неебабельное соулмейтство

Метка Джеки — у нее на плече. Черная, вечно открытая, обвивающая руку лозой; "Ты дочь Джексона Бриггса, верно?", говорят крупные аккуратные буквы. Джеки не стесняется ее и не прячет под тканью, как многие, и Такеда, непривычный к этому, не знает, что чувствует. Там, где он вырос, подобное считалось неприличным; его, впрочем, волнует другое. Это не его метка. Разумеется, это не его метка — впервые он приветствовал Джеки совсем иначе, да и та ответила ему на английском, а не иврите. Здесь, на Западе, людей это не волнует: все мы кому-то предназначены, говорят они, и все мы однажды кого-то себе найдем. Метка, говорят они, это не кольцо и не брачный контракт; это просто знак, что кто-то в мире понимает тебя лучше, чем ты сам. Очень американский подход, если спросить Такеду. Такеда сам удивлен, что это его тревожит. В конце концов, его родители были соулмейтами, и посмотрите, что из этого вышло; японский подход ("встретил своего соулмейта — женись!") ему тоже никогда не нравился, и честное слово, он не ревнует Джеки. Особенно ко всяким неизвестным. Ни капли. Черт, это все для него слишком сложно. Он и рад, что кто-то в мире понимает Джеки лучше него (все-таки двадцать лет из двадцати пяти он провел в Гималаях, а это, знаете ли...), и тревожится из-за этого; вдруг она уйдет, думает он иногда, когда встретит своего соулмейта? Тем ведь вроде положено быть ближе любого — хоть друга, хоть возлюбленного, хоть брата или сестры. Он мало про это знает — только почти позабытые тихие рассказы матери и боль в глазах мастера Хасаши, — и не хочет расспрашивать отца; справлюсь сам, думает он, в очередной раз провожая взглядом черный след метки на чужом смуглом плече. Справлюсь сам. У самого Такеды метка на лопатке — так, что рассмотришь только с зеркалом. Незнакомые мелкие буквы незнакомого языка; никто из тех, кого он знает, не умеет читать на иврите, и сам он на нем не говорит. Наверное, стоит начать учиться, пока есть время. Наверное. Он пока не уверен. Однажды ночью он лежит в одной кровати с Джеки, сплетясь с ней ногами и прижавшись так близко, как только можно — просто чтобы поместиться на койке и не упасть, — дышит ей в шею, медленно гладит по спине и не может уснуть. Надпись на чужом плече с каждым днем тревожит все сильнее, и он не понимает, почему. У них все отлично — лучше, чем он мог представить; но он все равно лежит здесь, закрыв глаза, и думает о соулмейтах. Надпись на ребрах Кэсси неаккуратная и кривая, будто выцарапанная ножом. "Слышал о тебе", читает Такеда и поспешно отводит взгляд — не дело пялиться; Кэсси, впрочем, все равно замечает и почти весело хмыкает. — Так что? — спрашивает она и с хрустом разминает пальцы. — Спарринг? — Спарринг, — он кивает и делает шаг вперед. Не ее вина, что он все еще не привык. И еще не ее вина, что сегодня слишком жаркий день для формы. (теперь Такеда понимает, почему она иногда прикасается к ребрам с такой странной улыбкой) Цзинь сидит на поваленном дереве, закинув ступню на колено другой ноги, и лениво перебирает стрелы. Босой, усталый и взмокший, только после тренировки — Такеда, в общем-то, не лучше; Такеда с усталым вздохом опускается на землю рядом, и только тогда, спустя почти пять лет знакомства, видит метку Цзиня. Короткое "отвали", занявшее всю ступню. Знакомый почерк — ровные, почти печатные буквы. Метка Джеки. Наверное, он меняется в лице, потому что Цзинь меняется тоже — вздрагивает, смотрит на него настороженно и почти напряженно; и долго ты знал, хочет спросить Такеда, почему ты мне не сказал, хочет спросить Такеда — но молчит. Или, погодите, нет. Не молчит. — И долго ты знал? Почему ты мне не сказал? Цзинь смотрит на него еще несколько секунд — уже озадаченно, без тревоги. Может, он не знал, думает Такеда, и эта мысль не должна так удивлять — в конце концов, далеко не все вообще помнят свои метки; но потом Цзинь усмехается, словно осознав что-то. — Боги, Такеда, — он как-то странно фыркает и закрывает лицо рукой, — видел бы ты свое лицо! Такеда моргает, слишком озадаченный, чтобы злиться. Цзинь, уже не скрываясь, веселится от души — ржет, согнувшись пополам, так, что чуть не падает с дерева. Хорошо еще, что падать невысоко. — Так вот ты чего был такой нервный, — выдыхает он, наконец успокоившись. — Расслабься, Такеда. Никто Джеки у тебя не отбивает. — Но вы же... — Такеда непонимающе указывает на метку, и Цзинь фыркает. — "Мы же", — передразнивает он. — Да, мы соулмейты. Да, она тоже в курсе. Это не значит, что мы при любой возможности падаем и начинаем трахаться. Кажется, Такеда краснеет, потому что Цзинь смеется снова. — Соулмейты — это не про секс, — говорит он. — И не про поцелуи и прочую романтику. Соулмейты — это про понимание. Черт, Такеда, ты же знаешь, мне даже девушки не нравятся! — Ну, ради соулмейта... — можно и передумать, хочет сказать он, но натыкается на чужой взгляд. — Прости. — Ну я вообще-то не такой мудак, — Цзинь вздыхает. — Извинения приняты. Расслабься, короче. Джеки крутая, тут не поспорить, но все еще совершенно не в моем вкусе. — Начать с того, что у нее нет... — Такеда не заканчивает, только шутливо усмехается. — Ага, — Цзинь коротко смеется. — Именно. Честно говоря, Такеда чувствует себя идиотом. Ничего, впрочем, нового.