Подушка для офицера

Мягкая августовская ночь, наполненная стрекотом насекомых, обнимала лагерь русских непроглядной тьмой. Ухала совсем близко сова, огромный лес пробудился для ночной жизни. А над головой раскинулся чёрный бархат неба, усыпанный мириадами бриллиантов-звёзд. Молодой русский офицер Григорий Орлов, глядя в небо, задумчиво чесал вихрастую башку, не забывая крепко удерживать пленённого немца. Только что он побывал в шатре фельдмаршала, взъерошенный, чрезвычайно довольный собой, разгорячённый быстрой скачкой и удачной добычей. А фельдмаршал разом осадил его полным безразличием как к нему самому, так и к пленённому немецкому офицеру. А ведь Орлов захватил не какую-то мелкую сошку, никому не известную, а адъютанта самого Фридриха! Можно было тряхнуть немчуру как следует, да и выдал бы авось планы короля прусского, все его манёвры, для завтрашнего сражения задуманные. Ну нет так нет. Гришка плечами пожал и потопал на ночёвку укладываться. Он для этого немца сам применение найдет. Да вот хотя бы подушкой тот для него послужит. Давненько у Гришки подушки нормальной не было, а спать без неё дюже неудобно. Граф Шверин, все ещё оглушённый, мало что понимая, на заплетающихся ногах следовал за высоченным русским офицером, пока тот внезапно не встал как вкопанный, разглядывая небо. Чего он там такого узрел? Кто этих русских разберёт! Как чёрт вырвался из тьмы леса на своём чёрном поджаром скакуне, залетел в прусский лагерь, там и понять ничего не успели, как его уже и след простыл. А Шверин на свою голову посты обходил, да и остановился выкурить трубочку на краю ставки. Стремительный удар — и вот он уже болтается, перекинутый через седло. Руки надёжно связаны за спиной. И когда только успел этот дьявол? Своего похитителя Шверин разглядел, только когда они уже в русском лагере оказались и тот, стащив немца с седла, усадил под присмотром солдат перед большим шатром. Даже в неровном свете костров было видно, как красив, юн и статен русский офицер. Огромный рост, широченный разлёт могучих плеч, длинные сильные ноги. Угляди такого Старый Фриц, без раздумий бы взял в свою армию да поближе к себе определил. Сам Шверин наклонностей своего короля не разделял, если не считать нескольких грехов пылкой юности, о которых стремился забыть. Но красоту видеть и ценить умел. — Смотрите, как прекрасен нынче полог нашего шатра, граф, — обратился вдруг к нему Орлов по-немецки. — Даже у короля вашего не так богато украшен, а? — подмигнул хитро. — Грех будет не воспользоваться таким гостеприимством, авось последний раз дозволяется полюбоваться. Шверин удивился его чистому немецкому и ещё больше удивился, когда тот расстелил прямо на земле свой офицерский плащ и потянул вниз к себе. — Любезный мой граф, надеюсь, вы не откажетесь побыть моей подушкой на эту ночь? — полуутвердительно вопросил Орлов и обнажил в хитрющей умылке жемчужные зубы. Голос его, глубокий и сильный, не допускал даже возможности высказать что-то против. Шверин повиновался, позволил уложить себя на спину, хотя связанные руки тут же отдались болью, особенно когда русский разместил на его животе тяжёлую голову. — О, другое дело! — Довольный Орлов едва не замурлыкал, потираясь затылком о тёплый живот немецкого офицера. А Шверину от его ёрзаний и голоса сладко-будоражащего вдруг стало жарко. Почувствовал он запретное, от чего давно отрёкся и к чему возвращаться не хотел. И не молод уж, давно научился плоть усмирять в походах, не дело это, перед баталиями любовным утехам предаваться. Но что сделаешь, когда такой юный, горячий, сильный жмётся и ластится, как большой кот. Орлов же, не будь дураком, заметил его состояние. Себя смирять он не умел и в чём-то отказывать себе не любил. Тем более что кровь все ещё бурлила в нём после азарта дружеской попойки, сумасшедшей скачки, выигранного спора и в предвкушении завтрашней битвы. Кто знает, авось последний в жизни раз может чужое тело познать. А прусак мягкий, надушенный, тёплый и явно совсем не против такого развития событий. Григорий перевернулся резко, фиксируя Шверина под собой. Тот только охнуть успел, воззрился удивлённо и испуганно. — Вы, милый граф, не страшитесь так. Вижу, вам хочется того же, а я дело своё знаю. К обоюдному наслаждению все устрою. Шверин, собрав остатки гордости, попытался праведно возмутиться и даже напрягся, чтобы сбросить наглеца с себя. Но не тут-то было. Орлов оседлал его, как породистого жеребца, сдавив в стальные тиски своих бёдер. Его крупные, но шустрые пальцы уже вытянули исподнюю рубашку и зашарили жадно по телу. — Хорош! — осклабился Орлов, разминая его плоть, словно тесто. Гришка рассудил, что на долгие ласки времени нет, и ловко перевернул вяло отбрыкивающегося прусака на живот. Тут же потянул с него тугие форменные брюки. Большие ладони с силой сжали ягодицы, Шверин ойкнул и тут же услышал блудливый шёпот Орлова, склонившегося над ним: — Негоже, граф, такие телеса сахарные мужчине иметь. Девок у меня много разных было, но не каждая красавица может похвалиться ягодицами столь сладостно пышными, что хочется впиться в них зубами. И куснул немедля, смачно, от души, как печать собственности поставил. Шверин замычал болезненно, но таким огнём его окатило, что противиться далее было уже и смешно, и глупо. Давно позабытая боль, неизбежное преддверие наслаждения, заставила Шверина сжаться и впиться ртом в грубую ткань под щекой. — Лихо же ты меня сжимаешь, прусак окаянный! — прорычал Гришка, толкаясь насилу в опаляющее тесное нутро. Но Орлов не зря свою славу любовную имел, хорошо умел читать веленья тела. Там приласкать немного, тут погладить, шепнуть на ушко ласково и жарко. И пошло дело. Вот уже и немец стонет сладострастно и сам задок повыше подставляет, прогибается. Эх, хорошо-то как! — Замечательная из вас подушка, граф, — выдохнул Орлов удовлетворённо. Поправил на Шверине одежду и вновь улёгся головой на его живот, поёрзал, устраиваясь поудобнее. Шверин дышал часто-часто, всё ещё пребывая в полном раздрае чувств и ощущений, и голова Григория поднималась и опускалась в такт. — А знаете что, граф, заберу-ка я вас, пожалуй, в Петербург, — внезапно объявил Орлов. — Вот только выживу завтра с Божией помощью и подумаю, как нам всё устроить. Погостите у меня, а, граф? Мои братья будут вам рады. Шверин уловил в последней фразе потаённое обещание новых неизведанных наслаждений. И только выдохнул устало: — Развяжите же меня, наконец, чудовище!