Роковой брак

Лето стояло солнечное и тёплое. Праздник перенесения мощей святой Уинифред обещал удаться на славу, и в аббатство, как всегда, стекалось множество паломников. Многоголосый гомон разносился в прогретом солнечными лучами воздухе, внося мирскую суету в размеренную монастырскую жизнь. Брат Кадфаэль стоял поодаль от дороги, с улыбкой глядя на идущих в странноприимный дом и выходящих оттуда гостей, когда его острые, несмотря на возраст, глаза приметили в толпе знакомое лицо. Молодая женщина, красивая, стройная и грациозная, была одета куда богаче, чем когда Кадфаэль видел её в последний раз, на её голове, прежде непокрытой, был лёгкий платок — и всё же монах сразу узнал и спускающиеся из-под платка на спину тяжёлые медно-золотистые косы, и нежное застенчивое лицо. — Мелангель! — радостно окликнул он, и женщина, вздрогнув, обернулась. В её голубых глазах под изящными дугами тёмных бровей тоже вспыхнула радость, а лицо зарделось смущённым румянцем. — Брат Кадфаэль, — улыбаясь, сказала она, когда травник подошёл к ней и, взяв за руки, целомудренно поцеловал в щёку. — Брат Кадфаэль, я так рада вас видеть… — И я тебя тоже, девочка, — ответил Кадфаэль, оглядывая её с головы до ног. Платок из белого полупрозрачного шёлка был вышит серебряной нитью, и удерживал его охватывавший лоб Мелангель тончайший серебряный венчик. Платье тоже было не чересчур роскошное — но несравнимое с простой домотканой одеждой, которую она носила в девичестве. — Я вижу, Люк хорошо о тебе заботится, — одобрительно заметил Кадфаэль. Мелангель при этих словах едва заметно вздрогнула, что не укрылось от проницательного взгляда монаха. — И сам, видать, живёт куда богаче, чем раньше. — Д-да, — запинаясь, ответила Мелангель, и её руки, всё ещё лежавшие в широких ладонях Кадфаэля, снова вздрогнули. — Да, госпожа Джулиана ведь сделала его своим наследником… и любит как родного сына… Можно сказать, что манором её супруга по-прежнему управляет она — Люк никогда не пытался оспорить у неё это право и вступить во владение своим наследством… и не станет пытаться, я знаю… Но мы всё равно ни в чём не нуждаемся. Госпожа Джулиана очень добрая. Говоря это, Мелангель то бледнела, то краснела — и Кадфаэль не преминул заметить, что хвалит она знатную родственницу мужа, но не его самого. — Люк с тобой? — спросил монах, бросив быстрый взгляд по сторонам. — Да, — быстро ответила Мелангель, кивнув головой, отчего из-под её платка выбилось несколько прядок. — Да, конечно. Он оставил меня ненадолго… а тут вы, брат Кадфаэль… — Надеюсь, вы оба счастливы в супружестве, — сказал Кадфаэль, внимательно глядя в голубые глаза. — Помню, дни, предшествовавшие вашему венчанию, были не слишком безоблачными. Да, он хорошо их помнил, эти дни. И мрачный огонь в глазах Люка Мевереля, одержимого своим роковым обетом, и то, как он в сердцах дал Мелангель пощёчину, а она потом пыталась скрывать ото всех слёзы и Кадфаэль делал ей примочки, чтобы быстрее сошёл синяк на лице. Но потом — потом Люк упал перед ней на колени, и когда их венчали в церкви аббатства, глаза обоих сияли как звёзды… В тот день Кадфаэль подумал — всё хорошо, что хорошо кончается. Но сейчас, несмотря на богатое платье Мелангель и на то, что она не сказала ничего, что могло бы навести на подозрения, у него закралось сомнение, всё ли закончилось хорошо. — Брат Кадфаэль, я, пожалуй, пойду, — сказала Мелангель, быстро убирая руки из пальцев монаха — чем ещё больше укрепила его в подозрениях. — Люк будет меня искать… — Мелангель? С кем ты тут разговариваешь? Кадфаэль обернулся и сразу узнал Люка Мевереля. Тот совсем не изменился внешне — и одет был куда скромнее, чем его жена. Мелангель тоже обернулась на голос мужа — и радость, появившаяся в её глазах при виде Кадфаэля, угасла, на миг сменившись чем-то очень похожим на испуг. Хотя казалось бы — с чего женщине бояться мужа, если она всего лишь вела дружескую беседу с пожилым монахом?.. Люку определённо не в чем было её упрекнуть. — Полагаю, вы меня помните, Люк, — сказал Кадфаэль, и молодой человек, вежливо улыбнувшись, кивнул. Как показалось монаху, Люк успокоился, узнав его, — и всё же на ту самую долю мгновения, на которую милое лицо Мелангель стало испуганным и виноватым, муж взглянул на неё мрачным тяжёлым взглядом, каким когда-то смотрел на Сиарана. — Конечно, брат Кадфаэль. Я просто подумал, с кем это разболталась моя жена — а она, оказывается, встретила старого знакомого. — У неё ещё и брат здесь, в нашей обители, — заметил Кадфаэль; теперь его карие глаза пристально смотрели на Люка. — Думаю, она будет рада поболтать и с ним. — Само собой, брат. Просто я-то сразу увидел, что говорит она не с Руном, вот только поначалу не признал, что это вы. — Люк помолчал и, видимо, чувствуя, что должен поддержать вежливую беседу, добавил: — Мы решили совершить паломничество к святой Уинифред, два года назад соединившей наши сердца и исцелившей брата Мелангель… с которым — вы правы — ей тоже хотелось повидаться. — Дело доброе, — искренне одобрил Кадфаэль и улыбнулся Люку чуть теплее. — Мелангель будет рада увидеть Руна — и он её тоже. А святая Уинифред никогда не оставляет своей милостью тех, кто её чтит. Да и навестить место, где обвенчались, любой супружеской чете приятно. — Вот и я так думаю. Ладно, Мелангель, пошли. Думаю, за ближайшие несколько дней мы ещё не раз увидимся с братом Кадфаэлем. — Заходите ко мне оба в любое время, — пригласил Кадфаэль. — Буду рад видеть вас у себя в сарайчике. — Конечно, брат, — пообещал за двоих Люк, крепко беря Мелангель за руку. — Мы тоже будем рады. Он коротко наклонил голову в знак окончания разговора, и они с Мелангель ушли, держась за руки. Люк ни разу не обернулся, но Мелангель кинула на Кадфаэля быстрый взгляд через плечо, и монаху снова на миг померещилось в её глазах затравленное и почти умоляющее выражение. Да, Люк стал выглядеть гораздо более спокойным и уверенным в себе, чем раньше, а вот Мелангель… — Что-то, девочка, не сильно ты похожа на счастливую супругу, — чуть слышно пробормотал Кадфаэль себе под нос. — И глаза у тебя больше не сияют. В этот день Кадфаэль задержался у себя в сарайчике надолго после вечерни. Нужно было приготовить некоторые особо ценные микстуры, которые он ни за что не доверил бы своему помощнику, развесить на просушку травы… Скрипнули петли. Кадфаэль обернулся — и увидел, что в сарайчик боком, так и не открыв дверь полностью, проскальзывает Мелангель. — Я боялась, что вы уже спите, брат, — забормотала она, не поднимая глаз и держа руку с краем серебристого головного платка у лица. — Но увидела из-под двери свет и подумала… — В моём возрасте сна нужно не так уж много, девочка, — добродушно заметил Кадфаэль. — И сегодня у меня было немало работы. — Я вам помешала, брат? Простите, я сейчас… Мелангель дёрнулась обратно к двери, но подоспевший Кадфаэль тронул её за тонкое запястье. — Пустое, я уже почти закончил. И плох тот монах, который не оторвётся от работы или молитвы, когда в нём нуждаются люди. Что случилось, ты не можешь заснуть? У меня есть маковая настойка… — Нет, — Мелангель прерывисто вздохнула. — Нет, спасибо, брат, дело не в этом… хотя я правда неважно сплю, но… — Она наконец подняла голову и уронила руку, удерживавшую у лица платок. — Брат, у вас не найдётся той примочки, что вы делали мне в прошлый раз? Сейчас праздник, в аббатстве столько гостей… мне стыдно завтра показываться на люди, а не могу же я весь день отсиживаться в странноприимном доме… Не сдержавшись, Кадфаэль потрясённо охнул. Левую щёку Мелангель уродовал огромный безобразный кровоподтёк — куда более серьёзный, чем в тот раз, когда Люк ударил её, разозлившись, что она отпустила Сиарана. Кадфаэль был уверен, что тот раз станет единственным… «Старый глупец», — мысленно выругал себя монах и, взяв Мелангель за руку, осторожно повёл её к лежанке. — Что случилось, девочка? — тихо спросил он. — Давай снимай платок, сейчас я сделаю тебе примочку. Да не держись ты так за него, ты не наложница из сарацинского гарема, а я не молодой прелюбодей, чтобы тебе меня стыдиться. — Я… я упала, — быстро сказала Мелангель, послушно снимая платок и кладя его рядом с собой на лежанку. — Споткнулась и ударилась о косяк. — Знаешь, я, конечно, не священник, и ты у меня не на исповеди, — Кадфаэль налил в миску немного пахнущей травами жидкости из глиняной бутыли, смочил в ней тряпицу и приложил её к синяку на скуле Мелангель, — но всё же ложь — грех. И в особенности когда лжёшь духовному лицу. Мелангель вздрогнула — то ли оттого, что притирание щипало кожу, то ли от мыслей о грехе. На миг Кадфаэль даже подумал, что не стоило ему разговаривать с ней столь сурово, но тут же напомнил себе, что в противном случае она ни за что не поведала бы ему правду. — Люк ударил меня, — сказала Мелангель. Она явно пыталась произнести эти слова спокойно, но голос помимо воли зазвенел, а нежные пухлые губы задрожали от обиды. — Ударил… снова… — Не в первый раз, — тихо подтвердил Кадфаэль, снова окуная тряпицу в миску и прикладывая её к скуле молодой женщины. — И не во второй, верно? — Не во второй, — Мелангель всхлипнула, и с её отливающих медью пушистых ресниц сорвались несколько слезинок. — Он… он увидел, как я разговариваю с одним молодым братом… улыбаюсь, смеюсь… Он так хорошо шутил, рассказывая о пройдохе-нищем, который притворялся калекой… Брат, мы просто разговаривали! — Мелангель вскинулась, и Кадфаэлю пришлось придержать её за локоть, не давая вскочить с лежанки. — Разве грех монаху разговаривать с паломницей? — Разумеется, нет, — куда более сердито, чем собирался, ответил Кадфаэль, чувствуя, как в нём — грешен, воистину грешен! — закипает лютая ярость на Люка Мевереля. — Если в их разговоре нет непристойных намёков — а я уверен, что у вас их не было. И ничего дурного нет в смехе. Ибо велел нам Господь всегда радоваться, а лживые пройдохи заслуживают того, чтобы над ними малость поглумиться. Про себя Кадфаэль подумал, что, скорее всего, безымянный молодой брат беседовал с Мелангель не только из вежливости и желания рассказать добрую шутку, но и потому что ему было приятно поговорить с хорошенькой женщиной. Однако восхищение красивым цветущим личиком тоже может быть вполне невинным, и даже если не все мысли монаха были безупречны, вины Мелангель в этом точно нет. — Люк был в ярости, когда нас увидел, — сокрушённо продолжала Мелангель. — Он… он всегда так ревнив, когда я разговариваю с другими мужчинами… я понимаю, это потому, что он меня любит, но… Он ходил мрачный весь день, а вечером сказал, что я его опозорила, что он привёз меня сюда для того, чтобы я могла увидеться с братом, а не чтобы соблазняла своим распутством каждого встречного монаха… Я попыталась оправдаться, но… но он… — Но он счёл вполне достойным для себя ударить беззащитную и ни в чём не повинную женщину, — уже не пытаясь скрыть гнев, ответил Кадфаэль. — Свою жену, которую клялся перед Господом любить, оберегать и защищать. Которой должен служить опорой в болезни и в здравии… — Брат, Люк меня любит, — Мелангель всхлипнула громче, прозрачные ручейки слёз потекли по щекам. — Правда любит… вы же видите, он покупает мне такие дорогие наряды… — Один человек — полчеловека, муж и жена — целый человек, — ещё более сердито возразил Кадфаэль. — А твой муж относится к тебе не как к своей половинке в браке, а как к игрушке, которую может покрыть сусальным золотом, а может и сломать. Конечно, подумал Кадфаэль, многие сказали бы, что муж имеет право учить жену как словом, так и кулаком. Возможно, иные сварливые или неверные жёны того и заслуживают — хотя сам Кадфаэль никогда не склонялся к подобному мнению и не представлял, как можно поднять руку на женщину, — но чем провинилась Мелангель? Только лишь тем, что посмеялась невинной шутке про нищего? — Брат, но я ведь всё равно ничего не могу с этим поделать, — Мелангель подняла руку, чтобы вытереть слёзы, и Кадфаэль поспешно подал ей чистую тряпицу. — Я вышла за него замуж, я тоже дала клятвы… И у неё нет любящего отца, братьев или дяди, которые могли бы защитить перед мужем. Не считать же защитником Руна, чей взор обращён лишь на алтарь святой Уинифред. — Мелангель, у вас ведь нет детей, верно? — осторожно спросил Кадфаэль. Мелангель покачала головой. Несколько медно-золотистых прядок выбились из тщательно уложенной причёски. — Нет, брат Кадфаэль. За два года… за два года ни разу… А что, мелькнуло в голове у Кадфаэля, если Господь посылал Мелангель детей, но она, сама не зная того, теряла их из-за побоев мужа? Такое случается, и нередко. — Если ты признаешь, что бесплодна, — сказал он вслух, — то сможешь освободиться от Люка. Я состою в близкой дружбе с сестрой Магдалиной, субприорессой женской обители у Годрикс-Форда. Уверен, она с радостью приютит тебя и утешит… Мелангель отчаянно замотала головой, отчего её причёска растрепалась ещё больше. — Нет, нет… что вы, брат Кадфаэль! Я же люблю Люка… и он меня… и у нас обязательно будут дети… — Поверь, девочка, если он будет и дальше тебя бить, вряд ли тебе удастся выносить ребёнка, — Кадфаэль снова приложил влажную тряпицу к щеке Мелангель и задержал руку на некоторое время. — Что ж, если ты не хочешь покидать мужа, может, позволишь мне поговорить с ним? У тебя нет родственников, которые могли бы взять на себя эту обязанность, но в моих жилах тоже течёт валлийская кровь, и по годам я мог бы быть тебе дедом… Неплохо было бы не только поговорить с Люком, но и отвесить ему такую же затрещину, какую он отвесил своей молодой жене. Кадфаэль был уверен, что вполне справился бы с этой задачей — несмотря на возраст и на то, что уже давно не махал кулаками. А ещё больше он был уверен, что и без того недолюбливавший его приор Роберт был бы от подобного случая, мягко говоря, не в восторге. На несколько мгновений Мелангель замерла. В её голубых глазах мелькнула надежда — тут же сменившаяся страхом. — Нет… нет, брат, пожалуйста, не надо! — она схватила Кадфаэля обеими руками за руку и приблизила лицо к его лицу, моляще заглядывая в глаза. — Вы… брат, поймите, вы всё равно останетесь здесь, в аббатстве… а я уеду с Люком, и вы не представляете, как он разъярится на то, что я вам всё рассказала… — Ну тихо, тихо, — Кадфаэль тяжело вздохнул, высвободил руку из пальцев Мелангель, убрал ей за ухо прядь волос. — Раз ты так боишься, не буду я ему ничего говорить… Сейчас я дам тебе с собой ещё склянку этого притирания. И немного маковой настойки на случай, если не сможешь уснуть. А может, хочешь провести ночь здесь, на лежанке? Я отправлюсь к себе в келью, а здесь всю ночь будет гореть жаровня… Мелангель заколебалась, но тут же покачала головой. — Нет… нет, брат спасибо. Я бы с радостью, но… Люк будет меня ждать… И, разумеется, не поверит, что она заночевала в мастерской старого монаха, а не с молодым любовником. — Что ж, — вздохнул Кадфаэль. — Тогда… Скрипнула дверь. — Мелангель? Ты здесь? — Доброго вам вечера, Люк, — громко проговорил Кадфаэль прежде, чем Мелангель успела открыть рот. — Брат Кадфаэль, — пробормотал Люк; на его лице облегчение странным образом смешалось с озадаченностью. — Я… я не ожидал… — …увидеть меня в моей собственной мастерской? Кому же здесь быть, как не мне — в особенности учитывая, что именно ко мне отправилась за помощью ваша жена? Неужели, подумал Кадфаэль про себя, Люк и вправду готов подозревать Мелангель в неверности? И пусть немало жён на неё способны, но Мелангель — точно не из их числа. — Простите, брат Кадфаэль, — Люк перевёл дыхание, отбросил волосы со лба. — Я просто заволновался, куда Мелангель запропастилась так надолго на ночь глядя. Как бы Мелангель не огрести теперь от Люка ещё и за то, что он якобы о ней тревожился, подумал Кадфаэль. — Волноваться не о чем, Люк, — Кадфаэль взял чистую тряпицу и тщательно отёр руки. — Подворье нашего аббатства совершенно безопасно для добрых паломников. Что же до задержки — возможно, я стал слишком стар и готовлю снадобья не так скоро, как прежде. Малая ложь — не грех, если может оказать подспорье находящемуся в беде. — Уверен, что вы по-прежнему один из лучших лекарей Англии и Уэльса, брат, — вежливо сказал Люк и, шагнув вперёд, взял жену за руку. — Пошли, Мелангель. Мелангель вздрогнула — и Кадфаэль был уверен, что пальцы Люка сомкнулись на её тонком запястье чуть сильнее, чем следовало бы. — Брат Кадфаэль был ко мне очень добр, Люк, — быстро, скороговоркой заговорила Мелангель, не поднимая на мужа глаз и комкая в свободной руке головной платок, который так и не надела обратно. — Я рассказала ему, что ударилась о косяк. Он сделал мне примочку. Боится, муж поймёт, что она поведала правду? — Я дам тебе снадобья с собой, — сказал Кадфаэль, отливая из большой бутыли в меньшую и плотно закупоривая её пробкой. — Будешь прикладывать к синяку, пока не рассосётся. И дай Бог, чтобы снадобье нескоро понадобилось Мелангель для новых синяков. — И возьми маковой настойки — ты говорила, что не всегда хорошо спишь, — добавил монах, вручая Мелангель две склянки. — Спасибо, брат, — ответил за двоих Люк; Мелангель только быстро и благодарно кивнула. — Мы пойдём. — Люк, постойте… Мелангель вскинула голову и взглянула на Кадфаэля с неподдельным испугом. Открыла рот; не издав ни звука, закрыла его снова. «Нет, девочка, можешь не бояться — говорить твоему мужу всё, что хотел бы сказать и чего он заслуживает, я не стану. Нестрашно, если бы я за это получил очередной выговор от нашего приора, но ты права: вы уедете, и тогда у тебя не останется защиты даже в лице старого валлийского монаха». — Люк, Мелангель обмолвилась мне, что у вас до сих пор нет детей, — медленно проговорил Кадфаэль, глядя в лицо молодому человеку. — Если хотите, завтра с утра я мог бы приготовить для вас травы, способствующие зачатию… — Будем вам очень благодарны, брат, — похоже, Люк говорил искренне — и даже слегка улыбнулся. Каждому мужчине хочется наследников. Даже такому, который не обращается подобающим образом с женой. — Буду счастлив, если с Божьей помощью мне удастся оказать вам содействие. Но, Люк, — голос и взгляд Кадфаэля стали чуть тяжелее и в этот миг принадлежали не столько монаху, сколько бывшему солдату, — послушайте совета старого травника: если хотите, чтобы жена родила вам здоровых детей, проследите, чтобы она больше не билась головой о косяки. Что ж, это единственное, чем он может помочь Мелангель. — Это ваш долг как доброго мужа, — добавил Кадфаэль, видя, что Люк порывается что-то сказать. — Оберегать жену. На краткий миг лицо Люка Мевереля отразило борьбу чувств. Он явно был недоволен тем, что кто-то посмел усомниться, должным ли образом он оберегает жену, но уважение к возрасту и сану Кадфаэля не позволило ему возразить. И к счастью. Потому что монах всё больше сомневался в том, сумеет ли не впасть в грех гнева и не навредить тем самым в первую очередь Мелангель. — Спасибо за доброе напутствие, брат, — сказал Люк, снова беря за руку Мелангель, уже надевшую платок. — Разумеется, я буду заботиться о жене как должно. Доброй вам ночи. — Едва ли, девочка, я помог тебе хоть чем-то… кроме этой несчастной примочки, — пробормотал Кадфаэль, когда за супружеской четой закрылась дверь. — И очень надеюсь, что не навредил. Заходящее солнце золотило прощальными лучами сады и огороды Шрусберийского аббатства. Дневная жара спала, и в напоенном ароматами трав и цветов воздухе царило приятное тепло. Брат Кадфаэль и Хью Берингар, шериф Шропширский, сидели на пороге травной мастерской, позабыв о стульях, и потягивали из глиняных кружек золотистое вино из лучших запасов Кадфаэля, словно впитавшее свет и тепло летнего солнца. — Моя вина, — пробормотал Кадфаэль, заглядывая в кружку; вопреки обыкновению, хорошая погода и присутствие друга не улучшали его настроения. — Моя великая вина. — В чём на сей раз, старый греховодник? — пошутил Хью, но ухмылка тут же сбежала с его лица. — Перестань казниться, Кадфаэль. В том, что Люк Меверель бьёт свою жену, уж никак нельзя винить тебя, и я уверен, что аббат Радульф скажет тебе то же самое. — Уже сказал, — вздохнул Кадфаэль. — Но, Хью, ведь это же я, я сказал тогда Мелангель, чтобы она простила Люка! Сказал, что когда он ударил её, то был сам не свой из-за Сиарана, а теперь его жизнь начинается заново; и чтобы она не держала на него зла и ни о чём не расспрашивала… — Ты дал ей напутствие доброго монаха и христианина, друг мой, — возразил Хью, кладя руку на плечо Кадфаэля. — Ты сказал, что она должна простить, — но разве побуждал ты её выйти за него замуж? И разве говорил, когда она пришла к тебе третьего дня, что ей должно простить и сейчас? — Нет, — Кадфаэль покачал головой и снова вздохнул. — Не побуждал — как не стал бы побуждать ни одну женщину; в таких делах советчиком может быть лишь собственное сердце. И третьего дня мне хотелось только избить Люка, как он сам избил жену, а уж точно не ратовать о прощении. — Вот слова истинно святого человека, — Хью рассмеялся, но в следующий миг его лицо вновь стало серьёзным. — Ты сам видишь, Кадфаэль, тебе не в чем себя винить. Мелангель вышла за Люка, потому что любила его, и сделала бы это, даже употреби ты всё своё красноречие, чтобы её отговорить. Она простила бы его и без твоего совета — как прощает сейчас. Если у тебя и имеются неотмоленные грехи, то они точно не имеют отношения к чете Меверелей. Я бы на твоём месте не стал просить прощения на исповеди даже за грех гнева. — Если бы у меня была власть, — пробормотал Кадфаэль. — Если бы у меня была власть сделать хоть что-то… — А у кого она есть в подобных случаях? Добрый мой друг, — Хью снова положил руку Кадфаэлю на плечо, — я — шериф Шропшира, но и я бессилен, когда мужья избивают жён, пусть и считаю это недостойным мужчины и христианина. Если бы Мелангель пришла ко мне, прося защиты от мужа, мы с женой, разумеется, дали бы ей приют на ночь или две… но — что дальше? Найти ей сопровождение, чтобы могла без опаски добраться до обители у Годрикс-Форда? Что ж, я сделал бы и это — и даже позаботился бы о том, чтобы она была не единственной женщиной среди путников, а моя Элин с радостью собрала бы ей приданое для монастыря, пусть добрые монахини Годрикс-Форда и не смотрят на богатство. Но ты сам сказал, она твердит о любви к мужу и не хочет его оставлять. И мы точно не вправе переубеждать её, как бы нам того ни хотелось. — Под защитой сестры Магдалины Мелангель было бы много лучше, чем под защитой мужа, — упрямо проворчал Кадфаэль. — Часто подобные браки заканчиваются тем, что жена оказывается мертва. — Я знаю об этом, Кадфаэль. И снова ничего не могу поделать как шериф. В чужой супружеской спальне у меня куда меньше полномочий, чем когда один бродяга убивает другого в пьяной драке… если, конечно, не удастся доказать злой умысел мужа — но это, увы, возможно слишком редко. — Всё так, Хью, — невесело согласился Кадфаэль. — Ты прав. Что ж, постараюсь, следуя твоему совету, не винить себя — и почаще поминать бедную девочку в молитвах… Я старался по мере возможностей следить за ней на протяжении тех трёх дней, что паломники гостили в аббатстве. Новых синяков заметно не было, но я, разумеется, видел только лицо. И близко она ко мне больше не подходила — только на следующий день пришла вместе с мужем за травами для зачатия. Боялась ли Мелангель, что Люка разъярит её слишком долгое и частое общение даже со старым монахом? Или же стыдилась, что разоткровенничалась с Кадфаэлем, и не хотела, чтобы он снова взялся ратовать за женскую обитель? В любом случае, монах понимал, что действительно не вправе ни в чём её убеждать и лучше ему не искать первому с ней встреч. На всё воля Божья. Порой и впрямь не остаётся ничего, кроме надежды и молитв. — Что ж, будем надеяться… будем надеяться. — Хью глубоко вздохнул, явно, как и Кадфаэль, пытаясь отбросить мрачные мысли, и протянул монаху опустевшую кружку. — Друг мой, не нальёшь ли ты мне — а заодно и себе — ещё немного твоего чудесного вина? По-моему, оно способно прогнать любые горести. — Не могу не согласиться, — добродушно усмехнулся Кадфаэль и потянулся за большой оплетённой бутылью, чтобы наполнить обе кружки.