Любовь и ревность

Один лучик красного осеннего солнца чудом умудрился пробраться через пыльные окна и лабиринты устроившихся на подоконниках книг. Сняв очки, Кроули лениво наблюдал за тем, как этот лучик играет на лице Азирафаэля. То добавляет румянца на щеку, пробегает по пухлым губам, очерчивает подбородок, то подсвечивает длиннющие ресницы, слишком светлые, чтоб быть заметными, и заставляет Азирафаэля жмуриться и мотать головой. Однако поменять позу так, чтоб быть вне досягаемости луча, ангел не спешил. Он вцепился в очередную («Так давно искал, наконец-то, Кроули, ты не поверишь, нашел!») книгу и словно бы врос в диван. Кроули устроился напротив, в обшарпанном викторианском кресле с жуткими розочками. Как-то раз он предложил Азирафаэлю выкинуть этот ужас или хотя бы поменять обивку, потому что, по мнению Кроули, никакая антикварная ценность кресла не стоила того, чтобы терпеть розочки. Но тот только раздраженно отмахнулся, а когда Кроули попытался тайком сам поменять вид кресла, тут же вернул первозданный облик, объяснив, что кресло его устраивает таким, какое оно есть. Теперь Кроули старался всегда сидеть именно на нем, чтоб не видеть обивки. А еще кресло было довольно удобным, поэтому Кроули следил за лучиком, устроившись с максимальным комфортом, и готов был заниматься этим вечно. Но все имеет свойство заканчиваться. На улице наступил вечер, лучик погас, напоследок осветив кудри ангела, словно нимб. Кроули вздохнул и наконец решился задать вопрос, зародившийся в его голове от длительного созерцания губ Азирафаэля. — Эй, ангел! Тот промычал в ответ что-то невнятное, не отрываясь от книги. — Да сколько можно читать? Азирафаэль! — М-м-м. — Мне скучно. Поговори со мной. Азирафаэль с укором посмотрел на него. — Мой дорогой, мы только что разговаривали. — Это было четыре часа назад, — в качестве доказательства Кроули махнул в его сторону рукой с часами. — Ты опять увлекся своей дурацкой книгой. — Ну хорошо, — иногда Кроули было проще уступить, чем объяснить, почему ты отказываешься что-то делать. — О чем ты хочешь поговорить? Кроули откинулся в кресле, с хитрым прищуром уставившись на Азирафаэля. — Ты когда-нибудь читал про любовные утехи? Вопрос оказался весьма неожиданным, пусть и не смутил Азирафаэля. Он никогда не замечал в своем друге интереса к любовным утехам, хотя одно время даже намеренно его искал. Но все шалости Кроули затрагивали другие стороны человеческой натуры, апеллируя чаще к Гневу, Гордыне, Зависти, Чревоугодию, изредка Унынию и даже Лени, особенно в том, что касалось научно-технического прогресса, и никогда — к Похоти. — Я много про что читал, мой дорогой. Разумеется, и про различные любовные утехи. А ты хочешь что-то узнать? Могу рассказать, если тебе интересно. — Азирафаэль искренне решил, что Кроули захотел немного расширить свой кругозор, дабы наконец охватить все семь смертных грехов. Не то чтобы он был за, но почему бы не дать консультацию страждущему? Если бы Кроули было чем поперхнуться, он бы поперхнулся. Определенно, не на такую реакцию он рассчитывал. — Ты, ангел, предполагаешь, что знаешь что-то, чего не знаю я? — О, милый, прости. Видимо, я тебя неправильно понял. Тогда отвечаю на твой вопрос. Да, читал, есть довольно много классических произведений на эту тему. Начиная, ну, знаешь. С Библии. Кроули только покачал головой, не придумав, что ответить. — Любить кого-то — не грех, — по-своему истолковал его молчание Азирафаэль. — Так задумано Всевышним, главное — знать меру. А просто читать или говорить об этом — тем более не грех. И иногда бывает очень приятно. Был у меня один друг, — он задумчиво скользнул взглядом по книжным полкам, — всегда готовый поговорить о любви. К сожалению, ты его не застал. Любовь сгубила, как и многих, не менее достойных. — Это еще кто? — Оскар Уайльд. Должно быть, ты слышал о нем. — Так он был твоим другом? — Скорее приятелем. Иногда чем ближе ты к чьей-то душе, тем проще наставлять ее на путь истинный. К сожалению, бывает так, что другие люди не одобряют этот путь. Ты же помнишь Испанскую инквизицию? Очень яркий тому пример. — Он же был содомитом! Насколько я помню, ваши не очень-то подобное поведение одобряют. Не возлежи с мужчиной, как с женщиной, ибо это мерзость, и все такое? — Любовь, мой дорогой, может быть разной. А он умел любить, воистину умел. Кроули привстал с кресла, уставившись на Азирафаэля — И кого же он любил? — О, в его сердце было место для многих созданий. — А тебя?! — Взгляд Кроули не предвещал ничего хорошего. — Милый мой, почему тебя так волнует, что у нас было с Оскаром? — Так у вас что-то было?! — Ну, — Азирафаэль пожал плечами. — Мне было скучно, гавот изрядно надоел, ты и вовсе спал. А Оскар был очень приятным молодым человеком. Мне очень жаль его. — Ему повезло, что он не дожил до встречи со мной! Ангел! Признавайся! — Не кричи, мой дорогой. Ничего особенного между нами не было, что ты так возмущаешься. Несколько приятных вечеров за бутылкой хорошего вина, разговоры о любви и литературе, знаешь. Что-то такое. Кроули осторожно опустился в кресло. И Азирафаэль добавил: — И несколько восхитительных ночей. Ох, сложно поверить, но даже тогда мы умудрялись еще и разговаривать, — нырнув в воспоминания, Азирафаэль мечтательно прижался щекой к своей руке и упустил момент, когда Кроули снова вскочил с места. — Что? Ты?! Ты занимался сексом! С человеком! Азирафаэль вынырнул обратно и с изумлением уставился на него. — Кроули, мой милый, но что в этом плохого? Мы не возлежали друг с другом, как мужчина с женщиной. Есть много других способов, ты сам должен знать. Впрочем, мне всегда казалось, что и тот запрет на ангелов не распространяется. — Ты! — Кроули его спокойный тон не успокаивал, а скорее наоборот, приводил в еще большее бешенство. — Пока я спал! А как я проснулся, так все, интерес пропал! — Милый, я не понимаю... Азирафаэль замер и уставился на Кроули широко раскрытыми глазами, ошеломленный внезапным осознанием. Его губы продолжали шевелиться, словно он читал что-то про себя, пальцы вцепились в переплет. Потом он медленно встал, отбросив книгу, и сделал шаг вперед, оказавшись так близко к Кроули, что почувствовал его дыхание на своем лице. — Так ты ревнуешь? Так вот почему... Прости меня, дорогой мой, — он закрыл лицо руками и отвернулся. — Какой же я дурак, какой дурак. Я никогда не думал, что ты, ты, меня, вот так. Правда. От его недавней флегматичности не осталось и следа. Теперь стыд и раскаяние жгли его изнутри, а чувство вины за причиненную другу боль выворачивало внутренности. Он весь сжался, словно пытаясь забраться в какую-то раковину, а то и вовсе исчезнуть. — Азирафаэль? — неуверенно позвал Кроули, пораженный метаморфозой ангела. — Прости, — глухо отозвался тот. — Я не думал, что так выйдет. — Как выйдет? Да объясни ты толком! Кроули схватил его за плечи и развернул к себе. — Ангел, кажется, между нами возникла какая-то огорчительная недосказанность. Азирафаэль опустил руки и кивнул. — И, кажется, нам обоим стоит договорить. — Пожалуй. Да, ты прав, у меня был секс с людьми. — Азирафаэль смотрел куда угодно, лишь бы не на Кроули, а на его щеках, казалось, можно было варить кофе. — Но только тогда, когда тебя не было рядом. С тобой мне... — Не хочется? Я отбиваю всякое желание? — Нет, что ты. Совсем нао... Нет. Мне казалось, что это нечестно. — Поэтому при мне ты практиковал воздержание. Забавно. Боялся, что я буду осуждать тебя? — Нет. Никогда не думал, что тебе интересно было бы заняться этим... — С тобой? Глупый ангел. — Уже понял, — наконец Азирафаэль нашел в себе силы посмотреть Кроули в глаза и оценить степень счастья, горевшего в них. — А когда понял ты? — Что хочу, чтобы ты был моим? Когда ты рассказал, куда дел свой огненный меч. Я тогда подумал, что за таким глупым ангелом, который даже сарказм не способен распознать, нужен глаз да глаз. — Кроули. — Уже шесть тысяч лет. И все эти годы жду. Ты позволишь? Азирафаэль кивнул, и Кроули приник к его губам, стараясь поцелуем передать, какими же долгими были эти шесть тысяч лет. И дать обещание, что вечность впереди будет еще длинней. Но гораздо приятней.