшее, что с ним происходило. Это нежно, и трепетно по-детски, и трогает черную душу его до дна, и они оба уставшие, будто ветром потрепанные, наорались всласть и еще не отвыкли от звона в ушах. Постепенно Бакуго впадает в зависимость от его сопения на своей груди.***
Если раньше он всерьез полагал, что у Киришимы в голове вместо мозга сплошной впитавшийся антоцианин, то теперь верит, будто там одна любовь и ничего больше. Они на втором курсе, и после каждой рандомной стычки со злодеями Киришима как с цепи срывается, и его угораздило вляпаться в эту его термоядерную любовь по уши и потеряться там, где-то среди острых кончиков его зубов и отросших черных корней. И она аккумулируется в нем в ответ. Будто его в лоб ебнули его же «ховицером». — Катсуки, — многозначительно начинает Киришима, когда они ныкаются в темной комнате и молчат друг другу в шеи. У Бакуго еще дымятся покоцанные руки, но он любит такую боль тоже, и хули Катсуки-то. Он же не виноват, что герой и иногда получает пиздов в обратку. Больше Киришима ничего не говорит, потому что не может, и Бакуго отчаивается без конца называть его по имени, потому что не помогает. Потому что к хорошему певческому голосу часто прилагается умение плакать как в последний раз, а Киришима плачет так же страстно, как поет. Баллады или как там. Бакуго не сразу понимает, что плачет тоже. Наутро он просыпается с шикардосной идеей — ну, она говно на самом деле, и какой-нибудь завтрак в постель прокатил бы гораздо лучше и стоил бы ему меньше моральных усилий, однако ж. Когда это он перся по простому пути. Вся общага охуевает синхронно, обнаружив его с расстроенной гитаркой Сэро под окнами собственной комнаты. Киришима так вообще выбегает на балкон в его футболке Aji fry и с зубной щеткой наперевес. — Розы красные, фиалки голубые! И я, сука, тоже, — горланит Бакуго на потеху девчатам с третьего этажа. Урарака так ласково улыбается ему, будто он ребенка спас, а не стоит позорится в тапках на босу ногу. Киришима хватается за грудь. — Песня хуйня, Киришима, выходи за меня! — На этом у него эпично лопается вторая струна из шести, с балконов летят аплодисменты и свист, ебучий Тодороки кидает в него снежком, Дэку тоже плющит морду от умиления. Бакуго кланяется до земли и торжественно относит гитару на парашу. В гостиной у Киришимы такое выражение, будто его вот-вот распидорасит сердечный приступ, и Бакуго аж за четыре этажа видел, как он таращился. Цирк с конями продолжается, ибо срамить себя так уж до конца. — Ок, — Киришима просто кивает и прячет краснющее лицо ладонью, чтоб Бакуго тормошил его словно игрушечного. И да, они поругаются еще хуиллион раз. Бакуго берет его за руку чисто потому, что ему так хочется. — Разбежались нахуй, черти, — ласково гавкает Бакуго в сторону Каминари с Сэро. Те запихивают избитые гомошутеечки обратно себе в глотки и сидят с довольными рожами, и нет, опять же, это не у него настроение хорошее, а просто некогда. Киришима в его объятиях пахнет зубной пастой. — Бакуго-кун такой романтичный, — стебется над ним Урарака в кафетерии за ужином. Бакуго давится удоном и еле сдерживает порыв кинуть в нее палочками, Киришима смеется, и у Бакуго все еще туго с самоконтролем, и Киришима все еще дебил, но это. Чудесный, блять. Вандерфул. Бакуго сильнее переплетает с ним пальцы.