Любящие заговорщики

Февраль уступал место марту; долгая зима сменялась обещанием весны. Воздух ещё похрустывал от мороза, и каждое утро вода в прудах и лужах покрывалась корочкой льда, но распустившиеся цветы уже украшали пятнами ярких красок живые изгороди, берега рек и сад Кадфаэля; большинству из них там было не место, но Кадфаэлю они слишком нравились, чтобы сорвать их прежде, чем понадобится посадить другие растения. И воистину, один вид цветов был целителен для сердец людей, что устали созерцать голую почву, — как можно было судить по женщине, что остановилась полюбоваться прелестными фиалками, распустившимися на живой изгороди. Хью Берингар, недавно получивший должность шерифа, регулярно наведывался в Шрусбери по делам, но Элин Кадфаэль видел значительно реже. С тех пор, как она начала управлять Мэзбери — в придачу к тем двум замкам, которые унаследовала от своего отца, — свободного времени у неё было не так много. А ещё был их с Хью сын, Жиль, — ему недавно исполнилось два года, и он был уже достаточно взрослым, чтобы всюду лезть, но недостаточно, чтобы соблюдать при этом хоть какую-то осторожность. Поэтому на время последнего визита Элин в Шрусбери он был оставлен в безопасности в Мэзбери, на попечении своей няньки, и поскольку в данный момент никакое дитя не спешило к наиболее грязным уголкам сада, Кадфаэль пришёл к выводу, что и на сей раз дело обстоит так же. Он всегда был рад видеть своего крестника, но не мог не испытать некоторого облегчения, что сейчас его здесь нет; Жиль как раз учился разговаривать и набирался словарного запаса — с помощью громкости. А после сегодняшнего утреннего капитула Кадфаэль мучился от головной боли, которая не прошла даже благодаря пребыванию на свежем воздухе. Несомненно, печально размышлял он, в первую очередь это из-за невыносимого голоса приора Роберта. Увидев Кадфаэля, Элин с улыбкой подошла и протянула к нему руки. — Кадфаэль! Как я рада тебя видеть. — Она умолкла, внимательно разглядывая его. — Но ты, кажется, бледен. С тобой всё в порядке? — Просто устал, оказывая помощь братьям, подхватившим на холоде заразную лихорадку, и от проповедей приора Роберта во время заседания капитула. Ничего такого, что не мог бы исцелить твой визит! — Кадфаэль взял руки Элин в свои и тоже улыбнулся ей. — Что привело тебя в Шрусбери, и кого ты привезла с собой? — Дела с купцами, что поставляют товары в замок. Я провожу повторные переговоры о снабжении гарнизона провизией, пока Хью проверяет, ведут ли себя горожане как подобает и довольны ли им в качестве шерифа не меньше, чем, судя по всему, доволен король Стефан. Впрочем, если ты спрашиваешь о моём сыне, то боюсь, что мы оставили его дома. По крайней мере, в Мэзбери, в окружении слуг, знающих, что за ним надо присматривать, неприятностей, которые он может себе доставить, несколько меньше — и если бы я могла сказать то же самое о Хью! — Её голос, ясный и обычно ровный, слегка дрогнул при последних словах. — Что натворил Хью? — спросил Кадфаэль. Он чуть сильнее сжал руки Элин, и она стиснула их в ответ с такой же горячностью. — В числе всего прочего, свалился с лошади! — сказала она с чуточку нервным смешком. — Как только мы прибыли в город, меньше часа назад. Ударился головой и утверждает, что с ним не случилось ничего страшного, кроме лёгкого головокружения, головной боли и синяков, но я бы хотела, чтобы ты пришёл, осмотрел его и убедился, что он в порядке… Нет, я уверена, что с Хью всё хорошо, но мне всё равно хотелось бы, чтобы ты подбодрил меня, взглянув лично, да и он, я знаю, был бы рад увидеть тебя. — Тогда мы попросим отца аббата, чтобы он позволил мне пропустить службу шестого часа, и я отправлюсь с тобой прямо сейчас, вот только сперва кое-что соберу, — сказал Кадфаэль, перебирая в уме всё, что может понадобиться для лечения ушибленной головы, и пытаясь не обращать внимание на грызущее изнутри беспокойство, грозившее усилить его собственную головную боль. Элин улыбнулась на это — хоть и несколько менее лучезарно, чем обычно. — Кадфаэль, ты собираешь всё, что тебе будет нужно, ещё до того, как получил позволение от аббата? — Мы оба знаем, что Хью и аббат Радульф слишком часто оказывали друг другу услуги, чтобы отец аббат выказал недовольство по поводу служб, которые я пропущу сегодня, — говоря это, Кадфаэль скрылся в поисках нужных вещей у себя в мастерской. Внутри запах трав был сильнее, и он чихнул, проходя мимо развешанных пучков лаванды. Элин прошла внутрь следом за Кадфаэлем и направилась прямо к склянкам с микстурой от лихорадки, которой он часто пользовался в течение последнего месяца. — Могу я взять ещё и этого? — спросила Элин, беря несколько склянок. — Хью привёз немного, когда в последний раз ездил в Шрусбери, но за зиму мы израсходовали всё. Мне кажется, единственный из нас, кого не пришлось лечить, это Жиль. Даже Хью кашлял несколько недель… — Конечно, бери, я приготовил достаточно, чтобы отмерить по три порции всем, кто проживает в аббатстве, и надеюсь, что благодаря потеплению больше никто не захворает… Ах, вот он, чистец, последний запас. — Кадфаэль замер на месте, держа в руках суму, в которой уже было всё, что, как он думал, могло понадобиться Хью, — и снова чихнул. — Надо мне будет здесь проветрить, — пробормотал он, слегка морщась, когда они снова вышли на свет. Вдвоём Кадфаэль и Элин пересекли сад и направились в покои аббата Радульфа. Тот принял их со всем радушием и выслушал короткую просьбу Кадфаэля о позволении отсутствовать на вечерних службах, но прежде, чем он успел дать своё разрешение, слово взяла Элин. — Если мне будет позволено… Отец аббат, я беспокоюсь о том, что случилось с моим мужем, больше, чем хотела бы, чтобы он знал, — произнесла она с просящей ноткой в голосе, делая шаг навстречу Радульфу. — Я видела прежде, как после удара головой несколько часов кажется, что ушиб совсем пустячный, всего лишь синяк, а потом человеку становится хуже, и он может даже умереть прежде, чем подоспеет помощь. Мой муж — упрямый человек, а я люблю его всем сердцем; как только он будет в состоянии, то вместо отдыха, несомненно, займётся требующими усилий делами. Я не могу с уверенностью говорить о ранениях и ударах, поскольку слишком мало повидала их за свою жизнь; однако у брата Кадфаэля есть и опыт в подобных делах, и необходимые знания. Не могли бы вы отпустить его к нам до тех пор, пока я не буду уверена, что опасности нет? Элин смиренно стояла, сжав руки перед собой, и терпеливо ждала, пока аббат обдумает её просьбу. В её позе не было ни мольбы, ни чрезмерного напряжения, она просто молчала, ожидая. Аббат Радульф приподнял бровь и перевёл взгляд с неё на Кадфаэля и обратно. — Что ж, брат, поскольку здесь ты свои дела на сегодня закончил, я не вижу причины, по которой мы не могли бы одолжить тебя другому нуждающемуся. Ты можешь отсутствовать столько, сколько нужно, чтобы гарантировать, что наш шериф благополучно идёт на поправку; впрочем, я буду ждать известия, если ты не сможешь вовремя вернуться к… скажем, к завтрашней службе третьего часа и твою работу надо будет передать кому-то другому на время твоего отсутствия. — К службе третьего часа, отец аббат? — переспросил Кадфаэль, немного удивившись. Самое большее, на что он рассчитывал, это что его отпустят до сегодняшней службы девятого часа. Впрочем, аббат Радульф соприкасался с миром гораздо больше, чем аббат Хериберт когда бы то ни было, и уже давно и к обоюдной выгоде сотрудничал с Хью, который несомненно был полезен ему сейчас, когда король Стефан назначил его на должность шерифа. — Мы не планируем обсуждать что-то чересчур серьёзное на заседании капитула, а брат Эдмунд в лазарете знает, где находятся наиболее часто используемые лекарства, если они вдруг закончатся. — Решительно кивнув ещё раз, Радульф снова обратил внимание на Элин. — Я надеюсь, моя госпожа, что вы отправите брата Кадфаэля обратно к нам, как только станет ясно, что вашему супругу становится лучше. — Благодарю вас, отец аббат, — сказала Элин, изящно склонив голову. Кадфаэль последовал за ней, когда она выскользнула из комнаты, и увидел, что на её лице появилась лёгкая улыбка. — Что ж, теперь мы можем задержать тебя по меньшей мере на день, — сказала она, и Кадфаэль покачал головой. — Однако, как изящно проделано, — сказал он, взглянув на неё. — Ты сомневаешься, что я сказала аббату Радульфу чистую правду, в то время как его зоркий взор высматривал любую ложь? — В голосе Элин танцевали смешинки, а вокруг лица — выбившиеся из кос пряди сияющих золотых волос. — Однажды ты сказал мне: «Если тебе хоть раз удастся заставить Хью Берингара отказаться от принятого им решения, обязательно расскажи мне, как ты этого добилась». Что ж, лучший из известных мне способов — это заставить его пересечься с тобой! Может, ты и не в силах не дать ему сделать то, что он решил, но зато в силах направить его стопы на лучшую дорогу к цели. Кадфаэль рассмеялся. — И я уже давно думал о том, как трудно тебе удерживать его от худших проявлений безрассудства. — Похоже, в конце концов мы с тобой прибегли к одному и тому же лекарству — хотя я хорошо помню, как ты сказал, что сомневаешься, что мой способ убеждения сгодится для тебя. — Элин улыбнулась, но тут же её лицо вновь стало серьёзным. — Как я уже сказала, буду рада, если ты меня подбодришь. И хотя он может не признаться, что испытывает боль, но я уверена, что твоё присутствие хорошо его отвлечёт, поскольку даже если он всего лишь слегка ушибся, я сомневаюсь, что ему стоит сегодня же начинать гоняться за нарушителями спокойствия. Элин повела Кадфаэля не в замок, как он отчасти ожидал, а прямо в их городской дом, а затем в спальню, где Хью беспокойно ворочался на постели; ему было велено поменьше двигаться, и у кровати, присматривая, чтобы он не ослушался, сидела за прялкой Констанс, верная служанка Элин. Когда Элин и Кадфаэль вошли, Констанс подняла голову, улыбнулась и встала. — Доверяю его вашей заботе, брат, и вашему терпению! — сказала она Кадфаэлю, выходя из комнаты. Элин уже была возле Хью. Она поцеловала его в лоб и прошептала что-то на ухо; Хью сел, печально улыбнулся, и напряжение ушло из тела Кадфаэля так быстро, что у него даже слегка закружилась голова. — Стало быть, ты, Кадфаэль, уже осведомлён о моём бесславном прибытии в город нынче утром? — Да, хотя, как я слышал, ты сказал, что голова у тебя слишком крепкая, чтобы ей был причинён большой вред. — Кадфаэль подошёл к кровати, и Хью позволил ему осторожно повернуть и ощупать свою голову. — Возможно, я слегка преувеличил, — заметил Хью. — Но в любом случае, скоро в ней перестанет звенеть. Кадфаэль покачал головой. — Как ты вообще умудрился свалиться с лошади? Слишком непохоже на тебя — ни с того ни с сего вылететь из седла. — Это случилось не по моей вине, уверяю тебя! Подпруга лопнула, когда я начал спешиваться. У одной из застёжек был острый край, он незаметно перетёр кожу, сегодня она порвалась окончательно, и я упал. — Не знаю, кто был больше огорчён, — сказала Элин, склоняясь, чтобы посмотреть, как руки Кадфаэля ощупывают голову Хью. — Конь или всадник. — Сперва конь — до того, как в голове у меня стало звенеть чуть меньше и я начал беспокоиться о своём достоинстве, — со вздохом сказал Хью. Когда пальцы Кадфаэля нащупали на голове Хью шишку, тот зашипел и вздрогнул, но особо беспокоиться было не о чем; Кадфаэль сказал об этом Элин, она облегчённо вздохнула и улыбнулась ему. На ворчание Хью по поводу того, что в него тыкают пальцами, оба не обращали внимания. — Если ты хочешь сохранять достоинство, мой господин, тогда, возможно, тебе следует научиться падать без ущерба для себя. — Теперь, когда Элин успокоилась, что с мужем не случилось ничего серьёзного, её улыбка была лучезарной. — Но раз уж ты в безопасности в руках брата Кадфаэля, мне следует заняться другими делами вместо того, чтобы стеречь тебя. — Она подошла ближе, прижалась губами ко лбу Кадфаэля возле брови и направилась к дверям. — Что, ни одного прощального поцелуя для супруга, даже когда он ранен? — спросил Хью, поднимая голову, чтобы взглянуть на Элин; в его голосе слышался смех, и всё же он поморщился, когда Кадфаэль начал исследовать пальцами его шею и плечи. Элин покачала головой и демонстративно вздохнула. — Так мне поощрить глупое поведение, вознаградив тебя за него? Нет, мой господин, я думаю, нет, — Элин улыбнулась им обоим. — Брат Кадфаэль заслужил свою награду тем, что по крайней мере сегодня не даст тебе сделать больше ничего подобного, а ты заработал себе право на головную боль и ломоту в плечах. Если продержишься хотя бы один день, тогда сможешь требовать поцелуй. Хью снова опустил голову на подушку. — Невыносимо трудная задача, но я буду стараться заслужить свой приз и призываю Кадфаэля в свидетели! Кадфаэль рассмеялся и снова сосредоточился на синяках, которые уже расцвели на плечах Хью. — Будь уверен, я доложу обо всём честь по чести. Тебе не удастся подкупить меня, чтобы я держал язык за зубами. — Я и не жду ничего иного. Ты стал другом Элин ещё до того, как начал помышлять обо мне, так что у неё бесспорное право первенства. — Поскольку мы сговорились не давать тебе двигаться исключительно из любви к тебе, это, можно сказать, только твоя ошибка; если бы тебе не удалось заслужить нашу любовь, то, ударившись, ты не стал бы жертвой нашей заботы, — довольно мягко произнёс Кадфаэль, когда Элин выскользнула из комнаты, чтобы заняться своими делами — а также, несомненно, некоторыми из тех, которыми планировал заняться Хью. — Подозреваю, к завтрашнему дню ты будешь страдать не только от ломоты в плечах; мышцы руки похожи не на плоть, а на камень, и пройдёт несколько дней, прежде чем они простят тебе резкий рывок. У меня есть растирание, которое поможет с этим справиться. — Подкрепляя слова действием, он сходил за сумой, которую принёс, помог Хью снять сорочку и начал его растирать. Кожа Хью была тёплой под руками Кадфаэля, и на ней было немало шрамов; многие из этих ран Кадфаэль лечил сам и всегда радовался, когда его помощи оказывалось довольно. Но на сей раз, кажется, он взял слишком много притирания; тяжёлый запах стоял в воздухе и щекотал ему нос. — Что ж, — сказал Хью, — теперь, когда ты закончил, я соглашусь отдыхать столько времени, сколько ты готов терпеть мою компанию. Мы можем перебрать все сплетни, которые знаем, и когда завтра я заговорю с горожанами, они будут удивляться, откуда мне известно про их недавнюю болезнь или сломанную ногу кузена Идриса. Но ты должен сесть здесь, рядом со мной. Так удобнее, и мне не придётся повышать голос и кричать через всю комнату в то время, как у меня звенит в голове. Поскольку у самого Кадфаэля тоже до сих пор болела голова, он не имел ничего против этого предложения, только заметил, что если Хью почувствует усталость, то ему лучше лечь спать. Он сел и стал слушать, как Хью рассказывает о слухах, что болезнь короля Стефана оказалась достаточно серьёзной и, хотя его только в последнее Рождество вновь признали королём, к Пасхе Англия может снова оказаться в руках императрицы. Кадфаэлю было тепло и уютно, присутствие Хью умиротворяло. Монах едва заметил, как сам начал клевать носом. Когда Кадфаэль проснулся, за окном царила глубокая ночь. Монах почувствовал, что в комнате удушающе жарко, его укрывает непривычно тяжёлое и мягкое пуховое одеяло, а рядом лежит кто-то ещё — так близко, что от его тела исходит дополнительный жар. Голова Кадфаэля казалась тяжёлой и слишком большой, виски всё ещё ломило от боли. Человек рядом с ним зашевелился, и тюфяк сдвинулся, когда они оба подтянулись на несколько дюймов вверх. — Хью, — заговорил Кадфаэль, медленно собираясь с мыслями. — Кажется, я уснул в твоей постели. — В пересохшем горле першило; в его собственной кровати так тепло было разве что в разгар лета. Послышался тихий смех. Рука Хью, покрытая мозолями от меча, лука и поводьев, на миг коснулась лба Кадфаэля и отдёрнулась прежде, чем Кадфаэль собрался с силами, чтобы запротестовать. — Не так глубоко, как стоило бы, мой друг. — Я должен присутствовать на полунощнице. Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы Элин могла сама ухаживать за тобой и не волноваться, а мне следовало вернуться в аббатство несколько часов тому назад, — проворчал Кадфаэль, потирая виски, в которых пульсировала боль. Обычно он не спал так крепко и столько часов подряд; приучившись ко сну урывками во время капитула и в другое время дня, когда никто в нём не нуждался, Кадфаэль совсем отвык спать подолгу, не будучи никем потревоженным. — Ты должен лежать спокойно и отдыхать, пока у тебя есть такая возможность, — этот голос был мягче, чем у Хью, и его обладательница находилась немного дальше; лежавшая по другую сторону от Хью Элин соскользнула с кровати, обошла её и, оказавшись возле Кадфаэля, сперва коснулась его рукой там же, где перед этим Хью, а затем протянула чашку с одной из его собственных микстур. — Мне ничего не надо, я в полном порядке, — сказал Кадфаэль, пытаясь сесть прямо. Казалось, кровать под ним странно кренится; он не приспособлен для тюфяков вроде этого, подумал монах. — А если и нет, так только потому, что здесь слишком жарко; даже если вы не позволите мне вернуться к утру в аббатство, я ведь могу поспать где-нибудь в другом месте? — И оставить нас беспокоиться о тебе и этой лихорадке, которую ты отрицаешь? Разумеется, нет, — сказал Хью, в то время как Элин всунула чашку Кадфаэлю в руки. — Вне всякого сомнения, ты ухаживал за достаточным количеством людей, страдающих от простуды, чтобы распознать признаки. Окружённый их заботой, Кадфаэль сделал глоток и мысленно принёс извинения за службу, которую пропускал. Элин забрала опустевшую чашку, и он снова лёг, твёрдо решив проснуться вовремя, чтобы вернуться в аббатство хотя бы к заутрене. Когда Кадфаэль проснулся снова, ставни были открыты, и в окна лился солнечный свет. Кадфаэль открыл глаза, моргнул и почувствовал, что голова у него болит ещё больше, чем накануне. В горле по-прежнему першило, и теперь он готов был признать, что это не от чрезмерного тепла в какой бы то ни было кровати. На самом деле, монах чувствовал себя выжатым и вялым, и ему не хотелось ничего, кроме как снова уснуть. Однако даже теперь он был не один. Стоило ему пошевелиться, как из кресла у окна поднялся Хью, взял чашку и подошёл к кровати. — Элин послала к аббату Радульфу гонца с объяснением, что ты подхватил ту же самую лихорадку, от которой лечил весь город последние две недели, — сказал Хью, пока Кадфаэль пил; на сей раз в чашке оказалось вино. — Она передала аббату, что мы намерены держать тебя у себя до тех пор, пока ты не будешь в состоянии вновь принять свои обязанности; лазарет аббатства и так переполнен подцепившими эту весеннюю простуду. Аббат послал нам своё согласие и надежды на твоё — и моё — скорейшее выздоровление. — Воистину, этим утром ты выглядишь подозрительно здоровым, — заметил Кадфаэль. Хью ухмыльнулся в ответ без тени раскаяния, и Кадфаэль понял, что не в силах злиться на сговор, благодаря которому отдыхал с вечера до позднего утра. — Что ж, Элин сказала, что, на её взгляд, нам стоит задержать тебя, пока ты не перестанешь выглядеть таким измученным, да и голова у меня на самом деле всё ещё болит. Даже если не так сильно, как я утверждал… — А теперь тебе приказано составить мне компанию — так же, как я составлял её тебе? — Судя по тому, насколько короткими были тени в комнате, Кадфаэль проснулся слишком поздно, чтобы вовремя вернуться к службе третьего часа, даже если отправится прямо сейчас, — поэтому он оставил мысли о возвращении вообще. Если отец аббат велел ему оставаться здесь и выздоравливать — кто он, чтобы отвергнуть этот дар? — Да, а ещё мне велено не напрягаться самому. У меня всё болит, но Элин, кажется, завладела половиной твоей мастерской, так что обо мне заботятся со всем тщанием; это твоё растирание от боли в мышцах пахнет так сильно, что я был уверен, что оно тебя разбудит. Кадфаэль скорчил унылую гримасу. — Кажется, этим утром я неспособен различить какой бы то ни было запах. — Несомненно, это простуда, которую ты с таким жаром отрицал накануне, — со смехом сказал Хью. — Ты всё ещё настаиваешь, что с тобой всё в порядке? — Только не тогда, когда вы с Элин оба настаиваете на обратном. Я бы не посмел. — Что ж, и ты думаешь, что я мог удержаться и не устроить против тебя заговор, в то время как ты готов сговориться против меня всегда? — весело спросил Хью. Кадфаэль допил вино, и Хью, забрав чашку, принёс вместо неё другую — на сей раз с тщательно отмеренной порцией хорошо узнаваемой коричневой микстуры, приготовленной самим Кадфаэлем. Сейчас она была разведена, хотя уловить запах её компонентов Кадфаэль из-за простуды не мог — ни горчицы, ни мяты или лавра, ни, тем более, менее ароматных трав. Та самая склянка, которую Элин попросила накануне, впервые его увидев. Кадфаэль выпил микстуру без возражений. — Ты пытаешься заслужить ещё один поцелуй от моей жены, Кадфаэль? — спросил Хью и ухмыльнулся, когда Кадфаэль поднял на него глаза. — Не припоминаю, чтобы за тобой было так легко ухаживать прежде. Более того, я, кажется, помню, как брат Эдмунд рассказывал мне, что однажды ты сам лежал в лазарете с жестокой простудой, и когда он вернулся с заседания капитула, то обнаружил, что, вместо того, чтобы находиться в кровати, ты сидишь и осматриваешь парнишку, которого принесли со сломанной ногой. — Поскольку я уверен, что, если бы попытался сбежать отсюда, ты или Элин поймали бы меня и доставили обратно, — стоит ли мне пытаться? — пробормотал Кадфаэль. Его глаза снова начали закрываться, головная боль уменьшилась, когда отяжелевшие веки скрыли свет, и в постели было так хорошо и тепло. Восхитительно мягкий тюфяк был настоящим блаженством для его старых костей, и поскольку он и пальцем не пошевелил, чтобы устроить себе этот праздник, то не испытывал ни малейшей вины, наслаждаясь им. Хью вернулся в своё кресло, возле которого лежала книга счётов. Вскоре к ним снова присоединилась Элин и взялась чинить какую-то одежду, поглядывая на них обоих. Работая, она мурлыкала себе под нос, а Хью бормотал комментарии по поводу подсчётов, которые вёл; под эти звуки Кадфаэль опять уснул. Заговор Хью и Элин, решивших удержать его там, где они смогут за ним ухаживать, заговор из любви к нему, был для него лучшим лекарством, чем любая микстура, которую он мог изготовить в своей мастерской, — и монах был уверен, что вскоре будет здоров.