Это была окутанная туманом ночь 19 апреля 1945 года. Окутанная туманом пороха и крови, пронизанная воплями, молитвами, плачем. Воздух сотрясала, разрывала приближающаяся катастрофа. Немота замолкших в один миг жертв ненависти и разрушения была тому подтверждением.
Раздавались канонады артиллерийских залпов — ещё где-то далеко, но с каждым днём приближая свой траурный оркестр к Берлину.
В эту ночь не спали многие. Не спал и человек, стоящий в форме функционера N.S.D.A.P. в саду Рейхсканцелярии.
— Герр Геббельс, — раздалось у него за спиной. — И Вам не спится?
Рейхсминистр обернулся.
— Нет, мой Фюрер, работа отнимает непростительно много времени. К ночи же сон вовсе рассеивается. Я предпочел мучительным попыткам заснуть, метаясь в кровати, мирную прогулку в лунном свете.
— Да, Йозеф, верно, — задумчиво произнёс Гитлер. — Настали тяжёлые времена. Впрочем, уже с 1943 года дела для нас обстоят как нельзя более категорично: победа или смерть, позор, забвение…
Геббельс с горькой улыбкой покачал головой.
— Но покуда, мой Фюрер, Национал-Социалистическая Идея будет жить в умах, мы не смеем говорить о своём поражении. Национал-Социалистическая Германия показала своё духовное превосходство; добились мы и беспрецедентных успехов в экономике…
Адольф Гитлер поднял руку, приказывая тем самым прекратить, и покачал головой в свою очередь.
— Йозеф, оставьте это; Вы — не у микрофонов перед нашим несчастным народом, а я — не Сталин, чтобы утешаться подобными, хоть и умелыми, но не нужными мне сейчас речами.
На мгновение Рейхсминистра охватила тревога.
— Прошу меня простить, мой Фюрер.
Несмотря на пору, ночной воздух обжигал прохладой. Но вдали было куда жарче: у горизонта полыхали залпы орудий, взрывы снарядов; ни на минуту не прекращалось это потрясающее до глубин души своей кошмарностью кровопролитие.
— Жаркая, что ни говори, ночь, — кисло заметил Геббельс, закутываясь в пальто. — Позвольте спросить, мой Фюрер, — вновь преодолев молчание, спросил он. — Отчего Вы не спите?
Фюрер усмехнулся.
— Ева не даёт спать приготовлениями ко дню моего рождения и венчанию. К венчанию на фоне заката. Romantique, несомненно.
Усмехнулся в свою очередь и Геббельс, но печально.
— Один помысел сейчас среди всех — помысел всеобщий — о неизбежном поражении Рейха в этой ужасной, трагичной для каждой стороны войне.
— Друг мой, — глядя в полыхавшую огнями даль, задумчиво произнёс Гитлер. — Никогда не следует предаваться пессимизму, а тем более же — на пороге смерти. Нам должно проявить всю свою нордическую силу духа и непоколебимую стойкость нашей идейной приверженности и преданности нашему народу. Однако не подумайте, что я не порицаю и мечтательный идеализм, оторванный от реальности. Я — реалист, и, как реалист, говорю Вам: конец неизбежен.
— Воистину, мой Фюрер… — томно и хищнически взглянул Рейхсминистр на Гитлера. — Конец перед концом?
Фюрер боязливо сглотнул.
***
Несмотря на ночную прохладу, эта ночь действительно выдалась горячей. Не только из-за разрывавшихся бомб, бесчисленных пожаров; не из-за кипятка, которым Магдалена Геббельс и Ева Браун заваривали свой чай, сидя в общей гостиной Фюрербункера. Нет, не потому мы называем эту ночь горячей.
***
— Я мобилизую все свои роты… — полушёпотом произнёс Гитлер. — И даже… своё Вундерваффе…
— Ах-х-х, Nein…
— Ja! — воскликнул Фюрер и торпедировал своё чудо-оружие прямо в Геббельса.
— Mein Gott! Больше, чем ФАУ-2! — визжа, вскричал пропагандон.
Конфликт был столь бурным, что в шкафу затрясся сервиз. Штурмбаннфюрер, проходивший мимо закрытой двери, ведущей в комнату со звеневшим сервизом и не менее звонкими стонами, поинтересовался, всё ли хорошо у высших лиц Третьего Рейха.
— С переменным успехом! — крикнул запыхавшийся Гитлер и стоны возобновились.
Офицер SS пожал плечами и пошёл дальше.
— Ekelhaft Juden! — уже в полузабытье восклицал краснощёкий Фюрер. — Deutsches Volk, предводимый сильным лидером, обязан победить вас!
Фюрер и Рейхсминистр, Гитлер и Геббельс, Адольф и Йозеф — всё было едино, всё сливалось во Всё и Ничто, становясь смыслом Вселенной и одновременно главной бессмыслицей. Всё и Ничто. Потеряны во времени, в пространстве, в самих себе. С каждым неловким прикосновением, с каждым залпом, визгом растворяются всё больше, забывая, что они и когда.
Это восхождение, становление над прахом прошлого, триумф над бренным Высшего, истинно вечного — Всего и Ничего. Зарево после заката.
Это — победа.
***
— Мы… преодолели смрад смерти… — прошептал Гитлер.
Удовлетворённые стоны были ему ответом.
