И как такое произошло?

      Рюноске вновь ждал его. Вновь верил в то, чего никогда не было. Столь абстрактные понятия как любовь, романтика и прочее в этом духе не имело места быть в жизни человека, которого он любил. Сначала влюбленный до безумия, после утративший самого себя ради того, кто даже внимания не обратит на то, что его не стало. На то, как сильно он изменился, и что стало с его искалеченной душой. Ведь ради него не страшно было наступить на собственную гордость и сделать вид, что все в порядке вещей, как бы это не претило воспитанию и моральным принципам. Как человек может так сильно наступать самому себе на горло? Нет, это просто безумие. Бред.       Мальчишка все еще верил, что нужен ему.       У его любви яркие синие глаза, золотые волосы и сумасшедший характер. Он клоун, каких еще надо поискать. Он шутит про смерть и все время смеется. Этот человек не имеет понятия о чести и понятия не имеет о верности. Но он имеет право на любовь. Не на свою, о чем вы, а на чужую. И эта любовь не идет не в какие сравнения с тем, что происходит в душе парня – почти мальчика.       Озорной ребенок, не способный дать отпор, доверил всего себя не тем рукам. Наивный и несколько недоверчивый, он позволил проникнуть в свое сердце тому, от кого следовало бежать еще в самую первую встречу. Ребенок с темными глазами и своенравным характером. Он ненавидел подчиняться, но ему хотелось, чтобы был кто-то, способный понять его. Не было ни страха, ни отчаянья. Лишь что-то, что мешало жить так, как он жил раньше. Спокойная жизнь в окружении любящих людей, учеба, развлечения с друзьями. Что же заставило его променять столь райскую жизнь на этот ад? Парень не мог ответить. Как он попал в эту ситуацию? Еще один большой вопрос. Он не знал. Наверное, его любовь знал, как все это произошло, но он никогда не ответит на него. Даже если брюнет спросит. Ему не интересно, о чем говорит этот мальчишка, ему безразлично, что с ним большую часть времени. Он нужен, но только через чур уж редко. На столько, что мальчик успевает изрезать свои руки в мясо и несколько раз проклясть свое существование. Он уже не мог вернуться к прошлой жизни, как бы этого не хотелось.       Открылась дверь. Рюноске вздрогнул, но не обернулся. Послышались тихие шаги. Такое же дыхание. Шорох одежды. Рюноске вздрагивает. Когда чувствует чужие губы на своей шее. Ему противно, но в тоже время это прикосновение настолько желанно, что парень не способен противостоять тому, что сейчас будет. Без лишних слов. Как же хочется плакать. А впрочем, зачем отказывать себе хотя бы в этой маленькой роскоши?       Акутагава всхлипывает и закрывает глаза. Он не хочет видеть того, что сейчас будет. Ему хочется ослепнуть и больше не видеть этого проклятого мира. Не хочется быть в таком унизительном положении. Веселый, непримиримый с любыми ограничениями ребенок был зажат в самые серьезные рамки, какие только можно представить. Нервы постепенно сдавали – медленно, но верно. Рюноске прижал ладони к лицу, так и не открывая глаз – из груди вырвался тихий смех. Как давно не было истерики? День? Два? Недели?       - Ну, успокойся, Рю, - его притянули к себе, и парень оказался в ненавистных, но в тоже время любимых и желанных объятьях.       Все еще не отнимая рук от лица, он продолжал смеяться, скрывая слезы за плотно прижатыми ладонями. Его гладили по плечам, голове и спине. Мальчик не успокаивался – его трясло в лихорадке. Он схватился в столь привычный плащ и зарылся лицом в чужую грудь. Он чувствовал себя совсем погано – у него никого нет, он совершенно один и полностью зависит от этого человека. Как так. Как такое вообще произошло?!       Вздохнув, блондин отстранил от себя мальчишку и встал с постели, отойдя вглубь комнаты. Вернулся он с чашкой теплой воды и таблеткой. Успокоительное. Рюноске тут же потянулся к спасительному напитку – только это его спасет в эту минуту сумасшествия. Как давно оно не приходило к нему? Он не мог точно сказать. Николай поднял голову мальчишку за подбородок и надавил на подбородок, заставляя открыть рот, после кладя в него таблетку, тут же приставляя чашку к губам и опрокидывая содержимое. Рюноске закашлялся, чувствуя, что вода попала не в то горло. Кашель заставил согнуться парня пополам. Он едва не выкашливал свои внутренности – астма давала о себе знать. Это проклятие так часть мешало мальчишке жить, что он уже не мог припомнить тех времен, когда жил без того, чтобы не проклинать свою чертову болезнь.       Как только кашель прекратился, Рюноске поднял голову на Гоголя, глядя на него немного обиженно, но в тоже время покорно и любяще. Парень знал, что старший никогда не поймет этого взгляда и всегда будет говорить нелестные фразочки в его сторону, но мальчишка уже почти привык. Да, привык. К этому невозможно не привыкнуть, учитывая то, что счастье бывает настолько недолговременным и размывчатым. Унижения, что так часто сыпались на голову Акутагавы, уже вошли в обиход – он больше не психовал. Да, но теперь сдерживаемые рыдания выливались в такие вот истерики – не самая лучшая замена. Мальчишка научился ценить те редкие моменты, когда он был рядом. Когда не было нужды в самокопании и можно было просто напросто раствориться во всех тех ощущениях, что дарил брюнету Николай.       - Коленька, - тихо позвал Акутагава, отводя глаза и неловко усаживаясь на пол, прижимая острые коленки к подбородку.       - М? – Гоголь опустился на пол рядом с Рюноске, вновь притягивая к себе. – Что такое?       - Нет, ничего, - брюнет тряхнул головой, отгоняя мысли, которыми он хотел поделиться прямо здесь и сейчас.       Они молчали. Говорить было не о чем. Это брюнет понял еще с их самой первой встречи. Да, он нравился Николаю, но ничего более. Хотя, с другой стороны, тогда почему он до сих пор здесь? Нет. Это всего лишь глупая надежда. Ее стоит душить на самом корню. Ей нельзя давать прорастать в сердце – надо сразу вырывать с корнем, как сорняк. Ведь надежда отравляет своей сладостью, дает повод мечтать о том, чего никогда не будет. Но куда больнее, когда приходит понимание беспочвенности этих глупых надежд. Но самому сказать себе, - «Остановись, прекрати этот ад, ты же не такой», - уже нет сил. Возможно лишь слепо подчиняться. Слушать и слова ненависти и тихо рыдать по ночам в подушку, не имея возможности никому рассказать о том, что накипело на душе.       Рюноске слишком ярко помнил тот день. Он выбежал из дома под дождь в домашней одежде. На нем была лишь легкая рубашка и серые лосины. Он бежал босиком. Прекрасно запомнилась мягкая земля, скользящая под ногами, капли, хлестающие по лицу, холодный ветер, треплющий волосы и холод, пробирающий до костей. И полное безразличие. Такая сильная боль не может быть физической. Рюноске это прекрасно знал – не раз был полностью перебинтован, не раз видел ошеломленные лица врачей, когда он раз за разом выбирался, из казалось бы, безнадежного положения. От физической боли можно спастись. От этой – нет. Она разъедает, как кислота. И эта кислота превращается в соленые капли, что вытекают с криками и смехом из глаз.       Добежав до обрыва, он замер на мгновение, глядя вниз. Земля внизу манила. Хотелось прыгнуть. Шаг. Еще один. Давай, совсем же чуть-чуть осталось – и все. Конец всему. Зажмуренные глаза и сжатые в кулаки ладошки. Мука на лице и прилипшие к вискам и лбу черные волосы с белыми кончиками. Наверно со стороны это прекрасное зрелище для эстета. Тот, кто знает толк в боли, наверняка бы запечатлел эту картину в своей памяти на долгое время – не каждый день можно увидеть на столько отчаявшихся людей.       Объятье. Всего одно объятье и заветное слово.       - Прости.       Вернуться в действительность Рюноске помогает теплый поцелуй в затылок. Он моргает, пытаясь понять, где и что с ним. Память услужливо подсовывает воспоминания. Весь вечер он пробыл в совершенном одиночестве. Оно уже стало просто постоянным спутником парня. Это ненормально. Ему нужна помощь. Но, естественно, он ее не получит. Ведь у него совершенно никого нет. Акутагава вздрагивает, когда его осторожно разворачивают к себе. Поднимая глаза, мальчик смотрит в голубые глаза напротив. Сейчас он видит в них лишь заботу и тревогу. Искреннюю ли?       - Прости, - шепчет Рюноске и вновь припадает к чужой груди, давай всхлипам вырваться наружу.       Он плакал и чувствовал, как родная рука гладила его по спине, слышал тихий шепот и сам не заметил, как провалился в сон.