Любовь не удержать за решёткой

Когда пришли вести, Иву едва сравнялось восемнадцать. Он стал взрослым мужчиной — пусть не в глазах своей сестры, но, во всяком случае, в своих собственных, — был быстр, смел и уверен в себе; настолько похож на своего героя, насколько мог. Да, в отличие от Оливье, он не обладал безграничной невозмутимостью и не владел приёмами сарацинских мечников, но всё же вырос и был достаточно искусен с оружием. С этим были согласны все; даже его дядя — и даже Оливье. Оливье, который сгинул как раз тогда, когда Ив достиг возраста мужчины. Оливье, от которого наконец пришла весть — много позже того дня, когда Ив и Эрмина начали волноваться. Оливье попал в плен, и за него запросили выкуп, который едва ли смог бы заплатить даже очень богатый лорд. Их дядя прочёл письмо с мрачным выражением лица, но под подлинной скорбью от утраты столь преданного вассала Иву удалось разглядеть незначительный намёк на — нет, не радость, но, возможно, облегчение. Ив знал, что было ему причиной. Дядя не смог бы заплатить такой выкуп, даже если бы продал все поместья — и свои, и принадлежащие Иву, — а значит, Оливье судьба томиться в заточении; и пока он в плену, Эрмина не сможет просить — то настаивая, то умоляя, то требуя, то пытаясь подольститься, — чтобы ей позволили за него выйти. Вот уже пять лет их дядя надеялся, что любовь Эрмины к безземельному Оливье потускнеет и она выберет другой объект для обожания, кого-то, более подходящего ей по положению; кого-то, у кого есть земли, богатство и титул. Ив мог бы рассказать дяде, сколь бессмысленна эта надежда. Единожды обратившись мыслями к чему-либо, Эрмина не отступалась. И её мысли — как и сердце — были обращены к Оливье Британцу. Так же, как мысли и сердце Ива — хотя он не говорил об этом ни одной живой душе. Но как мог он не любить Оливье всем своим существом? С того самого момента, как они встретились и их взгляды скрестились в идеальном взаимопонимании через смотровую площадку обледенелой башни, они были настолько близки по духу, словно являлись двумя половинками одной души. Порой они оканчивали друг за друга предложения, а часто вообще не нуждались в разговорах, поскольку понимали друг друга без слов. Да и как могло быть иначе после такой встречи! Ив задолжал Оливье свою жизнь с первого часа их знакомства и с тех пор поставил перед собой цель вернуть долг, став таким рыцарем, каким Оливье смог бы гордиться, смог бы назвать Ива другом и братом с такой же радостью и гордостью в сердце, как и Ив — его. Но в тёмные часы, когда его не мог услышать никто, кроме Господа, Ив мечтал быть для Оливье больше, чем братом и другом, сжать его в объятиях не в порыве грубовато-добродушной любви братьев по оружию, а в порыве запретной для них сладкой страсти. О нет, Ив встречал достаточно женщин, которые волновали его кровь, и с некоторыми из них даже согласился бы (если бы так повелел ему дядя) обвенчаться, разделить постель и прожить бок о бок всю жизнь — но ни одна из них не была столь безжалостной и умной, столь искусной и преданной, столь доброй и храброй, как Оливье. Никто в целом мире не мог быть таким, как Оливье; Ив был полностью в этом уверен. Но он никогда не говорил о том, что было у него на сердце, и так хорошо скрывал свои истинные желания, что мог бы поклясться даже перед Господом: никто — даже Оливье, который знает его лучше, чем кто-либо другой, — не разгадал их. И всё же именно эта страсть, эта запретная и всепоглощающая любовь — а вовсе не привязанность к сестре, как он притворялся, — побудила Ива отважиться на безумную, опрометчивую попытку спасти Оливье из заточения. Предпринимать подобное в одиночку — воистину безумие, и всё же пять лет тому назад Оливье сделал то же самое; и не только вышел из этой переделки живым, но и спас Ива. Безусловно, если быть откровенным, там было небольшое войско, которое отвлекало врага, но всё же, оглядываясь назад с мудростью мужчины, а не благоговением мальчика, Ив понимал, насколько проще было бы отступиться. И теперь он сделает то же, что сделал тогда Оливье, — или погибнет, пытаясь, и когда Эрмина выйдет замуж, её сын сможет унаследовать земли их отца. Надежда была безумной и глупой, но, несмотря на всё своё безумие и глупость, Ив был не вовсе лишён хитрости. Он знал, что многие битвы были проиграны из-за недостатка ума, и поэтому, добравшись до крепости, в которой томился Оливье, не подъехал к воротам, чтобы вызвать её лорда на поединок, и не стал безрассудно взбираться на стены, а оставил коня в аббатстве, находившемся в двух часах быстрой ходьбы, облачился в грубую домотканую одежду, которую мог бы носить любой лесник (памятуя, как легко Ален де Гоше узнал в нём дворянина по богатому платью и серебряной инкрустации на рукояти кинжала), и пешком отправился на разведку земель вокруг крепости. Ив заметил стражников на стенах, запомнил смену караула, обратил внимание на вилланов, каждое утро привозящих к воротам свои товары, и, забравшись на самые высокие из растущих поблизости деревьев, рассмотрел подворье крепости, расположенное за её стенами. Оливье не было видно весь день. Несомненно, это означало, что его держат в темнице и Иву придётся каким-то образом пробраться незамеченным в крепость — достаточно надолго, чтобы его найти. Четвёртый день одинокого бдения подарил ему первый настоящий шанс, и Ив немедленно за него ухватился. Вилланы привезли к воротам гораздо больше еды, чем прежде, а у вышедших за ней слуг был праздничный вид. Стражники тоже выглядели радостными и оживлёнными, и в обеденное время Ив увидел, как почти половина из них, смеясь и перешучиваясь, отправилась в крепость, а пара вилланов с кувшинами, в которых, как подозревал Ив, было вино с пряностями, подошли, чтобы налить выпить оставшимся стражникам. Следовательно, едва ли кто-то будет исполнять свой долг чересчур ревностно. А затем Ив с внезапным приливом возбуждения увидел, что стражники сгрудились в кучу, переговариваясь и хохоча, и оставили одну из стен пустой и без наблюдения. Недолго думая, Ив соскользнул с дерева, незамеченным перебрался через стену и к тому моменту, как один из отдыхающих стражников вспомнил о своём долге и начал бесцельно прогуливаться вдоль стены, благополучно затаился в кустарнике. Без особых усилий Ив прокрался за деревьями и кустами и оказался возле поленницы. Там он спокойно взял несколько небольших брёвнышек и не спеша направился в кухню. Как и подозревал Ив, на кухне царила суматоха и все работали, не покладая рук. Он положил дрова в поленницу возле очага, схватил кувшин сдобренного пряностями вина и, так и не удостоившись ничьего внимания, проскользнул во внутреннюю дверь. Опустив голову, Ив спешил по коридору, пока не нашёл, куда свернуть; удалившись от праздничного шума, он осторожно огляделся по сторонам и, наконец заметив ведущую вниз лестницу, начал медленно спускаться в подземелья крепости. Темницы охранял старый и довольно раздражительный стражник. Он сердито взглянул на Ива, когда тот вошёл в караулку. — Немного винца вам принёс, сэр, — сказал Ив, старательно подражая крестьянскому выговору, чтобы его можно было принять за посланного с поручением слугу-виллана. Стражник хрюкнул и охотно взял кувшин. Ив снова поднялся по лестнице и, оказавшись вне поля зрения стражника, остановился и стал ждать. Он был вознаграждён звуком льющегося из кувшина вина, затем стражник сглотнул и стукнула чашка. Раз, другой, третий. По дороге сюда Ив сделал глоток из кувшина и убедился, что вино хорошее и крепкое. И если выпить три чашки на пустой желудок… Да. Тихий звук, какой бывает, когда человек кладёт голову на сложенные руки — словно в молитве, — а затем, благословение всем святым, храп. Ив вернулся в караулку и обнаружил, что стражник спит, уронив голову на руки, а рядом с ним стоит почти пустой кувшин. Ключи висели на стене; Ив снял их с гвоздя так тихо, как только мог, сжав одной рукой, чтобы не лязгнули, и поспешил вниз по коридору, заглядывая в каждую из забранных решёткой камер. Большинство из них были пусты, и Ив невольно ускорил шаги. Что, если Оливье здесь нет? Что, если его держат в другой части крепости — или же он, как человек чести, дал слово, что не сбежит, и сейчас веселится вместе со всеми в большом зале, на том самом празднике, благодаря которому Ив смог сюда попасть? Но последняя дверь по коридору была крепко заперта, и, вглядевшись сквозь решётку, Ив увидел до боли знакомый силуэт, вытянувшийся на тонком тюфяке. — Оливье! — шепнул он. Оливье немедленно вскочил на ноги и бросился к решётке. — Душа моя, как ты сюда попал? — выдохнул он. — И у тебя в руке нужные ключи… Мой храбрый рыцарь! Почувствовав, как от похвалы у него запылали щёки, Ив поспешно опустил голову и отпер дверь — сжав зубы, когда несмазанные петли заскрипели, несмотря на всю его осторожность. Тем не менее из караулки по-прежнему доносился громкий храп, и Оливье, выйдя в коридор, в порыве благодарности сжал Ива в крепких объятиях. — Пошли, я не знаю, как долго твой тюремщик будет спать, — пробормотал Ив. — Когда дойдём до основных коридоров, притворись, что перебрал вина, и склони голову ко мне на плечо. Тогда, с Божьей помощью, мы сможем пробраться незамеченными. — Охотно, — ответил Оливье и проследовал за Ивом мимо безмятежно храпящего стражника. Ив повесил ключи на место, и они, поднявшись по лестнице, достигли общего коридора. Ив вознёс небесам пылкую молитву и, притянув Оливье ближе, повёл его к двери наружу. Тёплое дыхание Оливье касалось его шеи; Ив всё ещё был на ладонь ниже, но зато шире в кости. Они уже почти вышли наружу — сквозь открытые двери Иву было видно внутренний двор крепости, тускло освещённый в сумерках, — когда позади открылась дверь и из неё, громко смеясь, вывалилась группа полупьяных стражников. Ив отпрянул к стене коридора, почтительно склонив голову, когда стражники прошли мимо; Оливье спрятал лицо возле его шеи. Один из стражников загоготал, крикнул: «Что, друг, малость перебрал вина?» — и с силой хлопнул Оливье по плечу. Оливье застонал, как если бы ему было плохо, покачнулся в крепких объятиях Ива, и стражники, засмеявшись ещё громче, отправились по своим делам. Они так и не поняли, что мнимый пьяный — на самом деле сбежавший узник. Подождав, пока стражники уйдут, Ив вывел Оливье во внутренний двор. Укрытые сгущающимися сумерками, они проскользнули за кустами и добрались до высокого дерева, благодаря которому Ив ранее перебрался через стену. Над тем местом, где они прятались, стояли, оперевшись на зубцы стены и перешучиваясь, двое стражников. Ив и Оливье затаились в тенях, ожидая, пока они уйдут. Поначалу казалось, что стражники вовсе не собираются покидать столь удобный насест, но наконец из кухни показался очередной виллан и, забравшись на стену, передал им корзину с едой. Тогда стражники ушли, и Оливье с Ивом, взобравшись на дерево, перелезли через стену с быстротой скользнувшего по луне облака. — Мой конь чуть более чем в двух часах ходьбы отсюда, — шепнул Ив на ухо Оливье, пока они пробирались прочь под сенью леса. — Ты сможешь пройти так далеко? — Пройду, если должен, — пообещал Оливье, но уже спустя час начал спотыкаться в темноте. Скудная еда и слишком долгое бездействие лишили его обычной силы и энергичности. — Нам совершенно ни к чему, чтобы ты врезался в дерево, — тихо сказал Ив и увлёк своего спутника под прикрытие выступающего из земли высокого валуна. Стояла благоухающая летняя ночь, и грубый крестьянский плащ Ива должен был послужить достаточно хорошим одеялом им обоим. — Иди сюда, отдохнём немного. У меня есть немного хлеба с сыром и разбавленное вино. Пойдём дальше, когда рассветёт. — Как скажешь, — ответил Оливье. Он поел хлеба с сыром и с благодарностью сделал большой глоток вина, прежде чем задремать на плече Ива. Ощущать тяжесть его тёплого тела было приятно. Ив старательно укрыл их обоих плащом и приготовился бодрствовать всю ночь, прислушиваясь, нет ли погони. Если Господь и святые угодники будут милостивы, их побег не раскроется ещё много часов, и ещё больше времени тюремщики Оливье проведут, обыскивая всю крепость, прежде чем начать рыскать по лесам. Тёплое дыхание Оливье щекотало горло Ива, тяжёлая рука лежала поперёк груди. Ив немного поёрзал, чтобы притянуть Оливье ближе, и на миг прикрыл глаза, отчаянно желая наклониться, поцеловать лицо возлюбленного, убрать мягкие волосы со лба Оливье и обвести пальцем линии высоких скул и изящный изгиб ястребиного носа. Он знал, что испытывать к Оливье подобное влечение — грех; грех, который, возможно, с трудом простил бы даже брат Кадфаэль. Но Иву трудно было до конца поверить, что его желание лелеять Оливье, радовать его, доставлять наслаждение, делать счастливым — что это желание столь неугодно Господу. Но если это всё, что когда-либо будет у Ива, — эта тихая ночь в чаще леса и Оливье, сладко спящий в его объятиях, — то он будет лелеять этот миг, эти краткие часы темноты и покоя, всю свою жизнь. Было уже поздно — давно минул час заутрени и, возможно, приближалось время службы первого часа, — когда Оливье, не открывая янтарных глаз, пошевелился, обратил лицо вверх, навстречу слабому лунному свету, и мазнул губами по щеке Ива. Последнему едва удалось справиться с искушением повернуть голову и позволить их губам встретиться в поцелуе. Разумеется, Оливье не ведал, что творил; всё ещё находясь в полудрёме, он, несомненно, думал, что держит в объятиях кого-то другого. Ив не станет бесчестить их обоих, принимая любовь, предназначенную не ему. — Оливье, проснись, — шепнул он вместо этого, тихо и успокаивающе. Оливье открыл глаза и посмотрел на Ива снизу вверх долгим взглядом, нечитаемым в темноте. — Мой храбрый рыцарь, — прошептал он наконец. — Ты бодрствовал всё это время? — Это было несложно, — ответил Ив. — Если хочешь, поспи ещё немного; до рассвета несколько часов. — Я уже не такой замученный, как накануне; могу заступить в караул, если ты хочешь поспать, — сказал Оливье. Впрочем, он не сделал попытки сесть, и Ив всё ещё чувствовал у себя на плече приятную тяжесть его головы. Ив подавил смешок; ему удалось не издать ни звука, только плечи вздрогнули. — Ах, ты только послушай нас обоих, Оливье. Каждый жаждет принять на себя ношу другого, — мягко проговорил он. — Но на самом деле я не устал; спи, если хочешь. — Будем спорить, кто устал сильнее? — весело спросил Оливье. — Если честно, то я проспал достаточно; но если не хочешь поспать в свою очередь, то скажи мне, умоляю, как ты оказался здесь, один, чтобы спасти меня. Поскольку, несомненно, твой дядя не мог позволить тебе столь необдуманно броситься навстречу опасности. — Да уж, не мог, — согласился Ив, чувствуя, что краснеет, и радуясь, что темнота скрывает это. — Твои пленители запросили за тебя слишком высокий выкуп, хотя я с радостью стал бы нищим, если бы это могло вернуть тебе свободу, и я — я не мог вынести мысли о том, как ты томишься в заточении в ожидании выкупа, который никогда не заплатят. — Он покраснел ещё сильнее и запоздало добавил: — И Эрмина тоже не могла этого вынести. И вот с её помощью и с её благословения мне удалось ускользнуть. — В таком случае да благословит Господь вас обоих, — мягко произнёс Оливье. — Я начинал подозревать, что за меня запросили куда больший выкуп, чем я того заслуживал, хоть и не понимал, почему они сочли столь отчаянно важным держать меня в заточении; я всего лишь один из рыцарей твоего дяди. — Ты — лучший, — храбро сказал Ив. Оливье тихо рассмеялся. — Я бы не заходил так далеко, — сказал он и придвинулся чуть ближе к Иву. Ив знал, что это только потому, что ночь прохладна, а плащ не настолько широк, чтобы лежать под ним бок о бок, не обнявшись; и всё же широкая рука Оливье обжигала его кожу теплом сквозь грубую тунику, а тяжёлая голова лежала на плече. Оливье глубоко вздохнул, словно собираясь с силами, и медленно произнёс: — Мой храбрый рыцарь, только ли ради Эрмины ты пришёл за мной? — Нет, — тихо сказал Ив. — Даже если бы она не любила тебя всем сердцем, всё равно любил бы я, потому что ты — ты очень дорог мне, Оливье. Дороже всех на свете. — Ему захотелось забрать свои слова назад, как только они слетели с губ, поскольку, несомненно, это было признание в желаниях, которыми он поклялся никогда не запятнать своего друга; и действительно, дыхание Оливье внезапно стало неглубоким, как будто он получил удар. И всё же он не выпустил Ива из объятий и не отдёрнулся. — Боже, помоги мне, — пробормотал Оливье — так тихо, что Ив едва его услышал. — Я знаю — ох, мой храбрый рыцарь, я знаю, что ты не мог иметь в виду… Боже, прости меня, — закончил он почти с отчаянием. И прежде чем Ив осознал, что происходит, Оливье приподнялся на сильной руке и прижался губами к его губам. Ив был настолько ошеломлён, что только молча уставился на своего спутника. Оливье сел — внезапная утрата его тёплого тела под боком показалась Иву почти болезненной — и спрятал лицо в ладонях. — Боже, прости меня, — приглушённо, но отчётливо повторил он, и Ив, огромным усилием воли собравшись с мыслями, наклонился и положил руку на сгорбившуюся спину Оливье. — Оливье, — тихо сказал он, а затем наконец осмелился произнести слова, которые так долго держал в себе. — Оливье, любовь моя, взгляни на меня. Оливье поднял голову, его янтарные глаза мерцали в лунном свете. Даже если каждый из них пытался таиться от другого, они всё равно знали друг друга настолько хорошо, что этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы раскрыть всё. — Ив, мой храбрый рыцарь, — проговорил Оливье полным изумления голосом. — Стало быть, мы оба умалчивали об этом? — Возможно, с того момента, как впервые встретились, — согласился Ив. — Во всём мире не было ничего более светлого и прекрасного, чем ты, и я — как я мог не воспылать к тебе любовью? Должен признать, что поначалу это была не более, чем любовь мальчика к своему герою, но я вырос и стал мужчиной, и моя любовь тоже выросла, и — что ж, ты мне дороже жизни. — Так долго, — поразился Оливье, — и я пребывал в полном неведении! — А что насчёт твоей любви? — осмелился спросить Ив, чрезвычайно смутившись. — Последние два года, — ответил Оливье. — Ты помнишь, мой храбрый рыцарь, тот день, когда впервые превзошёл меня во владении мечом? Ты так гордился своим мастерством — и всё же был первым, кто спросил, не причинил ли мне вреда своими ударами. — Этот день навсегда запечатлелся в памяти Ива, озарённый гордостью и залитый яркими лучами солнца. — Я вижу, ты помнишь, — сказал Оливье, и его губы тронула нежная улыбка. — Это тогда я впервые понял, что ты стал мужчиной, тем, с кем я с гордостью сражался бы бок о бок, а не ребёнком, которого надо укрывать от опасностей мира. И поскольку ты мой самый близкий друг и я любил тебя всем сердцем с тех пор, как мы встретились, могла ли эта любовь не превратиться… — Оливье беспомощно умолк, с несвойственной ему неловкостью пожал плечами и развёл руки, словно пытаясь схватить ускользнувшее объяснение. — С того дня мне не так уж часто удавалось тебя превзойти, — сказал Ив, не в силах подобрать более подходящие слова. — И всё же можно сказать, что ты превзошёл меня во всём, — возразил Оливье. Он потянулся через разделяющее их скудное пространство, и Ив немедленно схватил его руку, крепко переплетя пальцы. — Вне всякого сомнения, — сказал Ив, чувствуя, что во рту у него пересохло от радостного предчувствия, — это ты превзошёл меня. — Он опустил глаза, чтобы взглянуть на их сплетённые пальцы. Оливковая кожа Оливье и загорелая кожа самого Ива были почти одного оттенка в тусклом свете луны. Ив услышал, как Оливье сглотнул, а затем мягко произнёс слова, что, должно быть, впечатались в его память так же, как и в память Ива. — Подними-ка голову, душа моя, — сказал Оливье, — и покажи мне снова своё мужественное лицо. Дай мне взглянуть на мой приз! Ив выполнил просьбу, встретился взглядом с Оливье — и увидел, что в золотых глазах сияет то, о чём он не смел и мечтать. Не расплетая пальцев, Оливье мягко потянул его на себя, и Ив, охотно подчинившись, наклонился вперёд. Губы Оливье были тёплыми и мягкими, и если бы не холод земли, на которой они сидели, Ив решил бы, что всё это ему снится. — Со всем остальным предлагаю обождать до завтра, — мягко произнёс Оливье, когда их губы наконец разомкнулись. — Остаток ночи я хочу провести, держа тебя в объятиях, и эти часы станут для меня богатством, несравнимым с золотом всей Англии. Если… если ты не против… — Я жажду этого всем сердцем, — немедленно ответил Ив. Оливье коротко рассмеялся, обнял его, и они, утратив равновесие, опрокинулись на землю — так, что Ив оказался сверху. — Я не слишком тяжёлый? — спросил он, рвано дыша. Оливье взял его лицо в ладони и сладко поцеловал. — Мой храбрый рыцарь, ты не был бы слишком тяжёлым, даже если бы был тяжелее втрое, — с нежностью сказал он. — Не волнуйся, я не хрупкая девица. — Нет, — согласился Ив, вновь изумляясь тому, что каким-то образом его самые тайные мечты, к великой радости, воплотились въяве. — Ты — лучший мечник из всех, что мне встречались, и столь доблестный воин, что любой счёл бы за честь сражаться подле тебя, и вдобавок к этому невероятно храбрый и благородный. — А ты вырос сладкоречивым, — заметил Оливье. — Тише, мой храбрый рыцарь, лучше поцелуй меня; тебе нет нужды меня обольщать. Я уже побеждён. — Я не обольщаю, а говорю чистую правду, — сказал Ив и послушно наклонил голову, чтобы вновь встретиться с Оливье в поцелуе. Медленно смещаясь, они наконец легли бок о бок, укрывшись плащом и переплетя руки. Ив прижал Оливье к себе и с радостью почувствовал, как тот крепко обвил его руками в ответ. Даже если у него никогда не будет ещё одной такой же ночи — по крайней мере, эта ночь у него была. Он прижимал Оливье к себе, чувствовал его тёплое дыхание на своём горле, горячие губы на губах. Ив поддался давно подавляемому порыву, поднял одну руку и погладил волосы Оливье. Они оказались такими же прекрасными и мягкими, как он и мечтал. Оливье издал тихий звук, больше всего похожий на мурлыканье довольного кота, прикрыл глаза и подался навстречу ласке. — Мой храбрый рыцарь, — пробормотал он, и Ив подумал, что никогда не захочет иных ласковых слов — потому что эти, произнесённые любимым голосом, ему много дороже, чем любая лесть или нежное прозвище, слетевшие с уст кого-то другого. — Душа моя, — ответил он, вложив всё своё чувство в эти простые слова, и Оливье, вздохнув, прижался ближе и потянулся за очередным поцелуем. Так, в объятиях друг друга, они провели оставшиеся часы ночи, охваченные слишком глубоким блаженством, чтобы говорить что-то ещё. Когда наступил рассвет и небо прояснилось, Ив поднялся на ноги, увлекая за собой Оливье, и в молчании, которому не нужны слова, они продолжали свой путь, сопровождаемые всё более громким птичьим пением, пока не достигли стен аббатства. Привратник был изумлён, увидев их, но ничего не возразил по поводу того, что Ив потребовал свою лошадь в этот малоподходящий час. Ив взял с собой не боевого коня, которого дядя подарил ему в знак вступления в возраст, а крепкого, спокойного мерина, который легко мог нести на себе двоих человек. Мерин поприветствовал его тихим счастливым ржанием, обрадованный, что перед ним наконец поставили задачу, достойную его силы. Один из братьев вынес хлеб и мясо, завёрнутые в чистую тряпицу, и Ив заново наполнил флягу хорошей, прозрачной водой из колодца. — Садись первым, а я поеду позади тебя, — сказал он Оливье, и тот громко рассмеялся. — О, я хорошо помню, как ты был достаточно мал, чтобы ехать впереди, — весело откликнулся Оливье и легко вскочил на спину мерина. Ив сел у него за спиной, и Оливье, подобрав поводья, негромко прищёлкнул языком, побуждая коня двигаться. Ив обвил руками тонкую талию Оливье и склонил голову ему на плечо, умиротворённый мерным биением его сердца. — Что ж, в путь, — мягко сказал Оливье. — А пока мы едем, ты, мой храбрый рыцарь, можешь обдумать, что скажешь дяде насчёт своей безррассудной авантюры. — Я скажу ему, что она была предпринята во имя чести и любви, — твёрдо ответил Ив, — поскольку это так и есть. Нет чести в том, чтобы оставить товарища томиться в заточении, а если мой дядя подумает, что мной руководила любовь к сестре, что ж — он может думать как пожелает. Мы двое будем знать правду. — Будем, — подтвердил Оливье и накрыл сцепленные руки Ива одной своей, тёплой и сильной. — Будем, мой храбрый рыцарь, и по крайней мере это никто у нас не отберёт. — И когда дорога сделала поворот и их скрыли от чужих глаз растущие вокруг деревья, Оливье повернул голову и снова прижался губами к губам Ива. — Так будем лелеять эту правду — и друг друга, — мягко произнёс он, и его золотые глаза ярко сияли, отражая свет восходящего солнца. — Будем, душа моя, — согласился Ив. Он обнял любимого чуть крепче, и они поехали дальше. Их ожидало новое убежище — и много безоблачных золотых дней.