Ко всеобщему согласию

— Давай, пей до дна, — упрашивал Кадфаэль, протягивая Хью Берингару наполненную чашку. — За то, чтобы ты всегда одолевал любого соперника, кроме брата Кадфаэля. И — за нашу дружбу. Ты же не откажешься иметь меня в друзьях из-за того, что разок мне проиграл? «Этот ретивый строптивец как раз по мне», — думал Кадфаэль про себя, окидывая оценивающим и одобрительным взглядом карих глаз невысокую, стройную и гибкую фигуру Берингара, при первом взгляде на которую мало кто распознал бы скрывающуюся в этом худощавом теле недюжинную силу. «Я бы его ни на кого не променял. Молодой строптивый жеребец, так и хочется его взнуздать и объездить… Но ничего. У нас с тобой всё по добру будет — по дружбе да по любви. А иначе и незачем, и Господь, я полагаю, любовь прощает любую, а вот что без любви (хотя бы братской) или по принуждению, то уже грех и блуд». В чашке, которую Кадфаэль подал Хью, было его лучшее вино — не только из отборного винограда, но и смешанное с редкими травами. Заготовить его удавалось лишь очень немного, и монах берёг бесценный напиток для своих любимцев — в основном тех, с кем рисковал разделить постель, — да ещё наливал порой тем новобрачным, что венчались в церкви аббатства. Новобрачные, к слову, были бы удачной отговоркой — и даже не ложью, — если бы аббат или приор разузнали о чудесных свойствах вина, согревающего кровь и заставляющего её прилить не только к щекам, но и к чреслам. Для молодожёнов самое оно; и для монахов, решивших разок-другой нарушить целибат, — тоже. То, что образцовым монахом ему не быть, Кадфаэль понял уже давно, хоть поначалу и надеялся им стать. Видать, правы те, кто считает, что бывший крестоносец всегда останется таковым, хоть сколько лет носит рясу. Что ж, среди братии (в особенности среди молодых послушников) всегда найдутся те, кому обет целомудрия также оказался не по силам. А что до греха мужеложества, то за свою бурную жизнь Кадфаэль повидал такое, что теперь был твёрдо уверен: содомия — далеко не тягчайший из грехов… ежели, разумеется, приносит удовольствие обоим грешникам. Кадфаэль ещё раз взглянул на смуглое, с резкими чертами лицо Хью Берингара, и подумал, что в этот раз клинок вполне может оказаться обоюдоострым, а любовь — не только братской. И коли так… коли так — быть по сему. К тому же в глубине души Кадфаэль давно считал, что любовь не нуждается в оправданиях. — Не откажусь, — Хью усмехнулся, поднёс чашку к губам, с интересом и явным удовольствием вдохнул аромат, сделал первый глоток. На несколько мгновений замер, наслаждаясь вкусом, и снова глотнул. — Никакие сокровища не стоят того, чтобы из-за них лишиться такого друга, как ты, брат… А вино у тебя превосходное. Прямо изнутри согревает. — Ещё как согревает, — охотно согласился Кадфаэль; налил полную чашку себе, тоже отпил. Прозрачный золотистый цвет, мягкий вкус тёплого солнечного лета, пронизанных жаркими лучами солнца и налившихся соком виноградных гроздей, душистых трав, взращённых в огороде Кадфаэля, заботливо собранных и высушенных. Немудрено, что Хью остался в восторге — такого и на пиру у короля не подадут… а вот что касается другого свойства вина — ещё пара глотков, и Берингар его почувствует. На миг мелькнула мысль: что, если он ошибся и этот молодой дворянин вовсе не захочет разделить постель с пожилым монахом? Но коли так — что ж, вино не помешает ему спокойно уйти отсюда, не впав в грех. «И сохранив честь», — невольно подумал Кадфаэль и усмехнулся в свою кружку. Это вино согревает кровь, но ни к чему не принуждает. И всё же, глядя в синие глаза Хью Берингара под густыми чёрными бровями, Кадфаэль думал, что едва ли расходует драгоценную влагу зря. Но если всё же зря — нет ничего плохого в том, чтобы просто выпить с хорошим другом. Хью продолжал медленно, смакуя, пить вино. Кадфаэль неотрывно смотрел, как при каждом глотке двигается кадык на его загорелой шее, не прикрытой широким воротом рубахи, и понимал, что на него золотистая влага уже начала оказывать своё воздействие. Интересно, что ощущает сейчас Берингар?.. — Твоё вино, брат, стоило бы наливать молодожёнам перед первой брачной ночью, — добродушно заметил Хью, допивая чашку. — Или ты для них его и делаешь? — Для них, — подтвердил Кадфаэль. — Но и для добрых друзей тоже. Налить тебе ещё? — Налить, — Хью протянул чашку и несколько мгновений смотрел, как льётся в неё вино. — Для добрых друзей, говоришь… С той же целью, что и для новобрачных? — Когда как, — ответил Кадфаэль и прямо взглянул на Хью. — Временами с той же. Что ж, вот он, момент истины. Как же Хью воспримет услышанное? На его смуглых щеках уже проступил лёгкий румянец, глаза блестят — но вино с травами не всесильно, иначе Кадфаэль поостерёгся бы наливать его кому бы то ни было. Разжигать похоть, с которой человек не в силах будет совладать, — воистину грех. — И мне… с той же? — чёрные брови Хью сдвинулись у переносицы, сквозь смуглый цвет щёк ярче вспыхнула краска. — Выходит… я проиграл не только в погоне за сокровищами, брат? Уходить Хью не спешил и чашку из руки не выпустил. В сарайчике пряно пахло травами; дрожали зажжённые на низком дощатом столе свечи. Дверь была притворена неплотно, и в просвет было видно, что уже почти совсем стемнело. — Надеюсь, что в этом поединке у нас проигравших не будет, — сказал Кадфаэль, чувствуя, как пересыхает в горле. Они стояли слишком близко друг к другу, и вино… или дело не в вине?.. Он заглядывался на Хью все эти дни, но пока в душе оставалась хоть тень сомнений по поводу его невиновности, ни за что не попытался бы соблазнить; теперь же… «Кажется, я ждал слишком долго, — невольно подумал монах. — И терпение — столь же чуждая мне добродетель, как и целомудрие». — Это вино тебя ни к чему не принудит, — мягко продолжал Кадфаэль, глядя в тёмно-синие глаза Берингара. — Ни к чему такому, чего ты сам не пожелаешь. Хью негромко рассмеялся и затряс головой. Для того ли, чтобы освободиться из-под действия вина, — или для того, чтобы легче было осознать услышанное? — Думалось мне, брат Кадфаэль, что любовных приключений у тебя за плечами побольше, чем у меня, но чтобы настолько… И признаться, — он одним глотком ополовинил свою чашку и машинально провёл языком по губам, — подобных приключений у меня ещё не было. Ни разу. — Подобных — это с монахом или с мужчиной? — пошутил Кадфаэль, хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось сжать Хью в объятиях и попробовать, каков будет вкус вина на его губах. «Грешен, я воистину грешен… И чересчур нетерпелив». — И тех, и других, — Берингар улыбнулся; потемневшие глаза напоминали цветом предгрозовые тучи. — Не буду скрывать — ты мне интересен, брат… Не только благодаря своему уму, возможно… Я не знаю. — Он сжал губы; затем прерывисто вздохнул, снова резко встряхнул головой и залпом допил чашку. — Что ж, я никогда не пытался избегать новых впечатлений… и не полагал мужеложество таким уж грехом, хоть и не особо задумывался на этот счёт… Он колебался; на красивом подвижном лице отражались мучительные раздумья. Боится греха, хоть и утверждает, что не слишком много о нём думает? Или… Или думает об Элин Сивард, на которую всё это время засматривался не меньше, чем сам Кадфаэль — на него. О золотоволосой Элин Сивард, ради которой зачастил на мессы, хотя в целом не похож на чересчур набожного прихожанина. На миг Кадфаэль ощутил что-то вроде раскаяния — и грусти. Пусть, в его понимании, не было ничего дурного в том, чтобы соблазнить привлекательного молодого человека, но если мысли оного юноши всецело заняты дамой его сердца… Кому же отдано сердце Элин? За ней ухаживают и Хью, и Адам Курсель; она кажется довольно благосклонной к обоим, но не выделяет ни одного. По всей видимости, девушка и сама ещё не знает, кто из них ей милее, — и всё ещё не может решиться обратиться помыслами к браку, поскольку до этого явно задумывалась о монастыре. Успев проникнуться симпатией к Хью, Кадфаэль, несомненно, держал его сторону. Но если у них с Элин всё сладится, легко ли ему будет столь скоро отдать законной супруге того, кого только что заполучил в любовники? Особенно если… Напомнив себе, что ещё никто никого не заполучил, Кадфаэль снова потянулся к фляге с вином. — Тогда, может, выпьем покамест ещё? А там видно будет. «Пока что сожалеть не о чем — и всё, что ни делается, всё к лучшему. А худшего не допустит Господь». — Выпьем, — кивнул Хью и подставил свою чашку. — И… да, будет видно. Фляга была не слишком большой и, разделённая на двоих, опустела быстро. К тому времени они уже не стояли у стола, а сидели на краю лежанки (разумеется, стоявшей в сарайчике лишь на тот случай, если придётся всю ночь следить за готовящейся микстурой!), и когда Кадфаэль, решившись, положил руку на обтянутое шоссами колено Хью, тот не сделал попытки отодвинуться. — Новые впечатления, брат? — пробормотал Берингар, подняв на Кадфаэля взгляд чуть затуманившихся синих глаз. Его губы пытались сложиться в привычную усмешку — впрочем, без особого успеха. Вряд ли он так уж сильно пьян. Вино не настолько крепкое, и трав, пробуждающих похоть, в нём не настолько много. Выходит, его интерес к Кадфаэлю действительно вызван не только поединком их разумов. Выходит, всё было не зря. — И залог будущей дружбы, — пообещал Кадфаэль. Придвинулся к Хью чуть ближе, обхватил обеими ладонями его лицо и крепко поцеловал в губы. Может, и грешно говорить о будущей дружбе в такой момент… Но пусть его слова станут как обещанием того, что дружбу этот вечер не испортит, так и предложением повторить. Хью ответил на поцелуй — ответил с жаром, которого Кадфаэль от него не ожидал, даже несмотря на выпитое вино. Не привыкший целоваться с мужчинами, он в первые мгновения инстинктивно пытался перехватить инициативу в поцелуе, но затем уступил — и чуть слышно простонал, подаваясь навстречу. Что же принесёт этот вечер им обоим?.. Рот Хью был горячим, влажным и сладким от вина; руки беспорядочно скользили по телу Кадфаэля, сминали рясу, словно не ожидая нащупать под ней широкие мужские плечи и крепкие, несмотря на возраст, мышцы вместо более привычных для Хью мягких изгибов женского тела. И всё же прикосновения и поцелуи распаляли Хью не меньше, чем Кадфаэля, и когда монах толкнул его на лежанку и прижался губами к шее, Берингар подчинился беспрекословно. — Я не ожидал, — выдохнул Хью. — Не ожидал, что будет… так. — Я тоже, — шепнул Кадфаэль и ещё раз коснулся губами и языком его шеи. — Давай, перевернись. Хью послушно повернулся спиной и встал на лежанке на четвереньки, опустив голову и прогнув худощавую гибкую спину. Его дыхание было частым и прерывистым, на шее сзади, под кромкой чёрных волос, выступили капли пота, — и Кадфаэль, окончательно потеряв голову от страсти, забыл даже о том, что собирался раздеть Хью донага и перед соитием заласкать всего. Наскоро содрав с Берингара шоссы и брэ и поспешно скинув собственную рясу, он задрал рубаху Хью на спину, быстро провёл ладонями по узким бёдрам, погладил ягодицы, мимолётно коснулся паха. Хью вздрагивал под прикосновениями, его мужская плоть под ладонью Кадфаэля была горячей и твёрдой, и, хотя он не поднимал головы, по его приглушённым выдохам монах чувствовал, что Берингар кусает губы, пытаясь не застонать. «Ничего, мой строптивый жеребец, я тебя сегодня ещё услышу… Всё равно услышу». — Прости, что без долгих ласк, — шепнул Кадфаэль на ухо Хью, нашаривая под лежанкой заботливо приготовленную склянку с мазью. — Слишком долго я тебя хотел… В следующий раз, — он провёл языком по шее Хью, слизывая солёные капли пота, и погрузил пальцы в густую прохладную мазь, — будет дольше. Если захочешь. Берингар что-то неопределённо хмыкнул — не сказав, впрочем, что следующего раза не будет, — и тут же сдавленно охнул, когда Кадфаэль, проведя скользкими пальцами ему между ягодиц, погладил тугое колечко мышц и протолкнул сразу два пальца на фалангу вглубь. Следовало и впрямь подольше ласкать и готовить — тем более в первый раз… Но слишком сладостным было ощущение тела Хью под руками, слишком ласкали слух его короткие отрывистые стоны, слишком сильно сжимались на пальцах горячие пульсирующие мышцы. Слишком долго он ждал этого момента. Положив ладони на ягодицы Хью и разведя их шире, Кадфаэль прижался головкой ноющей от возбуждения плоти к едва раскрытому пальцами анусу и толкнулся внутрь — по возможности бережно, но всё равно чуть резче, чем следовало. Хью, не сдержавшись, простонал в голос — и Кадфаэль, вновь укоряя себя за чрезмерную поспешность, прижался губами к его загривку, начал гладить по вздрагивающим бёдрам. — Всё в порядке, — кажется, Берингар усмехался — и Кадфаэль жалел, что не может прямо сейчас сцеловать эту кривую дрожащую усмешку с его губ. — Я стерплю. Не девица. — Тогда терпи, — не выдержав, пробормотал Кадфаэль — и, сильнее сжав бёдра Хью, начал двигаться. Вскоре нарастающий ритм толчков поглотил их обоих. Хью ёрзал и постанывал под Кадфаэлем, упираясь ладонями в лежанку и подаваясь навстречу; монах тянул его на себя, придерживая за бедро и скомканную рубаху, покрывал поцелуями затылок, шею и плечи в широком льняном вороте и чувствовал, что, кажется, давно ему не было так хорошо. Если вообще когда-то было. В какой-то момент Хью полуобернулся, и Кадфаэль, прижавшись грудью к его спине, поймал губами искусанные, приоткрытые губы. Жадные, немного неловкие поцелуи, частые толчки, скапливающийся в паху сладостный жар… — Давай я помогу, — шепнул Кадфаэль, проводя ладонью сверху вниз по животу Хью и запутывая пальцы в жестковатой поросли волос. Берингар отрывисто кивнул и снова склонил голову, почти вжимаясь лбом в подушку. Хью излился первым — содрогнулся всем телом, и по пальцам Кадфаэля потекла густая горячая влага. Кадфаэль толкнулся ещё раз, замер, удерживая Хью за бёдра и не давая ему рухнуть на лежанку, и пару мгновений спустя тоже выплеснулся в пульсирующий жар. Хью со стоном вытянулся на лежанке, и Кадфаэль, всё ещё не выходя из его тела, лёг сверху и обнял Берингара поперёк груди. Запустил одну руку под рубаху, погладил, слегка тревожа загрубевшими пальцами соски. — Только не говори, что ты готов повторить прямо сейчас, — пробормотал Хью в подушку, и Кадфаэль, усмехнувшись, поцеловал его за ухом. — Не сейчас, — сказал он и несильно сжал пальцами сосок, заставив Хью охнуть. — Но позже — не откажусь. Хью прерывисто вздохнул. Нащупал руку Кадфаэля на своей груди, крепко сжал, не давая встать. — Я… я не знаю, — он по-прежнему не поднимал головы, и голос прозвучал приглушённо. — Я хочу… проклятье, точно хочу. Но я не знаю… я хотел жениться… если она даст согласие… Она — это Элин Сивард. И что теперь — побуждать к супружеской измене? Кадфаэль тоже вздохнул и на мгновение уткнулся носом в черноволосый затылок. Ему отчаянно не хотелось терять Хью, но к Элин он испытывал искреннюю симпатию, и ещё меньше хотелось, чтобы она страдала. А впрочем, стоит ли переживать сейчас, когда ничто ещё не решено? — Я её люблю, — пробормотал Хью. — Правда люблю. Говоря это, он поглаживал обнимавшую его поперёк груди мускулистую руку Кадфаэля. — Разумеется, любишь. Но порой лучше возвращаться к жене, не терзаясь неутолёнными страстями, — всё же решился сказать Кадфаэль. — Если, конечно, это не страсть к ней, — добавил он. Хью негромко рассмеялся, и напряжение ушло из его тела. — Теперь ты будешь давать мне советы по поводу супружеской жизни, брат? — Кадфаэль завозился, порываясь встать, и Хью сильнее сжал его руку. — Погоди… погоди ещё немного. Побудь… со мной. — Побуду, мой друг, — прошептал Кадфаэль, чувствуя, как сладко и больно сжимается сердце, и крепче обнял Хью, прижимая к себе. В последний раз окинув взглядом внутреннее убранство травного сарайчика, Кадфаэль вздохнул, взял масляную лампу, с которой пришёл, и вышел на улицу. Сколько ни пытайся занять себя работой, тревогу всё равно не унять. Давно пора отправляться в келью… и хотя бы попытаться уснуть. Ночной воздух был свеж и прохладен, на тёмном небе мерцали далёкие звёзды, растущие в саду травы пьянили своим ароматом не меньше, чем развешанные в сарайчике. Но нынче на душе у монаха было слишком неспокойно, чтобы наслаждаться природой и изумляться совершенству Господня замысла. Завтра. Завтра утром. Завтра утром Хью Берингар сойдётся в смертельном поединке с Адамом Курселем. Чёртов упрямец, не жеребец, а настоящий осёл! Сколько Кадфаэль просил его не лезть на рожон… И что теперь будет, если победит не он? Сумеет ли один пожилой монах, совсем недавно ласкавший Хью в этом самом сарайчике, смиренно принять исход поединка и счесть его Божьей волей? Едва ли не впервые Кадфаэль жалел, что сложил оружие и теперь может помочь Хью Берингару лишь молитвами. Трава на дорожках зашуршала, приминаемая сапогами. Кадфаэль аккуратно поставил лампу на скамью и повернулся в сторону приближающегося силуэта. — Помнится, ты говорил, что немедленно завалишься спать и даже не станешь за меня молиться, — послышался из напоённой ночными ароматами темноты насмешливый голос Берингара. Лёгок на помине. — И не стану, — проворчал Кадфаэль, испытывая сильнейшее желание схватить Хью за ворот и как следует встряхнуть — и будьте покойны, сил у него на это хватит! — Просто решил проверить перед сном, всё ли в порядке в моей мастерской. Но ты, помню, тоже собирался выспаться накануне поединка? — И высплюсь, — Хью подошёл совсем близко и остановился перед Кадфаэлем. — Но сперва хотел увидеть тебя ещё раз. Завтра, конечно, тоже увидимся… но не наедине. Ну хватит злиться, Кадфаэль! А то как бы не пришлось пожалеть, что не проводил меня добрым напутствием, если завтрашний поединок закончится не так, как нам обоим того бы хотелось. — Молчал бы уж, — сердито проворчал монах. — И зачем это тебе сегодня видеться со мной наедине? Вот только не вздумай сказать, что вознамерился согрешить в ночь перед Божьим судом! Хью беспечно рассмеялся. — Признаться, не отказался бы, и не думаю, что прогневал бы этим Господа сильнее, чем всем, что делал до сих пор. Но лучше мне всё же как следует выспаться. — Несомненно, — Кадфаэль шагнул к Хью вплотную, поднял руки, уверенный, что сейчас всё-таки встряхнёт его за ворот, но вместо этого обхватил ладонями лицо и прижался лбом ко лбу. — Не вздумай расстроить меня и Элин, — пробормотал он. — Не вздумай. — Возможно, Элин это совсем не расстроит, — шёпот Хью был хриплым, дыхание смешивалось с дыханием Кадфаэля. — Мне ведь так и не довелось с ней поговорить… сказать… признаться… Но, может, это и к лучшему. В случае чего… в случае чего она будет горевать не так сильно, как ты. — А на то, что горевать буду я, тебе, конечно, плевать. — Кадфаэль шумно выдохнул, напомнил себе, что Хью нужно отправляться спать, и собрался было отстраниться, но тут Берингар сам схватил его за плечи. — Не плевать, — горячо ответил он. — Не плевать, ты знаешь. И если что… если что — знай, я ни о чём не жалею. И если… если выживу… и Элин узнает… и отвернётся… всё равно не пожалею. Даже тогда. При последних словах его голос дрогнул. — Не думай сейчас ни о чём, — твёрдо сказал Кадфаэль. — Думай только о том, что должен победить. — Твоими молитвами, брат, — Хью улыбнулся в темноте и внезапно крепко прижался губами к губам Кадфаэля. Несколько мгновений были слышны только звуки поцелуев, тяжёлое дыхание и шорох одежды, лихорадочно сминаемой жадными руками. Затем Хью отступил на шаг, глубоко вдохнул ночной прохлады и провёл рукой по лицу. — Я всё же пойду. Увидимся завтра, Кадфаэль. — Увидимся. Знай, что моё сердце с тобой. И если выйдешь победителем, не обессудь, если я влеплю тебе хорошую затрещину. — От тебя я приму её безропотно, — со смехом пообещал Хью и, повернувшись, исчез в темноте. Кадфаэль ещё какое-то время стоял, чувствуя на губах вкус поцелуя: жжение, сладость и лёгкая пригорчь. Затем, вздохнув, взял лампу и направился в сторону дормитория. Облако золотых волос Элин Сивард, не убранных сегодня в причёску, щекотало Кадфаэлю щёку и шею. Стоя бок о бок, они оба не отрывали взгляда от ристалища, на котором насмерть сошлись двое соперников, и оба были на стороне одного и того же из них: на стороне Хью Берингара. — Я люблю его, — прошептала Элин, прижимая кулак к губам и кусая костяшки пальцев. — До сих пор я сама этого не знала, но теперь мне ясно: я люблю его! Бросив быстрый взгляд на девушку — надолго отвести глаза от Хью он не смел, хоть и понимал, что всё равно ничем не может ему помочь, — Кадфаэль рискнул снова привлечь хрупкую фигурку к груди, и Элин не стала отстраняться. Не знала. Не знала до сегодняшнего дня. Так он и думал. И он, старый блудливый монах, поначалу уверенный, что хочет лишь утолить страсть и, возможно, обзавестись хорошим приятелем, — он не знал тоже. «Господи, помоги мне… Нет, сперва лучше помоги Хью. Он не виновен пред Тобой ни в чём, кроме потворства зову плоти, а я никогда не поверю, что Ты караешь за страсть, если она приятна обоим. И даже если не ради него или меня — Господи, помоги ему во имя справедливости и ради Элин». Ещё совсем недавно Кадфаэль думал, не доведётся ли ему испытать боль потери, если у Хью и Элин сладится, но сейчас чувствовал с девушкой странное родство душ. И потери боялся лишь одной: того, что они оба могут потерять Хью в этом поединке. — Я тоже, девочка, — прижимаясь щекой к золотым волосам Элин и почти не соображая, что говорит, пробормотал Кадфаэль. — Я тоже! Элин быстро вскинула на Кадфаэля свои большие тёмные глаза, и монах увидел, как в них молнией мелькнуло понимание. Он не знал, каким образом эта юная и невинная девушка могла хотя бы отдалённо догадаться, что он говорит сейчас не об отеческой любви (или, во всяком случае, не совсем отеческой), — и всё же был уверен, что не ошибся. Позже Кадфаэль счёл, что Элин дарована свыше мудрость превыше его разумения, но сейчас испугался, не вздумает ли она от него отшатнуться. Конечно, им обоим не до того, но… Но в любом случае ему не хотелось терять Хью, однако не хотелось терять и доверие Элин. Элин всхлипнула, обхватила Кадфаэля обеими руками и на несколько мгновений спрятала лицо у него на груди — прежде, чем снова устремить взор на ристалище. Хью и Элин, держась за руки, стояли перед королём. Хью был бледен, ранен и измучен долгим поединком, однако одержал победу. Справедливость восторжествовала. Король Стефан только что назначил Хью на должность помощника шерифа, и всем присутствующим было ясно, что они с Элин с этого момента помолвлены. Похоже, думал Кадфаэль, молитвы одного грешного монаха всё же были услышаны. Воистину, Господь милосерден и всепрощающ. Подумать только, на какой-то миг он посмел усомниться, не постигнет ли Хью неудача в поединке как кара за их общий грех! И хотя Кадфаэль по-прежнему нисколько не раскаивался в означенном грехе, он искренне раскаивался в том, что отважился поставить под сомнение безграничную любовь Господа к Своим грешным чадам. Хью сказал перед поединком, что «исповедался и ныне чист и невинен, как новорождённый ягнёнок». Интересно, исповедался ли он в грехе содомии?.. А впрочем, почему бы и нет. Священникам на исповедях чего только не доводится выслушивать — и, поди, молодой содомит (даже согрешивший с монахом) не так страшен, как вор или убийца. Но минувшей ночью Хью сказал, что ни в чём не раскаивается, и на прощание поцеловал Кадфаэля в губы… А сейчас в его руке лежит рука Элин. И всё же душа Кадфаэля полнилась радостью, хотя на данный момент он и не мог быть уверен, как сложатся его отношения с Хью в будущем. Их дружбе, безусловно, ничего не грозит, но… Отвесив королю низкий поклон, Хью медленно выпрямился. Перевёл взгляд на Кадфаэля — и внезапно подмигнул. Элин обернулась следом за Хью. На её лице сияла улыбка, а в глазах цвета ирисов по-прежнему плескалось понимание. Кадфаэль улыбнулся им обоим, и тень сомнений окончательно покинула его душу.