Сети

      …А ночами он слышит запах песка и соли. Кровь и солнце пустыни его омывают руки, он смеётся — о вечность, вечность, как он смеётся!.. — и летит пряной бурей на север, к воде и илу, укрывает собой прохладные поймы Нила, разбивает на черепки имена и звуки, и бегут недостойные, смерти страшась и боли — ничего, кроме этого, им и не остаётся…       Громкий голос будильника — это почти удар. Он встаёт и выходит в свой вязкий ночной кошмар: грязно-серые улицы, выцветшие дома, бурый снег под ногами — да, кажется, здесь зима; он идёт переулками, через дворы, к метро и хоронит себя в переполненное нутро, растворяясь, как в кислоте, в мешанине лиц.       Перед кем, чтобы всё закончилось, падать ниц?       Он не помнит, не может вспомнить, что было «до» — память словно заштриховали карандашом, на листе не найти ни контуров, ни следов. Он куда-то идёт… Он ведь вечно куда-то шёл! Нет, летел!..       Это сны. Это просто шальные сны, те, в которых пустыня, и алый ветер, и гибель; ярость храбрых, и мужество, и торжество войны…       Сны, где он обретает своё забытое имя.       «Сети!..» — шепчет ему сквозняк из оконных рам.       «Сети», — шепчет он зеркалу и открывает кран, подставляя ладони потоку почти кипящей, исходящей на пар, неоправданно настоящей жижи. Безрезультатно ждёт волдырей на коже, но их нет. Их всё нет, и это, наверно, тоже та особенность, та деталь, которая отличает, — та, которую людям обыденность не прощает.       Он становится злее. Всё больше и больше курит, забивая в мозгу поток легендарной дури второсортными сигаретами из кармана. Он сегодня в метро встретил чёрного добермана и не мог отвернуться — смотрел и смотрел на зверя до тех пор, пока в вагон не закрылись двери. На работе болтают о визах, отелях, рейсах, и ему всё труднее держаться на этих рельсах: кто-то жаждет эспрессо, кто-то клянёт погоду — ни единого дня без туч от начала года…       Он уходит курить, потому что знает ответ: Солнце просто сожрали, пока защитника нет.       Жирный грифель стирается, пачкая мир вокруг, в карандашной грязи проступает былой узор. Он отскабливает всю ложь, как чернила с рук, как уносит багряный ветер какой-то сор с древних плит и камней; он остался на полпути между «правдой» и Правдой, одержимый только одним. Он почти уже верит — но нужен шаг от «почти»…       …и сегодня в проулок кто-то сворачивает за ним.       Нож, сменивший хозяина, погружается в мягкий бок, и ладонь омывает тёплым, солёным, красным. Память яростным зверем выныривает из мрака, он встаёт на колени и смотрит Жертве в глаза, пьёт последний вздох с губ, как и тысячи лет назад, и внутри — ликованием — всё это не напрасно!..       Из грязи переулка поднимается древний Бог.       Ночь смеётся и лает, как угольная собака.