Меновая стоимость

Академия Натурфилософии Гристоля — место, полное болотной мглы, в аудиториях всегда холодно, а на стенах множится черная плесень. Любимое развлечение студентов: смешать снадобье или ядовитый газ, попытаться извести грибок, иногда тот отступает, но потом возвращается. Это хороший урок; если уж плесень способна на упорство, люди — и подавно. Кэтрин одна из немногих женщин в Академии, и единственная — на факультете инженерии и баллистики. Юноши посматривают на нее масляными, словно намазанными густой ворванью, взглядами. Они все отчего-то решили, что она пришла ловить удачное замужество. Так продолжается год и два; потом Кэтрин предлагает проект разрывных пуль, пистолета, который помещается на ладони, но обладает убойной силой массивного и неуклюжего револьвера стражников, и ее наконец-то признают равной. Кэтрин дружит с Александрией Гипатией — по правде, это ее единственная подруга. Та посвятила себя благородной миссии: мечтает лечить людей, вернуться в родную Карнаку и открыть там клинику для бедняков. Она может часами рассказывать Кэтрин о яде трупных ос, теориях о стражах гнезд — от кладки до финальной стадии, когда тело зараженного все же сдается и становится пищей своим жестоким хозяевам. Кэтрин немного скептична по поводу идеализма лучшей подруги, и все же признает, что цели у той неплохие. Александрия вообще любит изображать из себя мисс заботу и добрую фею — например, она же знакомит Кэтрин с Уильямом. «Он такой милый, тебе понравится». Тот родом с далеких островов, что лежат за Тивией, но очень мало рассказывает о своей родине. «Он тоже хочет спасать человеческие жизни, — доверительно сообщает Гипатия, — а еще изучает человеческий мозг, уже провел несколько удачных трепанаций». Типичная рекомендация от Александрии. Кэтрин фыркает и все же присматривается к этому Уильяму — у него необычная внешность, он высокий, с острыми чертами лица. Он напоминает чертеж оружия. Знакомясь, он сообщает, что недавно вытаскивал из темечка стражника пулю, и добавляет: но если бы стреляли вашими, то я бы оказался бессилен. Это, вероятно, комплимент. Кэтрин благосклонно улыбается. Уильям приглашает ее на свидание — два, три раза, а потом еще. На свадьбе Александрия, конечно же, становится подружкой невесты, и Кэтрин — теперь уже Кэтрин Ю, странная фамилия переходит к ней, словно экзотичный трофей, — обещает назвать первенца в честь нее. * Некоторые натурфилософы становятся приближенными сильных мира сего — ни для кого не секрет, что Антон Соколов был голодранцем из Тивии, прежде чем занял пост придворного инженера. Теперь на него буквально молятся Колдуины, а значит, и вся Островная Империя. Гипатии удается выбить деньги под свою мечту-клинику в Карнаке у герцога Теоданиса Абеле. Остальным везет меньше. Уильям работает днями и ночами. Им удается купить дом на окраине Дануолла, но это все. Кэтрин приходится продать все патенты на оружие, а времени на новые разработки не хватает; она мечтает только о том, чтобы вернуться к чертежам, но семья — это семья, они считают каждый медяк: на прачку и кухарку денег нет. Кэтрин старается не жаловаться. Уильям обещает ей: скоро, все изменится, вот увидишь. Врачевание мозга — слишком узкая ниша, теперь понимает Кэтрин. Лучше бы она продолжила продавать оружие. Пуля в голове стоит дороже, чем ее извлечение. Порой Уильям рассказывает ей о своих достижениях — он проводил эксперимент на дочери нищенки. У девчонки были вывернуты руки и ноги, но все дело вот здесь, — тут Уильям показывет на собственный висок. Удалось восстановить нарушенные связи с мышцами и нервами, и девочка стала нормальной. «И что сказала тебе ее мать?» — словно невзначай спрашивает Кэтрин. Уильям мрачнеет: «Сказала, чтобы я убирался к Чужому со своей медициной, потому что теперь у них убавится подаяния». Кэтрин вздыхает. Ей остается только надеяться, что подобный случай появится в семье аристократов — и что позовут не вездесущего Соколова либо Гальвани, а ее мужа. Увы, шансы ничтожны. Молодых выпускников Академии много, все они голодные, как стая крыс. Так проходит год. Уильям реже разговаривает с ней. Когда выясняется, что она беременна — уходит на целый день, словно это не имеет к нему отношения, словно он хочет бросить все и вернуться в беззаботные дни студенчества. Кэтрин пытается смириться и жить, как живут соседи — с бесконечными ссорами, выпивкой и сернисто-желтым дымом жироварен. На стенах их маленького дома разрастается точно такая же плесень, как в пустых выстуженных залах Академии. Ночами Кэтрин пытается справиться с тошнотой либо молча сидит рядом со спящим мужем или пустой кроватью. Последнее время они экономят на светильниках, поэтому с наступлением мглы дом окутывает полная тьма. В нее можно всматриваться бесконечно. Тьма живая — слишком живая, как все ее мысли о способах убивать людей, чертежи пистолетов и ловушек, которые теперь она вырисовывает собственными ногтями на плохо оштукатуренных стенах. Иногда с деньгами помогает Гипатия, хотя у самой едва ли есть пара лишних золотых — клиника принадлежит герцогу, как и она сама. Кэтрин отчего-то думает, что не хочет быть собственностью — Колдуинов, Абеле или кого-то еще из сильных мира сего. Мучаясь от тошноты в обшарпанной халупе, она мечтает о чем-то настолько великом, что этих грез хватило бы Смотрителям для обвинения в ереси. В реальности Уильям едва находит заказы, а большую часть заработка тратит на очередные эксперименты с уродливыми отпрысками нищих, их черепами и содержимым. В реальности Кэтрин едва не умирает родами, ее спасает только присланное подругой зелье; она исполняет обещание — мальчика они называют Алексом. * Когда ребенку исполняется год, Кэтрин предлагает мужу: давай уедем. В Карнаку. Или на твои острова. Тот отрезает: нет. Дануолл превосходно подходит для моей работы. Кэтрин едва не кричит — а как же я? На самом деле, ей хочется вывалить на Уильяма много другого. О том, что их дом, за который отдали все сбережения от гонораров, полученных в студенчестве, превратился в настоящую халупу. О том, что она забыла не только о циркуле и грифеле, но и продала на прошлой неделе последнюю книгу, потому что не хватало на хлеб и молоко. О том, что ее руки покрылись струпьями из-за воспаленных язв от стирки — она вынуждена брать работу у соседей, и для чего было учиться пять лет в Академии? О том, что их сын голодает и сцарапывает плесень, Чужой ее побери, считая ее единственной игрушкой, плюс пара деревяшек. О том, что она устала от всего этого настолько, что готова идти на поклон к подруге — пусть возьмет ее санитаркой в свою больницу, все лучше, чем надежда непонятно на что. Кэтрин удается смолчать. Уильям похож на высохшую тень самого себя — вся его экзотичная красота далеких островов-за-Тивией полиняла и стала дануолльской серостью. Кэтрин просто не может позволить себе обвинять его; и слезы — тоже лишнее, она никогда не умела рыдать. Она уходит и продолжает вырисовывать чертеж на обрывке желтой бумаги. Этот чертеж не удастся продать даже за пару медяков. Все охотно платят перспективной студентке Академии Натурфилософии, но никому не нужна бедная жена сумасшедшего недо-ученого, каким считают Уильяма Ю. Кэтрин бросает незаконченную работу, берет ребенка из наскоро сбитой из каких-то балок кроватки. Уильям окликает ее: куда ты? Кэтрин ничего не отвечает, думая о набережной Ренхевена. Эта мысль слишком притягательна: черные воды и пустота, и если сначала бросить ребенка, а потом прыгнуть самой, то вовсе не страшно. Алекс начнет плакать, но Кэтрин привыкла — он почти все время плачет. Она заносит сверток над маслянисто-густыми водами, когда замечает человека — это совсем молодой мужчина, младше Уильяма и чем-то на него похож. Он хорошо одет. Глаза у него гладкие — без белка и зрачков, тоже черные, как сам Ренхевен. Кэтрин читала об этом создании. — Ты Чужой, — говорит она. Тот кивает. — Я хочу помочь. Кэтрин заранее знает, что он предложит сделку. В книгах по оккультизму, которыми увлекался Антон Соколов, наплевав на запреты Смотрителей, а может, и назло святошам, Кэтрин доводилось читать об избранных, о Метках, которыми награждает бог глубин. Она протягивает руку, но Чужой просто целует ее пальцы. Это неудобно: ей все еще приходится удерживать сверток с кричащим младенцем. — Помочь, — говорит Кэтрин. — Я знаю, ты ставишь свою Метку и делаешь людей чем-то иным. — Как один из вариантов, — уклончиво отвечает Чужой. Он одет по современной дануолльской моде и вообще похож на одного из студентов Академии Натурфилософии. Кэтрин разглядывает его, ей хочется поправить собственную прическу, немного стыдно из-за грязных брюк, их стоило бы постирать еще пару дней назад, но бывшая лучшая студентка баллистического курса слишком занята, вычищая грязь на чужом белье. — Есть и другие — ты хорошо умеешь зарисовывать то, чего нет. Твой супруг приблизился к тайне человеческой души. Вы ведь достойны большего, не правда ли? Кэтрин молчит. Все книги твердили одно: Чужой — и Бездна, из которой он является, — потребует плату, рано или поздно. — Чего ты хочешь в обмен? Чужой в ответ скалится — рот его двигается, а глаза нет, и кажется, словно под ними острые иглы или миножьи пасти; еще Кэтрин думает о трупных осах, про которых рассказывала Гипатия, все это — тварь Бездны. — Разве ты не готова отдать что угодно за то, чтобы выбраться из нищеты... нет, не так. За величие, о котором всегда мечтала для себя и своего мужа, Кэтрин Ю? Ей нечего возразить. Она соглашается на сделку — и просыпается дома, вдали от набережной. Будит ее плач сына. * Кэтрин старается не думать о договоре с Чужим. Это был лишь сон; ее муж первый бы истолковал «видение» как навеянный отчаянием образ. Никакой Бездны не существует, твердит Уильям Ю, божество глубин — тоже сказки для суеверных... прачек, например. Оккультизм — выдумка досужих ленных умов. Если Уильям обнаружит в своем доме хоть один костяной амулет или руну, скандала не миновать. У Кэтрин всего пара — купила «по случаю», хранит среди безделушек и не относится слишком уж серьезно. Она бы охарактеризовала вещицы как «забавные кустарные изделия». Но муж не видел, а Кэтрин умеет прятать маленькие секреты. Уильям уверен: его просто оценили по достоинству, как и должны были, рано или поздно. Аристократ со сросшимися головами близнецами подвернулся очень вовремя. Младенцам прочили скорую смерть, вместо этого газетчики восславили «чудо натурфилософии» и молодого гения. С тех пор выяснилось, что Уильям Ю может лечить не только бедных уродов, но и больных падучей, слабоумных. Он исправляет нежелательные черты характера, а порой помогает Смотрителям получать сведения. У Кэтрин появилось время на чертежи. Вскоре ее разработку купила сама Джессамина Колдуин — ну, или ей шепнул на ухо ее лорд-защитник, вечно хмурый мужчина по имени Корво Аттано. Гипатия когда-то рассказывала, что он выиграл Клинок Вербены и так выбился из каменщиков в гвардейцы. Спустя всего пару лет после странного сна Кэтрин едва способна вспомнить себя в заросшем плесенью и пропахшем сыростью доме-хижине. Их особняк в дворцовом квартале высится на три этажа, но теперь это не ее дело — служанки вычищают каждый дюйм, никакой плесени, только камень, гристольский дуб и золотая отделка. Уильям Ю — гений, его супруга — тоже, это знает каждый в Дануолле. Еще Кэтрин думает о себе как о прекрасной матери — ее сын больше не похож на маленький едва живой скелетик в колыбели, на аппетит он точно не жалуется. Чужой сотворил все это или нет, теперь у них все будет хорошо. Кэтрин Ю иногда задумывается о плате, которую потребует темный бог Бездны, но тот не появляется, в отличие от новых клиентов, денег, известности. Они уже сейчас могут поспорить с Соколовым за право называться главными гениями Островной Империи — хотя бы потому что старый циник один, а они — одна семья, верная и любящая. * Кэтрин Ю посещает Серконос — точнее, город Карнаку и Аддермирский Институт. Гипатия так и не вышла замуж, потому что посвятила жизнь спасению больных и умирающих. Уильям далеко не сразу соглашается помочь некоторым пациентам. — Это нужно для нашей... известности, — говорит Кэтрин. Александрия бы не одобрила ее слова. Пойми, милый, образ спасителя и благодетеля лучше, чем хладнокровного дельца, — продолжает она. Рядом сидит не только муж, но и Алекс. Тот с самым сосредоточенным видом внимает матери. Для шестилетки он вообще удивительно сообразителен, но иначе и быть не могло — у двух гениальных натурфилософов мог появиться на свет только гений. — Хорошо«, — немного раздраженно откликается Уильям. — Я спасу нескольких этих... нищих ради того, чтобы газетчики написали о том, насколько мы добры к обездоленным. Какой с этого прок? — Газеты читают все, милый, — продолжает Кэтрин ровным тоном. Ее супруг — умнейший человек в Островной Империи, но некоторые вещи просто слишком незначительны для него. — Ты сможешь продать свои новые разработки по улучшению мыслительной активности с помощью встраиваемых механизмов. — Это пока только теории, — раздраженно откликается Уильям. — До реализации далеко. — Я помогу тебе, милый, — тихо отвечает Кэтрин. За схемой можно обратиться к снам и видениям, они никогда не подводят. — Мам, папа будет знаменитым? — Да, дорогой, — Кэтрин гладит Алекса по взъерошенным волосам. Тот сосредоточенно думает. — Но папа же уже знаменитый. И ты тоже. Уильям бросает взгляд на сына: — Нет предела совершенству, запомни это. — Хорошо, пап. Кэтрин улыбается сыну и мужу: Уильям ведь уже согласился помочь Гипатии. Улыбка подразумевает: я нашла тебе новые объекты для экспериментов и даже моя идеалистичная подруга не станет возражать, ведь ты в любом случае спасешь людей больше, чем отправишь на тот свет. Аддермирский Институт станет отличной демонстрационной площадкой — и способом испытать то, за что потом можно будет выручить деньги. * В самом начале Крысиной Чумы Кэтрин обнаруживает, что беременна вторым ребенком. Больные изо дня в день, упорствуя, ломятся в особняк Ю, Уильям порой берет одного или двух на опыты — но чума неинтересна с точки зрения нейрофизиологии. Их успех в Карнаке с мыслительной активностью повторить можно, но точно не с теми, кто хлещет кровью из глаз. — Забирай Алекса и уезжай, — бросает Уильям, не оглядываясь на жену с ее новостью. — Нет, — спокойно отвечает та. Чума или нет, она готова остаться рядом с мужем. Болезнь — новая возможность для опытов... и не только медицинских. Очень скоро, прогнозирует Кэтрин Ю, богачи захотят защиту от заразы, и тут могут пригодиться ее разработки. Соколов недавно предложил проект световой стены. Кэтрин во всеуслышание заявила: это ужасно жестоко, сжигать дотла каждого преступника. В конце концов, дануолльские аристократы не захотят лишиться своей приходящей прислуги — той, что здорова. Кто-то должен стирать белье, готовить обед и чистить отхожие места. Ультразвук, взаимодействующий с мозгом зараженного крысиной чумой, прогонит только больных, а большего и не требуется. Она вытаскивает из шкатулки спрятанную костяную руну, смотрит на нее и рисует «звуковую ловушку» — резонатор, отпугивающий только зараженных. Бездна — такая же область познания, как любая другая; и Кэтрин входит в нее легко, словно в собственную спальню. Семейная разработка расходится по всем домам — не только аристократов, но всех сколь-нибудь зажиточных горожан. Она же служит гарантией безопасности. — Ты слышала, Кэти? — за завтраком Уильям шуршит газетой. Алекс повторяет свои уроки. Скоро должен прийти учитель — один из новых студентов Академии, и лучше бы ему оказаться здоровым, не зараженным крысиной чумой. — Слышала что? — переспрашивает Кэтрин. — Лорд-защитник Корво Аттано убил императрицу Джессамину Колдуин, — Уильям читает с расстановкой. Алекс поправляет свои очки — он плохо видит, даже стекла с диоптриями не слишком помогают. Уильям предлагал исправить зрение операцией, но Кэтрин отказалась, сама не зная почему. — Пап, но ведь Корво... герой? Алекс моргает, словно готов расплакаться. Девятилетнему мальчику это уже неприлично. Кэтрин быстро делает самое суровое лицо, на которое способна. — Героев не существует. Только те, кто готовы творить большее или меньшее зло, — Уильям, как обычно, рассуждает вовсе не с расчетом на ребенка, но Алекс достаточно разумен, чтобы понять. Кэтрин тоже. Ей снятся долгие и мучительные кошмары — Крысиная Чума принимает облик фигуры, похожей очертаниями на человека. Фигура вытянута на сотни ярдов в высоту, она вышагивает, переступая через дома. Кэтрин видит вблизи ноги человека-Чумы — сотни надрезов, из которых взвесью выплывает темно-багровое облако. Оно накрывает Дануолл — во рту становится горько и солоно. Образы меняются; Кэтрин видит тучного мужчину в слегка помятом костюме, стоящего к ней спиной — каким-то образом она понимает, что это ее выросший сын; она зовет его по имени, и когда Алекс оборачивается, оказывается, что у него вырваны оба глаза, вместо них болотно-мягкая чумная гниль разложившихся тканей. Кэтрин видит своего второго ребенка — нерожденную пока дочь, это угловато-худощавая женщина, совсем не похожая на нее, зато почти идеальная копия собственного отца. Она тоже стоит спиной, Кэтрин боится позвать, боится Чумы, но женщина оглядывается сама — и у нее тоже темнота, чернильная мгла вместо глаз. «Чем ты готова платить», — говорят эти оба образа тоном Чужого, похожим на шелест волн в реке Ренхевен. Кэтрин просыпается, идет в комнату сына. Тот обнимает мягкую игрушку. Все хорошо — никакой болезни и никаких тварей из Бездны. В конце концов, им вместе с Соколовым удается объединить усилия против Крысиной Чумы. Беременную Кэтрин не подпускают к потенциально опасным образцам, но это не мешает ей разрабатывать технологию для ранней диагностики и более эффективного лечения. В результате, им удается победить болезнь. Джессамина Колдуин и впрямь мертва, но Корво Аттано возвращается из ниоткуда — и оказывается вовсе не убийцей, а защитником. Все эти перипетии политики не очень волнуют Кэтрин: в конце года у нее рождается ребенок. Это девочка. Ей дают имя-мираж, темное, как тот год, в который она была зачата — Морган. * Кабинет Уильяма занимает места почти с тронную залу Башни Дануолла — это сравнение приходит Кэтрин на ум, когда они демонстрируют императрице и ее лорду-защитнику новую разработку. Только площадь кабинета используется более разумно: муляжи нервной системы, скелеты и фрагменты забальзамированных трупов, рисунки с невероятной детализацией. В тронной зале очень пусто и прохладно — высокие потолки призваны производить впечатление, но лишь усиливают эхо. Кэтрин и Уильям пришли говорить о ключе если не к вечной молодости, то к продлению жизни лет на двадцать или тридцать. С пятнадцатилетней девчонкой. — Эксперименты на крысах подтверждают эффективность процедуры, увеличивая срок жизни в полтора-два раза, — Уильям объясняет в медицинских терминах. Цитокинез, митоз — все это регулируется мозговой активностью. Кэтрин молча улыбается. Чертеж она делала сама; Уильям верит, что все дело в его нейростимуляции и экспериментах над людьми, которые он проводит то в Аддермирском институте с разрешения герцога Абеле и Гипатии, то в собственном подвале. Это не совсем так. Чертеж делала Кэтрин, а сам образ явился во сне. Форма узнаваема — хорошо, что в зале нет Смотрителей. Изделие, которое Уильям предлагает встраивать в череп, похоже на амулет, пускай вместо китовой кости — нержавеющий сплав, безопасный для здоровья. — Вы хотите, чтобы люди сверлили себе голову и засовывали вот эту штуку? — спрашивает императрица Колдуин. Мысленно Кэтрин называет ее просто Эмили. В конце концов, она младше ее сына. — Сам мозг лишен нервных окончаний. Операцию можно проводить под анестезией. И в ней больше смысла, чем, к примеру, в проколотых ушах, — звучит грубовато, но Кэтрин отмечает: Эмили не носит сережек. Ничего страшного. Лорд-защитник Корво Аттано немигающе рассматривает причудливый предмет — так, как будто узнает прообраз. Так, словно ему известно, кем и чем была вдохновлена эта вещь. Руки у него закрыты перчатками. Кэтрин догадывается, почему. Уильям говорит о дополнительных эффектах: повышении физической силы, ловкости, скорости мышления. На лице лорда-защитника отражается понимание, граничащее со страхом, он наклоняется к Эмили, шепчет на ухо. Та фыркает: предупреждение явно не сработало. После Соколов пытается критиковать это изобретение как недостаточно безопасное, но уже поздно — вдохновленные костяными амулетами предметы становятся обыденны, как безделушки-украшения. Дамские модификации выпускают с инкрустацией изумрудами и рубинами — их носят в на стыке височной и лобной костей; некоторые прячут «нейромоды», как назвал их Уильям, другие — наоборот, демонстрируют. Нейромоды меняют Дануолл, Гристоль и всю Островную Империю, пускай позволить себе их могут только богачи и аристократы. Иногда Кэтрин с удовлетворением думает, что ее семья влиятельнее Колдуинов. Если бы они захотели, переворот занял бы час или два, но королевская династия Ю — это скучно. Они выкупают фабрики и заводы, китовый промысел — от китобоен до переработки ворвани. Аддермирский институт незаметно отделяется от владений Абеле — конечно, только с научной целью, Уильям и Кэтрин выступают дополнительными спонсорами. Весь мир похож на несложный чертеж, вроде заводной игрушки. Кому нужна власть в тронном зале, если можно оборудовать уютный кабинет? * Морган похожа на цветок — темный цветок, ядовитый, словно пандуссейские орхидеи — сладкий аромат смертелен. Кэтрин пытается любить дочь так же, как и сына, но получается не всегда. Девочка слишком умна, слишком своевольна. Уильям в ней души не чает, она похожа на него. Не только на него. Иногда Кэтрин кажется, что она родила дочь от самого Чужого. Морган молчаливая, но не замкнутая, ей легко общаться с людьми. Она легко выглядит обаятельной милашкой, и столь же без труда отвергает надоевших. Кэтрин приходится признать — дочь талантливее сына, уже в восемь она решает уравнения с синусами и косинусами, пытается рисовать чертежи, подражая матери. Морган отыскивает амулеты Кэтрин. Ни Уильям, ни Алекс, не говоря уж о прислуге, никогда их не находили. Она вытаскивает «игрушки» на свет. — Никогда не трогай это, — шепчет Кэтрин дочери сквозь приступ почти-паники. Хорошо, что Уильяма нет дома, в последнее время сделки занимают больше времени, чем наука; кажется, он отправился к Бойлам. Алекс в оранжерее — он любит возиться с растениями, пытается культивировать новые виды. Кэтрин наедине с собственной дочерью... и немного боится одиннадцатилетней девочки. — Никогда, слышишь? — Почему? Морган смотрит исподлобья. Кэтрин разумна, а еще она не делит людей на малышей и взрослых, когда нужно объяснить что-то важное. С дочерью все равно не получится иначе — та как будто никогда не была ребенком, сразу родилась с разумом мудреца. — Потому что это опасные вещи. И потому что их нельзя никому показывать. — Нейромоды похожи на это, — Морган, как всегда, зрит в корень. — Да, — соглашается Кэтрин. — И поэтому тоже стоит хранить в секрете. Морган крутит амулеты в ладонях. Маленькие пальцы с обгрызенными ногтями исследуют китовую кость, потемневшую от времени и слегка тронутую гнильцой, потому что мастера по изготовлению амулетов плохо разбирались в консервации трупных тканей. Кости хрупкие и пахнут пролежавшей на суше несколько дней рыбой. Морган пробует амулет на зуб. Кэтрин следит за ней. — Можно показать Алексу? Кэтрин порой боится собственной дочери, но не может не признать — сиблинги невероятно дружны, вероятно, из-за разницы в возрасте. Десять лет — достаточный разрыв, чтобы старший вызывал уважение, а младшая не слишком раздражала. Кэтрин трудно судить, в своей семье она была единственной. Уильям рассказывал о своей сестре, которая родила неизвестно от кого девочку, назвала ее Райли и почти не занималась воспитанием. Когда они выбрались из трущоб Мясницого ряда, Уильям пригласил Райли учиться в Академии Натурфилософии, теперь она полноправный член семьи Ю и отличный управленец. Они работают вместе с Алексом, и порой Кэтрин кажется, что кузина похожа на того больше, чем родная сестра. Морган как будто сама по себе. Кэтрин любит дочь, но амулет стоит забрать и надежно спрятать, а лучше уничтожить все, до последнего. «Нет. Я не хочу, чтобы Алекс знал». — Если пожелаешь. Но потом отдай мне. Кэтрин пытается улыбаться, даже когда вокруг запястий дочери кружит вихрь темного песка; сходство Морган с Чужим пронизывает реальность и становится сине-черной пустотой. Дыхание Бездны всегда рядом, достаточно лишь протянуть руку. Морган забирает амулет — и не возвращает. Кэтрин сама находит его много позже, в оранжерее. Оранжерея — хобби Алекса, у него только лучшие результаты по всем дисциплинам Академии, одновременно он помогает с бизнесом, но по-настоящему любит лишь свои растения — тивийские ледяные маргаритки соседствуют с крупными цветами пуансеттии, бычий тростник родом из Пандуссии прижился неподалеку от выводка орхидей. Уильям не одобряет этого увлечения сына: оставь разводить зелень садовникам, говорит он. Алекс никогда не спорит с отцом, но в оранжерее все равно появляются новые и причудливые гибриды. Иногда Морган помогает брату. Алекс цитирует наизусть труды по ботанике, та слушает, как будто думая о чем-то своем. Кэтрин порой наблюдает за ними издалека. Амулет она тоже находит случайно: в окружении уникальных бригморских цветов-фосфорентов; тех самых, о которых сплетничают, будто они проводники магии и растут там, где прислужники Чужого проливают еще горячую кровь своих жертв. Цветы оплетают «игрушку», будто стерегут. Кэтрин выдирает сначала один, второй и третий; стебли жесткие, а корневая система хорошо прижилась в почве. Она режет руки, будто болотной осокой. Рядом перчатки, лопатки и другие садовые инструменты, но Кэтрин кажется, что если она отдаст собственную кровь, то отменит нечто неизбежное. Амулет отсырел и стал податливым. Секатор разрезает его на куски, кость крошится с противным каркающим звуком. Кэтрин оглядывается по сторонам — она уничтожила все «ведьмины цветы» вместе с осколком Бездны. Алекс расстроится. Морган, вероятно, тоже. Кэтрин скажет, что виноват кто-то из слуг и демонстративно выгонит, ее дети не узнают правды — в конце концов, она просто пытается защитить их. Кэтрин забирает последний уцелевший «ведьмин цветок» и уносит в свою комнату, чтобы положить в толстую книгу по прикладной инженерии. Все растения вянут, но этот продолжает сиять неделю и две спустя. Через несколько лет власть в Дануолле захватывает настоящая ведьма по имени Далила Копперспун. * В тот день Кэтрин работает над обновленными чертежами — ей больше не нужно держать перед глазами образец-амулет, костяные фигурки всегда с ней, и когда закрывает глаза, она видит их. Остается воспроизводить на бумаге, дорисовывать длинные иглы, которые внедряются в человеческий мозг. Уильям и Райли в отъезде: Тивия все еще с настороженностью относится к достижениям дануолльской науки. «Оттуда бегут все, кто умеет думать и кто вообще на что-то способен», — давным-давно, еще в студенчестве, говорил Уильям. Он сам, Соколов, даже этот музыкант, все хватались за возможность выбраться в «настоящий мир», но теперь известные на весь свет Ю возвращаются, и совет секретарей Тивии не устоит перед бессмертием. Никто не устоит, таковы люди. Все получится, в семье Кэтрин Ю не бывает неудач и плохих дней; именно поэтому она приказывает впустить гонца с вестью, тот падает на пол, заливая серконосский мрамор кровью. У гонца пробит живот. Кэтрин берет из скрюченных пальцев послание, кивает слугам, чтобы убрали тело. Ей удается сохранить самообладание, пока читает короткое письмо Алекса. Башня Дануолла захвачена. В городе хаос. Он заперт в Деловом квартале. «Я в безопасности, мама, у нас лучшая охрана, не беспокойся за меня». Кэтрин выходит из кабинета, оставив незаконченный чертеж. Она привыкла взывать к той темноте, что всегда рядом, стоит лишь оглянуться. Чужой помог ей почти двадцать пять лет назад, давал подсказки все это время, отзовется и теперь. Морган появляется из-за колонны. — Я знаю, — говорит она. — Этот человек сказал. Перед тем, как умер. — Мы отправим наших охранников... — Он сказал, что эта Далила управляет людьми. Что многие стали ее рабами, будто потеряв волю. Морган слишком много знает для юной девушки. — Он сказал, — повторяет Кэтрин, глядя в неестественно-темные глаза дочери. Врать та не умеет. — Ладно, я просто слышу Далилу. В своей голове, — Морган убирает прядь волос. В виске блестит золотистый металл. Кэтрин понимает, что сделала ее дочь. Без разрешения отца или матери, без специальной анестезии — просто воткнула себе нейромод в висок, словно вдернула нить в иголку. Какой именно амулет она выбрала — скорость, силу? Когда она вообще это совершила? Так или иначе, Чужой получил ее; то, что, похоже, принадлежало ему по праву. Много лет назад Кэтрин заключила сделку, позже нейромоды связали людей с Бездной прямо перед носом у Смотрителей — кажется, у Верховного тоже есть это «улучшение». — Морган, нет. Если Далила превращает «связанных» в свои игрушки, Морган совершила ошибку. — Меня она не сможет контролировать. Она не сильнее меня. Просто поверь, мама. Она уходит. Кэтрин тянет произнести что-то вроде благословения, но на языке вертится лишь то, что в Островной Империи сочли бы проклятием: «Храни тебя Чужой». Кэтрин ждет. Она отправляет личную охрану на помощь, разобраться с тем, что происходит в городе. Она предусмотрела все и даже больше, только Бездна сильнее, Чужой властвует над обоими мирами. Впору порадоваться, что Уильям далеко. Кэтрин пытается вернуться к чертежу — это своего рода ритуал. Бедняки режут крыс и мастерят из костей левиафанов безделушки. Она отрисовывает линии, которые потом станут очередным шедевром, принесет новые сотни тысяч золотых. Она думает об Алексе: тот флегматичен и не склонен к бурному проявлению эмоций, это хорошо — не наделает глупостей сгоряча. Она думает о Морган: Чужой будет держать ее если не за руку, то за шкирку, словно слепого щенка, — но и поможет тоже. Они приходят под утро: одни. Кэтрин не спрашивает, куда делись охранники. Это странное зрелище — маленькая и очень хрупкая девушка ведет за собой высокого крупного мужчину. Тот послушно следует, стекла очков у него прозрачные, но шагает, как слепец за поводырем. — Алекс. Морган. Кэтрин обнимает детей. Рослый Алекс наклоняется, чтобы рассеянно чмокнуть ее в щеку. — Мам, я же сказал, все в порядке. Зачем ты отпустила Морган? — Она не отпускала, и я тебе говорила об этом, — вмешивается та, голос резкий и почти неприятный. — Тем хуже, — настаивает Алекс. — Ты явилась посреди ночи и сказала, что можно идти. У меня, знаешь ли, много вопросов. У Кэтрин тоже. Она прикидывает: задать ли их при сыне или лучше оставить между ними — женщинами Чужого. — Эта Далила, — осторожно начинает Кэтрин, — она не пыталась на тебя воздействовать, Морган? Нейромоды не виноваты, они не создают никакой связи с Бездной — тот ответ, который ей хочется услышать. — О, еще как пыталась, — ухмыляется Морган. — По правде, я сперва заглянула к ней, в Башню Колдуинов. Там посреди тронной залы статуя лорда-защитника Корво Аттано, Далила превратила его в камень. Морган говорит не с Кэтрин, а со своим братом — встала напротив Алекса, похожа на готовую вцепиться в горло собаку. — Далила пыталась поглотить и меня, как этих аристократов и стражников, как всех, кто устанавливал себе нейромоды. Алекс, сколько ты продал в Серконос? Направил в Тивию? — Тивией занимается отец, — пытается возразить тот. Морган хрипловато смеется. — Далила сцапает всякого, до кого дотянется, потому что каждая эта штука, — она касается собственного виска, — часть Бездны. Мама, ты ведь знала это? — Ложь. Ерунда. Ведьма лжет. Кэтрин готова сама идти в императорский дворец — и бросить вызов ведьме, кем бы та ни была. — Может быть, — неожиданно легко соглашается Морган. — Она еще кое-что говорила... но я не могу... вспомнить. Чужой стоит за ее спиной — силуэт тьмы на фоне темноты. Кэтрин рассматривает всех троих; и в который раз убеждается, что тварь из Бездны гораздо больше похожа то ли на отца, то ли на брата ее дочери; пожалуй, последнее ближе к истине. Морган отличается от грузноватого и медлительного сиблинга, как ведьминские цветы, зацветшие от магии амулета, от обычных растений. Чужой скалится и прикладывает указательный палец к губам. — Позавтракайте и отдохните, — Кэтрин обрубает разговор. — А потом мы поедем в Тивию, к вашему отцу. — Но мама, кто-то должен остаться здесь, чтобы все не развалилось, — начинает Алекс. Кэтрин хмурится. — Ведьмы или нет, мы должны позаботиться о тех, кто работает на нас, иначе все фабрики захватят какие-нибудь банды. Он прячет ладони в карманы пиджака, как всегда, когда волнуется. Волнуется он очень редко. — Я останусь, мама. — И я, — вторит Морган. Кэтрин качает головой, но потом соглашается. — Только никакого риска для жизни. Это единственное условие. Осажденный Дануолл, вероятно, опасен, но можно управлять им. Ее сын не столь талантлив в роли натурфилософа, как ей и Уильяму бы хотелось, но он умеет руководить людьми не в пример девице Колдуин. Может, все же стоило попробовать захватить власть и перетянуть на свою сторону голоса в Парламенте. Или воспользоваться ситуацией прямо сейчас. Кэтрин забрасывает крючок этой мысли, но не встречает должного энтузиазма. Несколько месяцев выдаются тяжелыми. Кэтрин пишет письма в Карнаку: ее подруга Александрия Гипатия давно не отвечает. Письма, похоже, доходят, обратно не возвращаются, но ответа тоже нет. Обрывочные газетные заметки твердят о Королевском Убийце — некто охотится на аристократов и богатых людей. Дануолл превратился в топкое болото. По улицам бродят могильные псы. Однажды Алекс возвращается домой, и, выйдя из экипажа, говорит ровным голосом: «Я видел мертвых, они бродят по городу, у всех установлены наши нейромоды. Это мы подарили Далиле такую власть над Дануоллом». Кэтрин отвечает: — Мы помогали людям. И эти мертвые — просто... деяния ведьм. Любое знание можно использовать как во благо, так и во зло. Все зависит от человеческой воли, только от нее. Алекс опускает голову. — Ты права, мама. Извини. Морган стоит позади, Кэтрин ощущает и дочь, и ее ухмылку, и фигуру за плечами той. Чужому нравятся такие разговоры, словно зеваке — цирковая лошадь с бумажными розами в гриве, способная решать математические задачки. Но, в конце концов, им удается выстоять. В полуразрушенном ведьмами Дануолле остается нечто неизменное — их дело. Алекс рискует, помогая попавшей к Далиле аристократии: собирает «связанных» и отправляет якобы на «лечение». Он пытается приручить главарей расплодившихся чумными крысами банд. Противостоять сумасшедшей самозванке в открытую он не собирается, зато готовит почву для будущего, потому что флуоресцентные цветы живут недолго и лишь рядом с Бригморским Ковеном. Кэтрин даже не просит его об осторожности; ее сын умен и знает, что делает, а она — поддерживает его. Игра остается опасной — Далила контролирует каждого с Бездной в мозгу. Она убивает одного из оставшихся Пенддлтонов и кого-то из сестер Бойл с демонстративной жестокостью, заставляя их вырвать почти-костяные-амулеты из собственного виска вместе с осколками кости и фрагментами серого вещества. Это плохо, но Уильям и Райли возвращаются очень кстати, помогая организовать помощь пострадавшим. Это почти катастрофа, но Далила убивает и другими способами, и с помощью немногих выживших в Дануолле газетчиков Алексу удается убедить испуганных аристократов: нет никакой связи между изобретениями Ю и чудовищной самозванкой. Кэтрин знает, что ему подсказывает Морган и тот, кто говорит из Бездны ее устами. Все заканчивается хорошо. Семья Ю приветствует императрицу Эмили Мудрую прежде всех остальных. * Кэтрин повторяет чертежи. Она уже семь лет не создавала ничего нового — ни единого изобретения с тех пор, как в Башне Колдуинов воцарилась императрица-ведьма. Она ничего не рассказала Уильяму, но с тех пор игнорирует образы. Чужой являлся к ней во сне — молчал и наблюдал своими словно подернутыми пленкой прогорклой ворвани глазами, Кэтрин отворачивалась, осознавая: спина голая, беззащитная, он вонзит кинжал, а может быть, тонкую иглу нейромода прямо ей в позвоночник. Кэтрин повторяет чертежи. Уильям выговаривает ей: нужно придумать новое. Она огрызается: мне уже не семнадцать, когда я могла каждый день радовать Соколова и тебя новыми идеями. Уильям замолкает, щадя жену. Он не такое уж чудовище, каким все его считают. Одинаковые линии ложатся на пергаментную бумагу. Это успокаивает. Кэтрин мечтала о величии, и разве они не изменили мир? Люди живут дольше, ей самой не дают больше сорока, то же касается подруги-Гипатии — и неважно, что ее нейромод превратил в Королевского Убийцу по воле Далилы и Брианны Эшворт. Все хорошо. Пора отдохнуть от великих свершений. Ее старший сын управляет «империей Ю», — лабораториями, больницами, фабриками. Алекс редко приходит к ней, хотя каждый раз, являясь, извиняется из-за нехватки времени. Кэтрин гордится сыном. Что касается дочери... Морган выучилась в Академии, весь курс всего за пару лет, как будто выжидала еще почти столько же. Однажды она пришла в лабораторию, чтобы перечеркнуть наработки и Уильяма, и Кэтрин. Та словно почувствовала вторжение дочери, широко открыла тяжелые двери, обитые золотом. — Что ты делаешь, Морган? — Твои игрушки никуда не годятся, мама, — отстраненно сказала Морган. Двигались одни лишь губы. — Мама, я просто хотела... — Можешь заниматься модификацией. Или чем угодно, — разрешает Кэтрин. Уильям не будет возражать, считает она. Уильям думает, что он единоличный хозяин всех и каждого, это не так; Алекс подчиняется ему, но не жена и не дочь. Мужчинам никогда не узнать правды, потому что Чужой — тоже мужчина и не допускает конкурентов слишком близко. — Я покажу свои работы Алексу, — говорит та. Сиблинги по-прежнему близки настолько, что Кэтрин сравнивает их с семейной парой — с собой и Уильямом, например. О таком не принято говорить и даже думать. Она прогоняет мысль прочь, но решает не вмешиваться. Все равно она ничего не сможет запретить. Ни создать новые разработки нейромодов, ни погрузиться в оккультизм по примеру старика Соколова, который давно вернулся на Тивию, напоследок изобразив самую могущественную династию в Островной Империи. Кэтрин поглядывает на эту картину: Уильям на ней сидит, сложив руки на груди и поджав губы, выглядит он так, словно ненавидит всех и каждого. Сама Кэтрин разделена детьми — у нее потерянный вид, а светлые глаза Соколов изобразил пустыми и словно мертвыми. Алекс как будто безуспешно пытается спрятаться за остальными. Морган вглядывается в никуда — и Кэтрин точно известно, кого и что видит ее дочь. Спустя полгода ее сын и дочь покупают шахту Шиндейри в Карнаке — и собираются ехать туда вместе. У Алекса хватает ответственности и здравого смысла позаботиться о делах, переложить все текущие вопросы на надежных управленцев. Кэтрин пытается удержать детей: зачем, что вы там хотите делать? — Там нечто важное, мама, — отвечает Морган, она вертит в руках собственную модификацию нейронного модулятора. Уильям пока еще не признал ее талант, хотя обещал разобраться с чертежами. — То, ради чего... все, — Морган делает неопределенный жест, словно пытаясь обнять и сидящего рядом в кресле Алекса, у того в руках стакан с виски, к которому не притронулся. Он кивает на каждое слово сестры. Кэтрин думает про Далилу и ее власть над амулетами-нейромодами — у сына нет ни единой подобной штуки, но он все равно полностью под чарами сестры. — Он хочет, чтобы мы выполнили то, о чем ты договаривалась с ним, — добавляет Морган. Кэтрин удается пригубить вино из бокала и поставить резервуар на низкий кофейный столик неразбитым. — Давно он общается с тобой? Морган вскидывает удивленный взгляд: — Всегда. * Кэтрин кажется, будто ее время ушло. Дело не в возрасте, хотя она уже далеко не юная девушка — пускай их с Уильямом разработки позволяют сохранить здоровое тело и правдоподобную иллюзию молодости. Такой же чести удостаиваются немногие — Гипатия, хотя она и отказывается от новых модификаций после того, как Далила превратила ее в Королевского Убийцу; герцог Лука Абеле (говорят, что на его месте двойник), Корво Аттано. Последний точно знает, что в нейромодах магия Бездны, но и без того напичкан ей, как фаршированный гусь — начинкой из яблок, орехов и инжира. Возраст — всего лишь цифры. Уильям не смотрится молодым, но его энергичность, твердая рука и ясный разум не позволяют назвать «пожилым». И все же Кэтрин ощущает себя старухой, когда понимает: дети все равно поедут в Карнаку, на эту проклятую гору Шиндейри, что бы там ни находилось. С Морган разговаривать невозможно, та давно отдалялась, с каждым месяцем и годом. Того гляди, перекинется в создание Бездны прямо на глазах Уильяма, а тот не придумает ничего лучше, чем вызвать Смотрителей. Кэтрин приходит к Алексу, просит его: не уезжай. Кто-то должен управлять нашим делом — фабриками, лабораториями; все носит одно имя Ю, Алекс давно стал «лицом» в большей степени, чем замкнутый и предпочитающий лаборатории и исследования Уильям, чем она сама со своими чертежами. Ее сына просят о визите Бойлы и Пендллтоны, иногда сама Эмили Колдуин. Он пьет бренди «Кинг-стрит» и курит сигары с Лукой Абеле, тивийские старейшины приглашали его посетить шествие, посвященное памяти одного из их покойных вождей. Алекс потом рассказывал, что церемония продлилась шесть часов, под конец он совсем не чувствовал ног. Кэтрин приносит сыну персиковые тарталетки, словно тому по-прежнему десять лет и его можно переубедить тарелкой сластей. Она просит его остаться, но Алекс настаивает: так нужно, а потом с неожиданной насмешкой добавляет: — Может, если я исчезну, отец заметит меня. Нужно возразить: ты не прав. Уильям любит тебя — ты его единственный сын, в конце концов, но Кэтрин ненавидит лгать, точно — не своим детям. Уильям привязан к Морган, но мужа та убедила, что Шиндейри откроет новое знание — этого вполне достаточно. — Береги себя, милый. Она целует Алекса в щеку и уходит. После того, что устроила Далила, Кэтрин не взывала к Бездне много лет, но теперь снова просит Чужого: я хочу знать. Что бы ни случилось. Чужой скалится своими колючими зубастыми глазами и ртом, в котором зубов больше, чем у левиафана, пускай их и невозможно увидеть. «Я покажу тебе», — обещает он. * Если бы Кэтрин спросили, чем страшна Бездна и Чужой, она бы ответила: тем, что всегда выполняют желания. Кэтрин между сном и явью — Уильям начинает замечать изменения в супруге, спрашивает, не нужна ли медицинская помощь. Кэтрин отказывается. Настойки или операции ей не помогут. Чужой рядом — и показывает ей все. Морган находит культистов — те символично зовут себя Безглазыми, одновременно стерегут артефакт древних времен под названием Глаза Бога. Чужой указывает на дочь Кэтрин, которая вступает в секту — татуировщик выжигает на ней клеймо, словно на породистой овце. Она заставляет брата сесть в кресло. Тот не реагирует на прикосновение раскаленного железа, даже не морщится и не вздрагивает. Морган ведет Алекса в сердце Шиндейри. Никто из Безглазых не возражает. Кэтрин наблюдает ритуал, смысл которого непонятен — ее дети стоят к ней спиной и будто бы молятся. Кэтрин позади, она хочет дотянуться, но их разделяет непроницаемое стекло. «Твои дети выросли», — сообщает Чужой. «Они добились всего как смертные, но потом захотели стать богами — кто я такой, чтобы отговаривать?» Кэтрин отстраненно кивает; следит за ними, и все мерещится, что, если оглянутся, оба будут с лицами, залитыми кровью из пустых глазниц. Морган скользит дальше, похожая на бесплотную тень, Алекс послушно следует за ней. Переходы шахты напоминают тоннели огромного муравейника, порой встречаются низкие потолки или тесно сжатый спазмированным сосудом камень. — Верни их, — просит Кэтрин. Чужой молчит. Когда Алекс останавливается, Морган берет его за руку — они продолжают идти, один и тот же образ много дней, Кэтрин забросила работу, все же сказалась больной. Она сидит на двуспальной кровати в своей комнате, на ней нечистая мятая одежда; и она вглядывается в пустоту. «Они близко», — утешает Чужой. «Твоя дочь нашла мое имя, ты знала об этом?» Кэтрин пожимает плечами. «В ту ночь они вместе пришли к Далиле. Ведьма рассчитывала на легкую победу, но они подготовились — или твоя дочь подготовилась, а сын помог. Далила предпочла отпустить, потому что мечтала о собственном мире. Морган кое-что забрала у нее — рисунок Метки, моего имени». Чужой стоит рядом с Кэтрин, словно внимательный любовник. Вызолоченная спальня мелькает, превращаясь в осклизлые камни, в обшарпанную хижину с плесенью на стенах — и снова в золото. Кэтрин не замечает разницы. Морган и Алекс действительно добираются до Глаза Бога. Морган входит первая. Брат — как всегда, немного нерешительный, если может себе это позволить, — следом. Они в Бездне. Кэтрин тоже здесь — семейное воссоединение. — Вот и все, — говорит Чужой, когда Морган и Алекс подходят к нему самому. Темный бог пустоты принял вид страдающего подростка, а может, и впрямь всегда был им; Кэтрин бегло рассматривает бледную кожу, открытую рану на горле. Вокруг — фигуры, поросшие камнем. — Они пришли освободить меня, — сообщает Чужой Морган целует сначала Алекса, это выглядит еще одной приманкой. Следующий поцелуй принадлежит Чужому. Она вкладывает в ладонь брата нож странной формы, словно разделенный надвое. «Нож с двумя лезвиями», так он называется, ибо не придумали иного имени. Алекс заносит кинжал над сестрой. Останавливается. Он тошнотворно похож на образ из снов Кэтрин — только вместо крови слезы, а еще он где-то потерял очки, поэтому вряд ли даже способен полностью понять, что происходит. Он неловко режет грудь Морган. У него дрожат руки, наверняка, причиняет сестре чудовищную боль. «Видишь? Твоя дочь не ведьма, никаких чар. Это их выбор. Дети выросли», — шепчет Чужой. В красном просвете колотится сердце — красное и горячее, но кровь, вытекая, становится камнем. Этот камень обволакивает ступни, голени Алекса, поднимается выше, пока Морган стоит, раскинув руки, пока обнимает Чужого. «Я свободен теперь», — говорит тварь из Бездны. — Что с моими детьми? — кричит Кэтрин. — Мы заключили договор! Ты солгал, ты говорил, что... «Договор в силе, но я не приказывал Отмеченным — и не мешал людям делать выбор». Кэтрин падает на колени перед Чужим: — Прошу тебя, — говорит она. Морган со вскрытым сердцем занимает место бога-из-Бездны. Ее брат, ставший глыбой камня с отростками искрящихся сине-черных кристаллов, замирает с ней рядом, его позу тоже можно счесть коленопреклоненной или просто умоляющей. — Прошу тебя, — повторяет Кэтрин. Она хватает Чужого за бесплотную руку. — Оставь мне хотя бы одного из них. В легендах твари Бездны требуют в жертву первенцев, но Чужой запросил того, кто родится вторым — Кэтрин согласилась в день или ночь их сделки. Но теперь, она понимает: Бездна ненасытна; тьмы всегда больше, чем света — и она поглощает без остатка всю свою добычу. Оставь мне хотя бы одного, кричит Кэтрин, но уже понимает, что Бездна заберет обоих ее детей.