Размышления о маленьком чуде с карими глазами

Симпатичный зеленоглазый брюнет в распахнутой дубленке с белым воротником и отворотами на рукавах неторопливо курил на самой дальней скамейке заднего крыльца школы. Он совсем не опасался быть застуканным, потому что зимой этим крыльцом пользовались крайне редко. Сигаретный дым смешивался с облачками пара от дыхания, на секунду зависая в морозном воздухе витиеватыми клубами, которые уже через мгновение исчезали без следа. Как и все хорошее в его жизни… В руке парень держал двойной тетрадный листок в клетку, исписанный неровными и неумелыми каракулями. Каждый раз при взгляде на него, по лицу старшеклассника пробегала тень мягкой, задумчивой и трогательной улыбки, совсем не похожей на его обычную наглую и хамоватую ухмылку, за которой он прятался как за щитом. И не только от папаши и остальных взрослых, ни одному из которых он не верил ни на сотую долю секунды, но и от своих друзей, которых тоже не хотел пускать в свою израненную и огрубевшую душу. Пусть лучше видят в нем этакого стального терминатора, который не испытывает эмоций, и которому наплевать на всех и все, в том числе и на себя. Ему так легче. Но сейчас эта броня оказалась под угрозой. И все благодаря одной мелкой первокласснице с наивно распахнутыми карими глазищами. Отшвырнув окурок в ближайший сугроб, брюнет снова развернул слегка помятый листок. «Дорогой Дарагой (зачеркнуто) Максим! Меня наказали, и я теперь в тюрьме. Но ты не переживай, тут очень красиво, охранники добрые и хорошие. Нам разрешают гулять во дворике, и я много размышляю. Я не хочу, чтобы ты грустил. Я хочу, чтобы ты всегда был веселый и радостный. Очень люблю тебя. Папа Максима». Эта последняя строчка и вызывала у парня невероятное умиление. «Папа Максима»… Подобного он не испытывал еще ни разу в жизни. От каждого слова, написанного с единственным желанием сделать ему приятное, чтобы он хоть на мгновение перестал «грустить», почувствовал себя кому-то нужным, исходило такое доброе и искреннее тепло, что где-то внутри, за ребрами его замерзшее, как у сказочного Кая, сердце стало оттаивать и оживать. И от этого тепла Максу впервые захотелось плакать. Не от злости, ревности или бессилия, а именно растроганно, по-доброму, как плачут люди, читая хорошую книгу, или смотря такой же фильм. Максим поймал себя на мысли, что ему абсолютно не стыдно перед собой за такие порывы души, за которые кого-нибудь другого он бы с удовольствием высмеял перед всей школой. Подумав об этом, Морозов представил себя и другим сказочным персонажем — тем самым Чудовищем, которое сделало первый крошечный шаг к превращению в человека. И это было по-настоящему грандиозно, почти волшебно. А самое потрясающее здесь было то, что волшебство смогла совершить маленькая семилетняя девочка. Она единственная во всей школе каким-то непостижимым чудом сумела угадать ту самую, еле заметную ниточку, потянув за которую, проникла в самое сокровенное, потайное место его сердца. Должно быть у этой девочки необыкновенной широты большая душа. Как там было сказано у Шекспира? Что-то вроде: «… а доброта как ширь морская — чем я больше трачу, тем становлюсь безбрежней и богаче…». Не каждому дается такой дар. И сейчас Максим искренне пожелал своей новой подружке не растерять этот талант, пронести его по жизни, щедро делясь им с окружающими, с такими, как он, битыми жизнью и потерявшими веру в людей. Под влиянием новых для него ощущений и чувств парень огляделся вокруг, хотя и был на все двести процентов убежден, что его никто не видит, потом осторожно приложил к губам исписанную страничку, до сих пор хранившую слабый запах ароматного детского мыла. Убирая в кривоватый самодельный конвертик импровизированное письмо, он продолжал думать о том, что сейчас Надюша (по-другому ее называть уже не получалось), можно сказать, самый близкий и родной для него человек, конечно, за исключением Маши. Раньше он никогда не верил в ангелов-хранителей, считая, что вот у него-то их точно нет и быть не может. Но сейчас Морозов был готов признать, что кто-то там, наверху, все же послал ему одного, пусть и маленького, но самого настоящего. И не беда, что принадлежит он его самому главному сопернику. Даже и тут этому до тошноты правильному Авдееву повезло. Он не один, у него есть это кареглазое чудо, доброе, наивное и великодушное. Возможно, если бы у Макса тоже было под рукой такое вот прикольное и любопытное существо, о котором можно было бы заботиться и учить уму-разуму, то и жизнь бы его пошла по-другому… В данную минуту Максиму, как никогда, вдруг особенно захотелось иметь младшего брата или сестренку. Было бы здорово, если бы и за ним кто-нибудь бегал по школе с бесконечными вопросами, или появлялся в их комнате посреди ночи, жалуясь, что не может уснуть, а он мог бы поправлять бантики или завязывать непослушные шнурки, или читать тихим шепотом на ночь сказки. Макс чувствовал, что из него получился бы отличный старший брат, ничуть не хуже Андрея. Но, увы, все эти мечты из разряда несбыточных. «А, собственно, не такие уж они и несбыточные, — вдруг решил для себя Максим, направляясь к стеклянным дверям заднего крыльца. — Она поддержала меня, так почему и я не могу сделать для нее то же самое? Например, проучить этого «плохого человека Юрку Веревкина», — про себя улыбнулся он, вспомнив разговор с девочкой в библиотеке. — А то Андрюхе не до этого, он со своей любовью никак не разберется». Уже шагая по коридору к своей комнате, Морозов еще раз убедился, что чудеса на свете все-таки бывают. Сейчас он, пусть пока только в мыслях, впервые назвал Авдеева по-дружески Андрюхой и почти без неприязни подумал о его отношениях с Дашей. И Макс тут же дал себе твердую клятву, что станет для Надюши — маленького чуда с карими глазами — вторым старшим братом, и никакие личные отношения этого не изменят.