Ревность и боль

Кроули бродил между книжных полок, бесцельно трогая переплеты, и лениво прислушивался к разговору Азирафаэля с посетителем. Кроули наконец соблазнил ангела сходить на концерт одной молодой группы. Он недавно наткнулся на них и был очарован сочетанием классики и современной музыки. Азирафаэлю наверняка не понравится. Они уже собрались выходить, когда на пороге появился этот пижончик в узких очках и серой шляпе. И Азирафаэль, который обычно выпроваживал посетителей одним взглядом и двумя улыбками, вдруг обрадовался, потащил пижончика внутрь, а Кроули попросил немного подождать. «Немного» затянулось минут на двадцать, что в такой ситуации даже Кроули показалось довольно долгим сроком. Он перещупал уже все книги, до которых смог дотянуться, и начал раздумывать, не расставить ли их в алфавитном порядке. Азирафаэля это всегда раздражало и сейчас вполне сошло бы за месть. Потому что пижончик, с которым самозабвенно щебетал Азирафаэль, раздражал Кроули еще больше. Тогда-то он и решил не только прислушаться к разговору, который все равно шел о непонятных ему книжных вещах, но и присмотреться. И был поражен. Пижончик флиртовал с его ангелом. Нагло и беспардонно флиртовал. Похабно лыбился и постоянно прикасался то к ладони Азирафаэля, то к его плечу. И тот позволял, даже не краснея. Отвечал улыбкой на это мерзкое кривляние и в какой-то момент, кажется, даже накрыл чужую руку ладонью. Накрыл, а не оттолкнул! Кроули спрятался обратно за стеллаж и, подавив первое желание подойти к пижончику и превратить его в какую-нибудь очень неприятную тварь, постарался начать рассуждать трезво. Конечно, ему было очень неприятно, что кто-то флиртует с его ангелом. Он имел на это право. Но знал ли хоть кто-нибудь, включая самого Азирафаэля, что он — его? Кроули задумался. Он никогда не говорил Азирафаэлю ничего, что тот мог бы расценить как запрет на флирт с другими. Другими словами — он никогда не флиртовал с ним сам. Даже не намекал, что хотел бы. Да, они много общались (шесть тысяч лет — это много, любой подтвердит, можно позволить себе встречаться раз в два года и все равно получится часто), ходили в разные места, которые, правда, не всегда нравились Азирафаэлю, но Кроули не оставлял надежды привить ангелу хороший вкус. Тем более что прогресс уже наблюдался. И за шесть тысяч лет Кроули уже привык считать ангела своим. Зачем сообщать ему о чем-то, что и так очевидно. Ему и в голову не приходило, что Азирафаэль может считать как-то иначе. Кроули выглянул из-за стеллажа. Пижончик уже снял шляпу и сейчас находился в опасной близости от увлеченно показывающего ему книгу ангела. А может, Азирафаэль вообще ничего не считает. Они ведь об этом никогда не говорили. Кроули обычно презирал это человеческое желание поговорить о своих чувствах. Но тут вдруг осознал, что, если вдуматься, в нем есть резон. Надо только прогнать этого непрошеного гостя. Он решительно подошел к ним и заглянул пижончику через плечо. — Что это у вас-с-с тут такое интерес-с-сное? Столь бесцеремонное нарушение личных границ привнесло в уютный мирок библиофилов разлад и смуту. Пижончик, сжимая шляпу, отскочил к двери и уставился в свое отражение в очках Кроули. Азирафаэль захлопнул книгу и смущенно потупился. — Прости, мой дорогой. Мы увлеклись. — Я тогда завтра загляну. Или во вторник, — скороговоркой выпалил пижончик и скрылся, хлопнув дверью. Кроули повернулся к Азирафаэлю. — Что это было? — Давний знакомый. Очень вежливый и приятный, в отличие от большинства, — объяснил тот, убирая книгу на полку. — Я не спрашиваю, кто это. Я спрашиваю, что у вас тут было? Азирафаэль посмотрел на него удивленно и немного сердито. — Что ты имеешь в виду? Если ты недоволен тем, что он задержал нас, то ничего страшного. Мы можем выходить, и я обещаю не возражать, когда ты будешь гнать по центральным улицам. — Я уже не хочу никуда идти. Останемся у тебя. — Если тебе так больше хочется, то конечно. Но, право, дорогой, ты зря сердишься. Прошло всего, — он бросил взгляд на часы, — сорок минут, а мы собирались выйти заранее. Мы даже не опаздываем! Кроули был мрачен и серьезен. — Я просто не хочу никуда идти. Тебе бы все равно не понравилось. Потом найду тебе записи — убедишься. — Но, дорогой, тогда я не понимаю, что случилось, — Азирафаэль рассеянно хлопал ресницами и доверчиво смотрел на Кроули. — Чаю? Кроули взмахнул рукой, вызывая из небытия (вернее из своих запасов) бутылку вина. — Ты можешь и чаю. Азирафаэль, я хочу с тобой поговорить. Предложение «поговорить» действует магически и на людей, и на других человекообразных существ. Оно нагоняет ужас, заставляет пальцы холодеть, а колени — подрагивать. Даже если сказано дружелюбным тоном. Тон Кроули дружелюбным не был, поэтому посуда на подносе, принесенном Азирафаэлем в заднюю комнатку, заметно позвякивала. Они устроились за столом и некоторое время сидели тихо. — Кроули, милый, я так и не понял, что ты имел в виду, — не дождавшись реакции, Азирафаэль заговорил первым. — Джорджи часто заходит ко мне. Пожалуй, со времен бедняги Оскара он самый приятный человек, который мне встречался. — Позволь спросить, в каком смысле «приятный»? — поинтересовался Кроули у бокала. — Неглуп, никогда не приносит в магазин еду, никогда не трогает книги без разрешения. — Зато трогает тебя. — Правда? — искренне удивился Азирафаэль. — Никогда не обращал внимания. — Серьезно? — Кроули оторвался от созерцания бокала. — Тебя лапает какой-то противный типчик, а ты этого не замечаешь? — Дорогой, ты преувеличиваешь. Если бы он меня лапал, я бы заметил. — Был опыт? — Был, разумеется. Джорджи так не делает. Кроули залпом допил вино. — Пожалуй, я не хочу об этом знать. Он хотел, на самом деле. — Я и не собирался тебе рассказывать. Это было давно и совершенно тебя не касается. Вот это уже было обидно. Кроули налил себе еще вина, потом подумал и превратил его в абсент. Азирафаэль хмыкнул, увидев в бокале зеленую жидкость, но промолчал. А Кроули было все равно, ему сейчас требовался результат. — Ты хотел поговорить об этом? Что меня кто-то лапает? Мой дорогой, я хоть и ангел, но вполне могу за себя постоять. Мне льстит твое желание защитить меня, но в мире есть много других созданий, гораздо больше нуждающихся в защите. Я понимаю, что по своей природе ты не склонен к тому, чтоб кого-то спасать или защищать, но раз ты проявляешь интерес, мы можем вместе подумать, что с этим сделать. Кроули? За время его речи Кроули успел опрокинуть в себя два бокала абсента и прийти к выводу, что готов к разговору. — К черту других созданий. Ангел, я хочу защитить тебя не потому, что хочу защитить кого-то. И не потому, что ты нуждаешьс-ся в защите. А потому, что я люблю тебя, дурацкое создание. — О, милый. Я тоже люблю тебя. Но зачем ты... Он не успел договорить. Кроули рывком вскочил с кресла и в одно мгновение оказался очень и очень близко к Азирафаэлю. Зарылся руками в волосы и приник к губам. И замер, не почувствовав ответа. Азирафаэль мягко, но настойчиво отстранил его, снял с него черные очки и посмотрел в глаза. — Мой дорогой, теперь моя очередь спрашивать, что это было. Кроули смотрел немигающим взглядом и молчал. — Так что это было? — Ты сказал, что тоже любишь меня. — А, — Азирафаэль кивнул. — И ты не уточнил, в каком смысле. И сразу полез целоваться. Кроули попятился и упал обратно в кресло. — Что значит «в каком смысле»?! Какие у любви могут быть смыслы? — Ты слишком много общаешься с этой молодежью в безвкусной одежде, мне кажется. У любви может быть очень много смыслов. А то, что они признают свободу одного из них, еще не делает их открытыми новому. Скорее ограниченными. Кроули не моргал. — Я люблю тебя, но никогда не говорил об этом, боясь, что ты неправильно поймешь. Демонам ближе похоть, они все меряют по ней. Нет, подожди, не возражай. Я знаю, что ты не такой, как остальные. Но это в твоей природе, понимаешь? Ты можешь быть девственником, можешь быть аскетом, но все равно любовь воспринимаешь в первую очередь через чувственное начало. И тому прекрасное доказательство то, что ты обратил внимание на прикосновения Джорджа. Я не могу осуждать тебя за твою природу. Но прошу ответной услуги. — К-к-какой? — Не осуждать меня за мою. Кроули смотрел на Азирафаэля, все еще держащего в руках его очки, и думал, как быть дальше. Как теперь находиться рядом, зная, что ангел в курсе его мыслей и желаний. Смотреть на его восхитительные пухлые губы в твердой уверенности, что никогда, никогда больше нельзя будет их поцеловать. Он пожалел, что начал этот разговор. Раньше хотя бы можно было тешить себя мыслью, что однажды он осмелеет и... Осмелел на свою голову. — Кроули, дорогой, — Азирафаэль встал, подошел к нему и вдруг опустился перед креслом на колени, взяв ладони Кроули в свои. — Ты правильно сделал, что сказал. Конечно, было бы лучше, если бы ты сказал словами, но так тоже вполне допустимо. Я не собираюсь тебя прогонять и, поверь, буду очень огорчен, если ты исчезнешь сам. — Но ты же... — Я никогда не смогу ответить тебе взаимностью в том, чего ты хочешь. Не потому, что не хочу. Не могу. Но я всегда буду рядом. — Это пытка, ангел. Особенно теперь. — Нет, милый, отнюдь. Как раз теперь это перестанет быть пыткой. Невысказанные чувства разъедают изнутри. Высказанные же — даруют свободу. Ты всегда можешь обсудить свои чувства со мной. И тебе станет легче, вот увидишь. Ты привыкнешь. Кроули провел пальцами по его ладоням, осторожно лаская, ожидая, что в любой момент Азирафаэль вырвет свои руки. Но он даже не шелохнулся. — А обнять тебя можно? — Конечно. Ты мой друг. И я люблю тебя. — Спасибо. — ... — Ты пролил мой абсент.