Не только в миру так грешно

      — Зачем ты вернулся, грешник? — Священник был зол возвращением Торда. — Мы договаривались о том, что ты больше не вернёшься, несчастный!       Ромбелл стоял возле алтаря, держа в руках заветную книгу — евангелию. Он насторожился, ведь Андерсон стал подходить ближе к нему, готовясь дать ответ на свой вопрос.       — Пастор, я знаю, что ты разгневаешься и примешь это нелепым, но… Я не могу без тебя, Томас, — выдал бывалый солдат, боясь реакции со стороны Отца. И не зря. Богослужитель приказал тому стоять на месте, пытаясь собраться с мыслями. Он даже и думать не мог, что этот «выродок» (у Тома язык не выворачивался назвать его иначе) может вот так явиться и заявить ему, Священнику, такое.       — У тебя никогда не было совести. Не разгневывай Бога, безбожник, и убирайся прочь! — Пастор показал рукой на выход, давая понять, что их разговор закончен.       — Может у нас недопониманье, Отец, да и ты, наверно, не очень рад моим словам.       — Наверно? Я дал обет, идиот! А ты со своими замыслами отправляйся в мир! Не смей зачернять мою душу, наследник Дьявола! — он был взбешён. За всю свою жизнь, Томас впервые был настолько оскорблён. — Бог покарает тебя, Андерсон! Уходи и не возвращайся сюда больше никогда.       Черноглазый мужчина стал читать священный текст на страницах заветной книги, пытаясь не обращать внимание на похотливого парня.       — Да к чёрту твой обет! — вопреки всем законам церкви, норвежец схватил за руки Служителя Божьего. — Только из-за твоего выбора, я не могу притронуться к тебе? К чёрту целибат! Ты будешь со мной. Я смогу вытащить тебя из этого ада. И...       — Отпусти меня! — Пастор был напуган. Он сейчас очень сильно боялся за то, что произойдёт, а слова Торда его пугали. Он был не готов потерять всё, только из-за запретной любви Андерсона. Нет! Ни за что! Пусть он со свету сживёт, но изменять Богу уж точно не станет. — Грешный гомосексуалист, отошёл от меня! — тот попытался оттолкнуть сероглазого от себя, но не смог, да и как можно вырваться из цепкой хватки профессионального солдата?       — Прекрати рыпаться! — скандинавец старался сдерживать разъярённого. Он не хочет причинять ему боль, но в то же время, желал его свободы, а сделать это Торд мог только очернив его душонку.       — Никогда!       — Да успокойся, Томас!       Но Ромбелл не собирался останавливаться. Он очень хотел уладить это дело без рукоприкладства, поэтому продолжал вырываться, мысленно молясь, дабы всё это наконец закончилось.       «Пожалуйста, услышь мои мольбы! Не оставляй меня с ним в этот роковой час!»       — Послушай, Пастор. Я могу дать тебе шанс закончить твоё рабство в этом мраке. Я сделаю тебя счастливым и дам всё, что ты можешь только желать!       — У меня уже есть всё! Прочь со Святой территории, Грешник! — ему всё же удалось оттолкнуть от себя тушу наглого норвежца. Том стал что-то тихо говорить, кажется это очередная молитва. — Сейчас же покинь это место. Не зли дальше нашего Бога. И не смей возвращаться, — он отвернулся от безбожника к огромному витражу. Через тысячи цветных стеклянных мозаек проникал оранжевый свет уходящего солнца, освещая интерьер огромного, почти пустого зала. — Есть секрет, который должен быть неизвестен никому. Это не скрытие от народа правды, это сохранение их безопасности. Так что прошу тебя, уходи!       Нормальный человек, поняв всю сложность ситуации, конечно, подчинился словам Отца, но не в случае Торда. Он упрямо держался за свою цель, а отступать от начатого, к сожалению, даже ненамеривался. В армии никто никогда не отступал, и служба хорошо выработала данный феномен. Поэтому, высоко подняв нос, Андерсон всё же решился воспользоваться шансом, оставляя все осторожности Томаса на другой план. Для Торда важнее освободить, как он думал, страдающего и вынужденного служить Богу Черноглазого священника. Он не хотел причинять ему страдания своим поступком, но это можно пережить, ежели тот проведёт хотя бы ещё один день в этой церкви.       Встав прямо, Норвежец быстро подошёл и схватил за запястья Черноглазого, прильнув к его шее губами. Ромбелл, шокированным происходящим, стал вырываться, попутно прося парня прекратить всё это. Но в ответ лишь последовал жалкий игнор.       Очень неприятно и очень страшно. Эти два чувства переживал Пастор, но он не терял попыток вырваться, надеясь на лучшее. Как же он не хотел нарушать целибат. Он поклялся во всех своих делах Господу, но неужели эта клятва вот так потеряет свой смысл только из-за одного непонимающего парня? Но всё же, он молил Небесное Божество о милосердии и пощедении.       — Андерсон, прекращай! — тот стал судорожно дышать, чувствуя, как его шею кусают, а мокрый язык зализывал покрасневшую кожу.       — Разве тебе не нравится? — усмехнулся парень с гетерохромными глазами. Взяв руки Отца в одну ладонь, Торд стал снимать с противящегося тела сутану.       — Не смей! Прекрати творить немыслемое, Безбожник! Грах!.. — солдат, не став отвечать Католику, повернул его к себе лицом и сомкнул свои губы с чужими. Воспользовавшись моментом, когда Томас внезапно вобрал в себя воздух ртом, Андерсон проник языком внутрь Ромбелла, яро изучая большую часть ротовой полости. Но поцелую суждено было разорваться, когда Томас укусил извратителя за его мышцу. Пастор не понял, что именно прошипел норвежец на своём языке, но явно ругательство. Тот уже хотел сбежать, но случайно наступил на свой же почти развязанный пояс и упал на алтарь, сворачивая все предметы на нём. Тут же его схватили за ворот одежды и стали снимать с него одеяние. Его руки вжимали в твёрдую поверхость.       — Чёрт, Пастор, я хочу всё сделать как можно осторожней, чтобы тебе было приятно. Но ты не оставляешь мне выбора. Я всё равно разрушу целибат.       Когда верхняя одежда была снята, Торд обвязал ею руки возлюбленного. А рубашку с тощего тела он не стал снимать, только растегнул, чтобы Томас не испытывал сильного жара. Своими ладонями Андерсон прошёлся по груди Ромбелла, пересчитывая выпячивающие рёбра.       Всё ещё выслушивая дерзкую речь и сжатое дыхание Чёрноглазого, скандивавец снял последнюю часть одежды с неугомонного священнослужителя. Смазав несколько пальцев слюной, внутрь Ромбелла вошёл один палец. Мужчина с загадочными глазами издал громкое шипение, чувствуя, как внутри пытаются растянуть его. Было больно и дискомфортно. Он не хотел последующих действий. Ему страшно осознавать всё это. Есть шанс, что это всё кошмарный сон? Нет, если бы не боль, то, возможно, он так бы и думал. Другой рукой норвежец поглаживал член возлюбленного, пытаясь хоть как-то его возбудить.       Вскоре к одному пальцу присоединилось ещё два. Том закричал от боли. Как же стыдно, невыносимо больно и отвратительно. Отвратительно от своей безысходности и своего же положения. Тело неприятно жгло, новые чувства наполняли нутро Священника. Они разрывали органы на части, обжигали и одновременно морозили их. Но, внезапно, лишние части тела оставили анал пепельноволосого.       Взяв свой агрегат в руку, солдат подставил его к горячему заду Черноглазого и, сказав: «Это для твоего же блага», вошёл внутрь. Крик, пропитанный болью, раздался эхом в пустом зале. Член вошёл наполовину, но это не отменяло факта, что это очень больно. Мышцы от такого напора резко расстянулись, но они стремились вновь приобрести прежнее состояние.       — Всё хорошо? — с опаской спросил Торд у дрожащего католика.       — Чёртов Дьявол! Ты не понимаешь, что творишь!       — Я знаю, что делаю. Прошу, доверься мне. Это только для твоего же блага.       — Вздор! Прекращай затеяное и…       Но он не успел договорить, ибо Андерсон сделал первый толчок, а за ним и другие. Но они были не такими нежными, как можно считать. Резкие, но не грубые. Этих движений хватало, чтобы Пастор стонал от жгучей боли. Из его глаз текли слёзы, а в дрожащем голосе только и слышны слова о пощаде и мольбы Богу. Но кто его может спасти?       Вскоре, когда норвежец был близок к кульминации, он заставил Томаса помочь ему кончить. Кругленькое личико Ромбелла Торд повернул к своей гениталии. Только вот британец всячески отказывался делать это. Андерсон, пафосно приподняв свою голову, силой вошёл в рот Тома.       — И только попробуй укусить, — прошептал он, нагло смотря в чёрные, измученные глаза. Тот стал подчиняться солдату, неуверенно посасывая его член. Чувство провалиться сквозь землю так и не оставляло парня, а наоборот, до сих пор увеличивалось.       Его раздражала довольная реакция Торда на ласкание, но пойти против не мог. Кто знает, что будет, если Священник станет противоречить действиям гетерохрома.       Внезапно Томас почувствовал неприятную жидкость во рту, которая стремительно заполняла пустоту в ротовой полости. Он резко оторвался от члена, с кашлем выплёвывая сперму. Когда он полностью избавился от мерзкой массы, то спросил Андерсона:       — За что ты так со мной? Я понимаю твою позицию, но почему именно так? — в его голосе так и звучала обида.       — Томас, я…       — Подожди. Может быть Господь был не доволен моим служением ему. Возможно, я смог разозлить его, когда… это уже не важно. Грешник, скажи, какой религии ты придерживаешься? Нет, лучше не говори. В любом случае, тебя покарает Всевышний. Ну что? Теперь я не знаю, смогу ли получить благословение, смогу ли я замолить свой грех? Но кто теперь будет следить за церковью? Я был единственным, кто следил за ней. Что ты на это скажешь? Ты наплевал на мою жизнь, а вот так же относиться к моей обязанности духовной, я не позволю. Теперь, ты, грешник, просто обязан найти настоящего Богослужителя, а не тех безбожников… Я полагаю, мне теперь нужно идти в мир, потому что Господь не станет терпеть моё поведение. Я пойду… за вещами и умоюсь, ведь весь запачкан тобой, грешник, — он поднялся с пола и подошёл к норвежцу, протягивая руки. — Развяжи или мне теперь всегда быть связанным тобой? — Торд быстро снял текстильные оковы с конечностей католика, на что получил короткое спасибо.       — Извини, Отец Том, но так было нужно.