Не удивился

Виктор уже не был принцем, готовым хоть сейчас на лед крутить прыжки без разогрева, он был королем gjcnfhtdibv, но еще таким же прекрасным, как угасающая звезда, что светила теплым ровным светом за пару тысяч лет до своей смерти, для них, звезд, это как двадцать лет. Он уже почти не катался сам, но был очень удивлен тому факту, что Плисецкий после смерти Якова так легко принял его как тренера сначала своего, а после и своего ребенка. Тогда было больно всем, особенно в день похорон… Юрий на них не пошел, не потому что не захотел, он хотел, рвался и беззвучно плакал, кусая бледные губы. Он улетал на соревнования, последние соревнования, когда его тренером был заявлен Яков Филиппович Фельцман. Добрый, старый Яков, громкий и эксцентричный, способный ругаться матом, но умело доносящий все необходимое. Он до последнего не рассказывал, что болен, что это не просто не лечится, это нельзя было даже замедлить. Рассказал лишь, когда ему, до этого бегающему, как мальчишка, понадобилась трость, когда он стал просить Милу колоть дефицитный, невозможный в другой ситуации морфин. Рак. Четвертая степень. Метастазы в головном мозге. Жить осталось не больше пары месяцев. Он не выдержал эти месяцы. На следующий день после признания потерял сознание и так и не очнулся, погрузившись в кому, через неделю сменившуюся вечным сном. Сейчас Плисецкому уже двадцать девять, он, разумно, чего не всегда хватало Виктору, отказывается от участия в некоторых соревнованиях, у него есть свои семь золотых гран-при и два серебряных, требовать от своего тела большего, это ли не высокомерие? Никифоров был просто высокомерным когда-то, сейчас становилось бесконечно стыдно, за те моменты, когда он спорил с Юрием, чтобы поехать самому, пару раз оказался в последних строчках, просто не выдержал. Фигурное катание — это не блестки, красивые костюмы и летящие, легкие движения, это невыносимая нагрузка, это спорт молодых. Как жаль, что раньше Виктор этого не понимал. Плисецкий сейчас дает волю своему сыну, уходя на задний план. У него прекрасная семья… Сын, дочь и ушедшая к хоккеисту жена, не желающая знать ни Юрия, ни детей. Катерина сбежала, когда Юленьке не было еще и полугода, а Жене уже исполнилось восемь. Почти месяц тогда Юрий не появлялся, пытаясь справиться с навалившейся ответственностью, никому ни о чем не рассказывая. Наверное никто бы никогда и не узнал, если бы в один день Никифорову не понадобились документы Жени, чтобы отправить его на соревнования. То, что он увидел дома его потрясло. Ни одного намека на присутствие женщины в квартире, с порога пахнет детской смесью и присыпкой, мужским гелем после бритья и домашней пищей. Слышно улюлюканье Плисецкого и смех дочери, заботливое: «Кушай, милая, а потом куп-куп и баи. Папочка устал очень». А затем с явной улыбкой в голосе: «Тебе добавки положить, малыш?» и ответ ребенка, что «дядя Витя» пришел. — Ох, прости, не смог сам к домофону подойти, Женек открыл, а я просто забыл, ты по ступеням что ли шел? — Было заметно, что Юрий очень устал. Он и так, давно повзрослев, перестал быть дерзким и сыпать ругательствами, но такой покладистости… Тот же месяц назад он мог бы вспылить, что Никифоров зашел в квартиру без приглашения, мол мало ли чем мы были заняты. — Да, опять лифт отключен. А Катерина где? — А нет ее, сорян, ту душещипательную исповедь я выкинул, ибо сбором макулатуры не занимаюсь… В Италии она, — Плисецкий покачал начинавшую морщить лобик малышку и Никифоров удивился, как он это в сумерках заметил. — Так зачем ты пришел? Просто вечер дел много, времени мало, Женьку завтра утром на тренировку, потом в школу… — А? Да, по поводу Евгения, никак не могли до тебя дозвониться, вот пришел сам, мне бы твое согласие и копии его документов, думаем его на «детскую Россию» отправить, первый выход на большую арену, проверка на, — он усмехнулся своим мыслям, что с такими генами это не нужно, — Профпригодность. — Так, — Юра чуть нахмурился, размышляя, как бы лучше сделать, чтобы все получилось. — Ты иди в зал, телевизор, если подключишь посмотри, почитай что-нибудь, я малую уложу и все сделаю, окей? — Окей. После этого Никифоров стал ходить к ним все чаще, ему нравилось пусть на пару часов, но ощущать эту домашнюю, наполненную ласковыми словами и порой воспитательными нотациями суету, нравилось даже, когда, устав окончательно, Плисецкий однажды уснул с дочерью на руках и не проснулся даже от ее кряхтения, грозившегося вылиться в полноценный плач. Тогда он неуверенно, так как до этого никогда не держал ребенка взял ее, вышел из комнаты и уже тогда позвал Женю, решив, что сейчас даже он знает лучше, что делать. Непередаваемое чувство, переполнившее его грудь тогда Виктор вряд ли когда-нибудь забудет. Серьезные глазки и нахмуренные почти невидимые бровки, поджатые губенки сначала, а уже через пару минут улыбка. — Я навел смесь, дядьВить, покормите? — сынок Юры был подстать ему, светловолосый, дерзкий, за что и выслушивал морали от отца, только глаза медовые, но такие же наглые. — Давай ты будешь обращаться ко мне просто «Витя» и на «ты», так будет лучше… И как? Просто дать ей бутылочку? — учитывая, что Женя еще и указал ему, что тот неправильно держит девочку, Никифоров сейчас очень боялся ошибиться, чтобы Юля не заплакала и не разбудила обессиленно спящего Плисецкого. Юрий проспал почти до трех часов следующего дня, в той же позе, только укрытый заботливым Женей. За это время Никифоров успел сдружиться с его сыном, не просто как друг, знакомый его отца, а вплоть до мягкого поглаживания по голове и «дурак ты Витя». Виктор получал удовольствие от уходом за малышкой, готовки завтрака и обеда. Ему было… Тепло? Да, наверное, именно тепло. На короткий промежуток времени Никифоров ощутил себя частью того, чего у него никогда не было. Его собственные родители были слишком заняты работой, собственно этого стоило ожидать — медики, этим все сказано, кардиохирург и нейрохирург в областной больнице. Юлий и Светлана безусловно любили сына, но просто не могли дать ему так желаемого внимания. Зато нашли замену, за что Виктор был действительно благодарен. Они отвели его на фигурное катание. Сначала Никифоров его не любил, прогуливал, ругался, обещал, что больше никогда не пойдет, получал за это, снова кричал, но все равно возвращался. Ему первое время не нравилось, он не видел смысла в растяжках, разогревах, катании, а его заявили на соревнования, не серьезные, областные, но Виктор проникся и потом делал все, чтобы просто испытать этот приток адреналина и наслаждения от победы, чтобы иметь право смотреть на поверженных высокомерно и насмешливо, на их заплаканные детские личики. Юрий был хорошим отцом, он даже негласно решил бросить все и посвятить себя детям, хоть и не видел жизни без фигурного катания. Плисецкий полюбил его с первого занятия еще в его маленьком городишке, откуда он переехал сначала в Москву к дедушке, а затем в Петербург в крохотную квартирку-хрущевку. — Виктор?.. — заспанно потирая плечи, Юрий смотрел, как Никифоров качал спящую Юлю еще медленно моргая, не совсем даже ощущая себя в пространстве. — Ты давно не спал, так? Иди еще спи, я справлюсь, отдохни. — Нет… Я должен, спасибо, Вить, — Плисецкий чуть слабо улыбнулся, — Я должен, — фразу прервал несдержанный зевок. — Не должен, иди, мне нравится с ними, Женек вообще классный парень, твоя копия в детстве, такая же, — Никифоров бросил взгляд на Плисецкого-младшего. — Заноза в заднице, — от звонкого мальчишеского: «Эй! Рухлядь!» Юра улыбнулся, чуть замедленно улыбнулся и действительно, кивнув, ушел. За следующие месяцев десять Виктор стал буквально членом семьи, никто даже не удивился, что в один день он пришел со своей связкой ключей, не удивился, что вторым словом Юлии было «Вися». Не удивился, когда он неуверенно, давая шанс отстраниться, ударить, но поцеловал Плисецкого. Не удивился, когда еще через почти два года Никифоров молча протянул кольцо, чуть улыбнувшись. Не удивился, что Юрий согласился.