weakness.

      Во сне Александр видит ее.              Ее волосы белее снега, кожа приятного медового оттенка, а пальцы искрятся золотом. Его передергивает от отвращения, когда он замечает тени, которые послушно вьются вокруг нее.              Зачем-то с шумом втягивает воздух, когда ее пальцы оборачиваются вокруг его шеи в заботливо извращенной манере. Зачем-то вздрагивает, как от удара клинком, когда с ее губ срывается его имя, пропитанное ядом и ненавистью.              На ее коже солнечный свет, на губах его имя, а на шее усилитель его предка.              Ненависть к ней разливается по жилам так же моментально, как злость и жестокость в глазах. Но она смеется, когда замечает его хмурый взгляд и тени на кончиках пальцев.              Она не боится его.              Поэтому Александр без колебаний рассекает ее тело клинком из теней, но не понимает, когда разрез ранит его, а не ее.              Просыпается он с противным послевкусием слабости на языке, которое чуждо Александру. Это слово даже на язык ложится неправильно. Уж больно омерзительно оно на вкус и слух.              Эти ощущения слишком чужие, другие — неправильные. Когда живешь далеко не первое столетие, годы закаляют тебя, избавляют от лишнего, делают жестче, сильнее, грубее — каким угодно, но только не слабым. Ему это известно лучше всех.              Поэтому Александр не понимает, что с ним происходит, когда кожа на шее горит, а дыхание перехватывает. Пытается разодрать паутинки вен, пустить немного воздуха в легкие, но вместо этого ранит себя. Лишь тогда, когда на шее что-то затягивается, а на плечи опускается непосильная тяжесть, под которой трескаются кости, он вдыхает. И то наполовину, словно работает только одно легкое.              Впервые за долгое время чувствует себя выпотрошенным, пустым — слабым. Александр скрипит зубами [почти рычит], когда замечает в своем отражении исцарапанную шею с синяками от ее пальцев и свой затравленный взгляд. В порыве злости разрывает темные простыни, разбивает зеркало, но не избавляется от противных ощущений.              В эту [и последующие] ночи он больше не может спать спокойно. Из-за неё.              

***

             — Что со мной происходит?              Мать не отвечает, не сводит взгляда с яркого пламени, только зачем-то касается шрама на запястье, которое старше самого Александра. [Ответа не требуется.]              Александр сам догадывается, что это такое и кто она такая.              Злость в его глазах с каждым новым днем усиливается, растет, а тени, верно следующие за ним по пятам, становятся редкими, слабыми, почти безобидными. Всему виной только она.              Поэтому Александр ищет ее. Знает, что у нее ровно половина его силы, дыхания, сердца, жизни и души. Половина всего того, что он собирал по жалким крупицам с огромным усилием. Половина его самого.              Он хочет найти ее и убить. Вернуть себе все, что когда-то принадлежало ему, чтобы все встало на круги своя.              Равкианские города и деревни сменяются друг за другом так же быстро и мимолетно, как года. Каждая новая гриша слабее предыдущей.              Но это — не она.              Она сильнее всех вместе взятых заклинателей, кроме него, конечно. У нее есть власть над солнечным светом и ним.              Он осознает это слишком поздно и не вовремя.              

***

             Солнечный свет играет в ее волосах, отражается и ослепляет. Ее смех оглушает. Ошейник Александра затягивается, звезды пляшут перед глазами, а сила как-то неестественно гудит в жилах.              Ее внешность совершенно другая: волосы не белее снега, взгляд не излучает могущество, а кожа тусклая и не отдает золотом. Она пахнет первыми солнечными лучами и полевыми цветами.              Но это — она. Его противоположность, отражение в кривом зеркале [воровка его сил] — юная заклинательница Солнца. Единственная, кто может контролировать Каньон и его чудовищ.              [Александр — главное чудовище Каньона. Власти у нее над ним больше, чем надо, но она этого пока не осознает.]              — Как тебя зовут? —  не столько вопрос, сколько звериное рычание, пропитанное ненавистью и грубостью. Она напрягается, покорно склоняет голову, признавая его власть.              — Алина, мой суверенный.              А-ли-на.              Ее имя терпкое, как кровь, на вкус — грубая смесь меда и солнца. На язык Александра оно почему-то ложится идеально.              Когда он прикасается к ней, то на запястьях проявляются сливовые отметины, а кончики пальцев искрятся золотом. Алина до сих пор не понимает, что с ним, с ней с ними не так.              Александр забирает ее из этого покосившегося приюта немедля. Всю дорогу Алина брыкается и не слушается, не доверяет ему [боится его]. А Александру все еще не верится в то, что святые послали именно ее, чтобы уравновесить чаши весов и не нарушить баланс.              Она остается в Малом дворце на попечении Жени, Зои, Багры, где стены и прислуга без устали твердят: «Беги как можно дальше, пока и ты не привязалась к нему. Беги, пока он не убил и тебя, маленькая заклинательница».              Алина никого из них не слушает.              

***

             Он покидает Малый дворец [стремится сбежать подальше от неё] и по глупой, непростительной ошибке забирает вместе с собой мысли о ней.              Алина не оставляет его одного.              Ему больше не снится темнота. Единственное, что Александр видит во снах, — ее.              Александр живёт уже не первое столетие и знает, что это значит.              Он пытается избавиться от мыслей о ней, выбрасывая их из головы, подобно лишнему балласту с корабля. Они возвращаются. А она остается рядом — практически материально ощутимая, фактически сводящая его с ума.              Когда Александр возвращается обратно в Малый Дворец, то его встречает ее звонкий смех. Он будит в нем что-то глубокое и далекое. Блеск в глазах не дает ему покоя, а его цвет так идет ей.              

***

             — Почему именно ты? — хватка на ее запястье слишком сильная, отчасти мешает подаче крови. Ее оленьи глаза глубокие, яркие, словно даже под зрачками и под ногтями у нее спрятано солнце. Его взгляд — мрак и страх. — Почему?              Алина не понимает. Не догадывается. Не чувствует этого. Не чувствует его.              Он хочет убить ее. За это. За натяжение. За ее непонимающий и бесчувственный взгляд. За то, что она единственная на свете Заклинательница Солнца.              Хочет. Но не может.              Вместо этого он убивает для нее один из усилителей своего предка, возлагает рога на ее ключицы, пока ненавистное [необходимое] солнце окрашивает все вокруг в маслянисто-желтые тона, обжигает кожу и отдаётся на языке противной медовой гущей. Ключицы Алины крошатся под тяжестью ошейников.       

***

             Алина больше не боится его. Наверное. По крайней мере, теперь она не пытается избегать его и не прячется в дальних углах комнат, подобно полевой мыши. Но постоянно потирает шею. Тоже чувствует это.              Мыслей о ней становится слишком много. За несколько бесчисленных столетий он вроде бы должен был научиться избавляться от ненужных размышлений. Но с мыслями о ней он почему-то не справляется.              Постоянно напоминает себе о том, что ему нужна только ее сила, чтобы контролировать Равку, Каньон, а после и весь мир.              Где-то внутри это что-то глубокое и напрочь забытое шепчет, что ему также необходимо ее присутствие рядом и поддержка, когда что-то идет не так, как бы он не хотел это скрывать. [Он сразу же избавляется от этих мыслей.]              Александр пытается убедить себя в том, что она помеха, что она делает его слабее, что она не нужна ему. У него не получается.              Когда случается переворот, и на запястье Алины появляется второй усилитель, то Александр устало выдыхает и сдаётся. Старается держать ее ближе всех, несмотря на дурное предчувствие.              Не сожжет ли его солнце?              

***

             — Люди хотят видеть своего короля, — заявляет он, перехватывая ее в коридоре. — И королеву.              Рука Алины по привычке тянется к шее, нащупывая ошейник из оленьих рогов и цепь, уходящую куда-то далеко, но притом куда-то близко. Взгляд Алины испуганный, затравленный, как у оленя Морозова, которого он убил для нее. Она все еще не доверяет ему [боится его]. Теперь еще сильнее. Поэтому Алина вырывается, убегает и запирается в какой-то комнате. Не подпускает его к себе. Корона и трон рядом с ним — последнее, что ей нужно.              Александр выдыхает и пытается убедить себя в том, что ей просто надо принять тот факт, что они одно целое. Он — ее. Она — его. И по-другому быть не может.              Времени у них для этого более, чем достаточно.              Но ему важно ее мнение. Не знает, зачем. Просто необходимо, чтобы она одобрила его идеи и поддержала задумки. Поддержала его самого в тяжелые времена, когда регалии короля Равки кажутся непосильными и чужими. Но Алина не подпускает его к себе, избегает, все еще боится. [В Большом дворце, на удивление, это получается довольно-таки хорошо.]               Спустя время он вновь пытается. В этот раз однозначно получится.              — Люди хотят видеть свою королеву, — произносит он вместо приветствия.              Алина становится какой-то другой: при словах «королева», «царица» и «правительница» без колебаний использует силу. Ее в ней теперь более, чем достаточно. Этот раз — не исключение. Корону, которую он преподносит ей в качестве подарка, вообще бросает ему под ноги. Черты его лица напрягаются, а на кончиках пальцев появляются клубящиеся струйки тени.              Она вновь упрямится, брыкается, ведет себя как ребенок, пока Александр тащит ее в сторону тронного зала. Будто не знает, что и в этот раз будет так, как он захочет так, как он скажет.              В дальнем конце зала два престола. Оба с его символикой. Он дает ей выбор: либо сесть самой, либо он заставит ее сделать это. Всегда дает ей возможность выбора и свободу.              Алина считает, что у Дарклинга определенно извращенное и искаженное понятие слова «свобода». Поэтому она не выбирает ничего — собирается бежать подальше отсюда, подальше от него и, по возможности, больше никогда не возвращаться в Теньевой дворец. Поэтому Александру приходится делать это самому: его пальцы с вечными мозолями вновь оборачиваются вокруг ее запястий, прежде чем она успевает пустить ослепительную дугу света в его направлении, развернуться или сбежать.              Она упирается ногами в помост, молит о помощи, пытается сорвать чертовы ошейники, соединяющие их души и тела, но кто поможет ей и пойдет против короля? Поэтому в первый раз на троне Алина оказывается со слезами на глазах.              Ее крики звериные и отчаянные. Александр находит их прекрасными. Ее слезы искрящиеся и горькие. Александр находит их восхитительными.              Алина невольно вздрагивает, когда кончик его языка скользит по ее щекам, слизывая их. В то время, как он старается не замечать, как ее глаза закрываются, а губы почти незаметно шевелятся в молитве святым о помощи и спасении. Стоит ли ему сказать, что святые не молятся на других святых?              — Поцелуй меня, — просит приказывает Александр, когда слезы высыхают, а кожу на лице неприятно стягивает. Его руки все еще пригвождают ее запястья к подлокотникам трона, а лицо находится в опасной близости. — Поцелуй меня так, будто от этого зависит твоя жизнь.              — Лучше уж умереть, — выдает Алина на одном дыхании и старается не замечать, как в комнате резко темнеет, а радужки глаз напротив угрожающе мрачнеют.              Тени обволакивают их со всех сторон, подобно невесомой завесе. Атмосфера накаляется, а цепи на шеях до боли натягиваются, почти мешая дышать.              Они оба чувствуют это.              Слишком близко. [Слишком интимно]. Должно ли так быть? Алина не знает, но когда ее сила [и тело] предательски реагируют и отзываются на его прикосновение, ей становится стыдно омерзительно от этого.              Поэтому первый поцелуй будущей королевы вовсе не такой приятный, как говорили Женя, Зоя, Надя.              Но какое ему до этого дело. Он берет все, что хочет. [Ее под боком он хочет больше всего.]              Алине кажется, что его язык пропитан ядом, а прикосновения к шее слишком обжигающие, собственнические, опасные, словно еще одно неверное движение — и Александр, не колеблясь, свернет ей шею.              Вот только осознание того, что он творит, до Алины доходит слишком поздно. Она отталкивает его, впивается пальцами в шею, словно может ощутить тени, расползающиеся по коже. Он клеймит ее, как какую-то вещь, как свою собственность.              Глаза Алины расширяются от ужаса и злости, а вспышка света, направленная в сторону Александра, вызывает только его смех и треск оконного стекла. Солнце сжигает тюль и кончики волос, но метка с кожи не сходит.              

***

             Люди получают идеальную королеву.              

***

             Вот только она чахнет, медленно увядает. Усилителей на ее теле становится все больше и больше — Алина уже не помнит, какие принадлежат ему, а какие ей. Ее цвет сейчас подчеркивает только бледность кожи, а кончики пальцев постоянно искрятся золотом от силы, переполняющей ее. Волосы почему-то белеют. [От силы тоже или от испуга и осознания, что их жизнь и правление бесконечны?]              Его Их кровать слишком чужая для нее. Его прикосновения по ночам слишком омерзительные для нее. Его губы по утрам слишком ядовитые для нее.              Алина каждый раз почему-то вздрагивает, когда перины прогибаются под весом его тела, а Александр скользит носом по ее скуле и небрежно перебрасывает руку через тело, еще ближе прижимая к себе.              Только он, только она — никого и ничего между ними не должно быть. Только они.              В какой-то момент Алина замечает, что без него и его жестов она заснуть уже не может. Это определённо пугает.              

***

             Временами, когда королевская роскошь, всевластие и он становятся естественными и обыденными, Алина приводит во дворец детей.              Александр не одобряет ее тягу [слабость] к детям и отказникам. Но это единственное, что она просит у него. Александр предупреждает — Алина не слушает.              

***

             — Алина.              Впервые за несколько десятков лет она слышит, как он теряет хватку, как дрожит его голос, а взгляд и прикосновения становятся слишком нежными. [Она почему-то уверена, что это последствия шока, потому что вечность и нежность — понятия несовместимые.]              Пальцы Алины в крови, но не ее.              — Забери меня. — ее голос ломается, взгляд потерянный, а вокруг пахнет чем-то жженным. — Пожалуйста.              Он не колеблется, прикасается к ее предплечью, впитывает в себя каждую деталь, вплоть до расположения сосновых иголок в лесу. Его пальцы сжимаются с натиском, когда осознание до него, наконец-то, доходит.              Она хотела сбежать, хотела уйти и оставить его одного.              Александр исчезает, не говорит, что найдет ее. Это лишнее. Алина и так знает это.              Поэтому закрывает глаза, старается не смотреть на изуродованное тело ребенка у ног и ждет его.              Позволительно ли святым жечь детей, когда они становятся катастрофически невыносимыми и неугомонными? Алина не знает. Роли Солкоролевы, великой заклинательницы Солнца и спасительницы Равки слишком чужды и непосильны для нее.              В следующий раз она открывает глаза, только когда чувствует тепло его тела и длинные пальцы на своих щеках.              — Пойдем обратно, Алина. Мы еще нужны Равке. [Ты нужна мне.]       [Равка — это не густые снега и яркие солнечные лучи. Равка — это ее монархи. Это он. Это она. Это они нужны друг другу.]              Алина не спорит — впивается пальцами в его руку, пока Александр усаживает ее в седло, позволяет себе облокотиться о его грудь и почему-то не выпускает его руку. Словно он не монстр, которого она ненавидит всем сердцем уже не первый год, а сказочный принц, который спасает ее.              Губы Александра касаются виска Алины в заботливо-извращенной манере, пока кости руки, которую он сжимает, хрустят. [Не уходи больше. Не оставляй меня одного.]              Алина ничего не обещает.              

***

             По возвращении Алины обратно Дворец затихает, а горожане шепотом молятся за здоровье проклинают имя королевы.              Алина остается в постели сутками, ничего не ест, не пьет, не спит. А если принуждают, жалеют об этом. [Хотя перед мгновенной смертью вряд ли есть время на сожаления.]              Александр остается рядом с ней. Не потому что он единственный, кого она не убьет, а потому что он единственный, кто понимает ее. Тоже не спит, не ест, не пьет. Изводит себя, но ни в коем случае не позволяет ей переносить такое одной. На удивление, его прикосновения и губы исцеляют, а кровать кажется местом тепла и безопасности.              Алина уверена — это временный эффект.              Вот только кожа Алины больше не пахнет солнцем и цветами. Вместо этого она пропитывается запахом жженой плоти, вонью крови и его поцелуями. Холодный аромат Александра, на удивление, идеально подходит и дополняет. Она не против этого.              Алина, параллельно с Александром, становится кошмаром на ночь для непослушных детей, а Большой Дворец — местом ужасов, куда люди заходят живыми, а после не возвращаются.              Все это для нее невыносимо и чуждо. Цепь и усилители, связывающие с ним, никак не облегчают ситуацию.              Бросают ли королевы своих подданных, оставляя их под покровительством короля-тирана? Бросают ли святые людей, которые нуждаются в них, на произвол судьбы и не отвечают на их молитвы? Алина не знает ответов на эти вопросы. Корона для нее слишком большая, а на молитвы отвечать она не умеет. И откровенно говоря, ей все равно на их полуночные бормотания и проблемы, из-за которых она не может спать.              Поэтому она вновь сбегает из дворцовой роскоши, даже не оборачиваясь. Поэтому Александр наблюдает за ее отдаляющимся силуэтом в ночи, пока холод вылизывает его кожу. Он закрывает глаза, убеждает себя в том, что именно он хочет, чтобы она ушла.              Алина не сбегает. Это он отпускает ее и дает немного свободы и времени на восстановление. На какой-то жалкий промежуток времени.              Столько, сколько ей потребуется. Столько, сколько он позволит ей.              А после соединит их души и тела еще большим количеством цепей и оков, чтобы знала, что связывающего у них больше, чем должно быть, что от него она не сможет далеко сбежать.              

***

             Алина блокирует от него свое сознание, не позволяет даже увидеть себя. Александр хочет убить ее за это.              Без нее их дворец кажется пустым и бессмысленным, кровать холодной, а от тяжести короны на голове почему-то постоянно болят кости. Кто же знал, что сплавы драгоценных металлов и бесчисленных лет такие неподъемные?              Поэтому он приказывает ей вернуться.              «Народ хочет видеть свою королеву».              Ответ не приходит.              Алина даже не думает об этом. Не думает о нем. Напрочь забывает, словно он какое-то мимолетное видение, а не вековая поддержка и опора. Словно он не все, что у нее есть.              Когда мази лучших целителей не помогают, а ситуация в стране почти доходит до революции, он дергает заржавевшую цепь между ними. И приказывает просит ее вернуться обратно [домой].              «Возвращайся. Пожалуйста. Равке тебя не хватает.»              Пожалуйста сопровождается скрипом его зубов и частым дыханием. Как выясняется, это слово более отвратное и омерзительное, чем слабость. На королевских губах оно сравнимо с непозволительной лаской.              Алина не отвечает ни минуту, ни час, ни день спустя. Александр злится. [Идея разнести к чертям Дворец не дает ему покоя.] Готовится уже сам отправиться на ее поиски, а после притащить во дворец. Применив силу, если потребуется. Если по-другому она не понимает.              Но она возвращается обратно во дворец [домой] меньше, чем через неделю. Без стука заходит в тронный зал, пока ему докладывают о ситуациях, происходящих на границах.              Никто не ожидает увидеть королеву живой, в крестьянском платье, со здоровым оттенком кожи и с напрочь забытым блеском в глазах. Черты его лица напрягаются. Пальцы тянутся к тому, чтобы сомкнутся на ее шее, волосах, костях. Дать ей понять, что ему пришлось перенести одному. Без нее. Но что-то глубокое и далекое расслабляется от осознания, что она сейчас здесь. Рядом.              Она становится прежней, только волосы до сих пор белые, а кожа все еще пахнет кровью и жжеными телами. Но возвращается она не юной девушкой из Керамзина, а святой королевой Равки. [Корона в этот раз ей идеально подходит, а от святости остаётся только ореол из белоснежных волос.]              Когда в тронном зале они остаются один на один, атмосфера в помещении становится слишком накаленной, а воздуха катастрофически мало.              — Алина.              Ее имя срывается с губ Александра. Он даже успел забыть то, как оно отзывается сладостью на языке.              Алина не помнит, как оказывается рядом с ним, как оказывается в его объятиях.              Как бы Алина не скрывала это, что-то внутри нее все же соскучилось по его звериному рычанью и холодному взгляду. Как бы Александр не прятал это, что-то в нем все же нуждалось в ее мёртвом спокойствии и солнечном свете в глазах.              Но все равно что-то не так. Он чувствует, что что-то в ней поменялось. Больше она не вздрагивает от его прикосновений. Больше она не отводит взгляд. Больше она не пахнет, как раньше. Сладость солнца, мёда, жары она променяла на вонь хвои, крестьянской жизни, кожи.              Она пахнет другим мужчиной. Ему требуется на осознание этого только две секунды.              — Кто он? — скрип его челюстей заставляет ее встрепенуться, вспомнить, что от него ничего не скроется.              — Никто.              — Назови его имя, Алина.              — Прекрати это, Алексан-              Двери тронного зала хлопают, успокаивающая прохлада пропадает, а он уходит. Алина не знает, зачем.              «Что ты задумал, Александр?»              Он не отвечает, игнорирует, а после и вовсе не позволяет ей проникнуть в свое сознание и блокирует связь. Последнее, что замечает Алина, — его взгляд, пропитанный ненавистью.              Она думает, что ему просто необходимо смириться с тем фактом, что не только он может быть у нее, что не только ему она принадлежит.              

***

      Он возвращается спустя пару дней. Его кафтан испачкан в крови, пыли и грязи, но даже в таком виде он не теряет своей величественности. Александр опускается перед ней на колени, протягивает руки с чем-то красным, объёмным, тёплым.              Ее глаза расширяются от ужаса и осознания.              Он думает, что ей просто необходимо смириться с тем фактом, что только он может быть у неё, что только ему она принадлежит.              Алина кричит, плачет, отбрасывает сердце юного следопыта прямо в камин, пачкая руки в его крови.              — Тебе не нравится, Алина?              В его голосе нет разочарования или жалости, только привычная жестокость: чтобы она больше не оставляла его одного, чтобы она больше не находила ему жалкую замену, чтобы она знала, что так будет с каждым.              Кровь на его и ее руках. Алина готова поклясться, что ощущение едва вздрагивающего сердца Мала в его руках станет ее новым ночным кошмаром. Она впивается пальцами в ткань кафтана, оттирает кровь с пальцев, судорожно всхлипывая.              — Что ты сделал?              — То, что должен был. — он в извращенно-заботливой манере проводит пальцами по ее щеке.              Его кожа холодная, но кровь Мала слишком горячая на его пальцах. Алина вздрагивает от прикосновения, от резкого контраста. [Никак не от испуга. Страх — последнее, что она чувствует рядом с ним. Теперь.]              — Только ты, Алина. Только я. Никого другого нам не надо. — ее слезы перемешиваются с кровью Мала на его пальцах. Его пальцы размазывают эту смесь по её коже, оставляют разводы.              Что-то в ней хочет отшатнуться, вновь сбежать и больше никогда не возвращаться. Но Алина не может. Ей приходится прильнуть к нему: позволить его пальцам вырисовывать всякие узоры на плечах, ключицах, позволить ему касаться и целовать ее там, где побывали только пальцы и губы юного следопыта.              — Александр.              — Ты позволишь мне, Алина?              В этот раз Алина не отталкивает его. Кивает — позволяет.              

***

             Становится безумно интересно, должны ли его пальцы, перепачканные в крови и грязи, быть такими ледяными? Должны ли его пальцы оставлять темно-синие отметины на ее коже? Ответов на эти вопросы Алина не знает, так как опыт у нее не такой колоссальный, как у него, а партнёр был только один.              И в какой-то момент, когда его губы вновь прижимаются к её шее, а пальцы зарываются в волосы, с ее губ срывается его имя. Лёгкое, невесомое. Один слог, который заставляет его напрячься и остановиться.              Мал.              Алина чувствует, как его действия прекращаются, а зубы разрывают нежную кожу [В какой-то момент ей кажется, что и вены на ее шее он разорвёт, не задумываясь.]              Он останавливается на секунду? Минуту? Час?              Алина не знает, теряет чувство времени и ощущает только кровь, стекающую по шее, и жар его напряженного дыхания. Сколько они так проведут?              — Не произноси больше имя этого отказника. — его шепот с примесью сбившегося дыхания вынуждает насторожиться, впиться пальцами в его меховой воротник кофты. — Никогда.              Его губы выпускают артерию. Но потом переключаются на ее губы. Кровь Алины теперь на ее языке. Он делит с ней каждую каплю своей крови. Делит с ней все. Прививает ей жестокость, жадность, тьму, чтобы не сгорела от слепящего солнца.              Кровь следопыта он с остервенением и ревностью стирает с ее тела. Действия его становятся слишком звериными, собственническими, грубыми. Алина не отталкивает его: позволяет ему отбросить куда-то корону, запутаться в солнцах-пуговицах на кофте и поцелуях-пятнах, оставляемых на ее теле.              Он, как и обещает, становится всем для неё: заменяет детей-сирот и глупого юного следопыта. Впервые за долгое время она позволяет ему сделать это — укрепить связь и соединить друг друга ещё большим количеством цепей. [Стать всем друг для друга.]              Дыхание перехватывает, длинные пальцы скользят по шее, очерчивая круги, оставленные годы назад. Алина вцепляется в его руку, в грубом жесте. Она не боится его, потому что Александр не убьёт ее и не навредит ей, пока они связаны. [То есть никогда.]              Каждое прикосновение — новая просьба. Алина позволяет его имени срываться с ее языка, напрочь забывая о юном следопыте и обо всем остальном мире. Имя юного следопыта стирается из воспоминаний.              Единственное, что помнит Алина, — он. Единственное, что чувствует Алина, — его.              — Ты нуждаешься во мне, Алина? — его губы задерживаются на изгибе ключиц. — Я нужен тебе? Скажи это, Алина.              Ей лучше всех известен этот взгляд: животный, хищный, дьявольский. Ей лучше все известно это его состояние: желание быть нужным кому-то, чтобы кто-то зависел от него.              Алина отвечает «нет».              Он рычит, пока с ее губ срывается смех.              — Ты нуждаешься во мне больше, чем я в тебе, Александр. Я смогу прожить без тебя целую жизнь, но ты без меня — никак.              — Я прожил без тебя несколько жизней, — напоминает он, когда шелк гришей соскальзывает с ее тела. — Смогу прожить еще несколько.              Алина знает, что он лжет. Александр знает, что она тоже делает это.              

***

             Ее язык скользит по коже его груди, обводя каждый шрам, вмятину и царапину. Кожа у святых не бывает идеальной и алебастровой, как у мраморных статуй в садах. Потому что жизнь беспощадна к ним, потому что на его коже шрамов больше.              Поэтому, когда губы Алины касаются рванного шрама на кадыке, он сглатывает, и по ее телу проходит приятная вибрация.              Вдох. Выдох. Еще раз.              — Откуда это?              Ее голос сладок, когда вопрос срывается с губ, а пальцы прикасаются к шраму с неровными краями. Он напрягается.              — Сейчас не время для этого, Алина.              — Я хочу знать, Александр, — отвечает она, проводя языком по кадыку. — Сейчас.              Александр выдыхает, останавливает ее действия, вынуждая посмотреть на него. Алина замечает неуверенность в его взгляде.              — Ты и я, Александр, помнишь? Между нами ничего другого не должно быть, в том числе и твоих секретов.              Поэтому он кивает, скорее для себя, чем для нее, и рассказывает истории о маленьком мальчике. Алина не перебивает его ни разу, только, когда он заканчивает, целует шрам и указывает на следующий.              Когда она прикасается к шраму на боку, Александр напрягается, его дыхание учащается, а глаза закрываются.              — Нет.              — Алексан-              — Я сказал «нет».              Алина не настаивает, только целует шрам, напоминая, что не забудет про него, что для того, чтобы узнать его историю, у нее более чем достаточно времени.              

***

             — Ты хочешь убить меня, Александр?              Ее голос спокойный, нежный, обволакивающий. Улыбка на губах приторная и фальшивая, от нее катастрофически сводит зубы и кости. А говорит она так, будто его пальцы сейчас не находятся на ее шее.              Ее тело покрыто морозными тенями, успокаивающими бешеное сердцебиение. На его теле блеск золота лучей.              Александр не отвечает, игнорирует ее вопрос, не потому что не хочет или не знает, а потому что Алина знает верный ответ.              Его пальцы хрустят, борются с желанием, хватка на шее с клеймом слабеет, а губы мимолетно касаются ее лба. Она знает, что это значит. Еще одно напоминание о том, что только он, только она, и никого другого.              — Спи, Алина, — велит Александр.              Она задерживает взгляд на изгибе его ресниц, на бледной коже и осознает, что со временем морозные тени и солнечный свет выветрятся из кожи, и в напоминание о них ничего не останется. Только он будет рядом с ней до самого последнего момента их бесконечной жизни. Поэтому Алина закрывает глаза, позволяет себе забыть на одну ночь о том, какое он ужасное, эгоистичное создание, и доверяется ему. Потому что по-другому они не могут, потому что по-другому у них не получается.