Из воска

Роза прикрывает веки, и алые искры, предвестницы восхитительного огненного марева, ласкают покрытую испариной кожу. Прикусив нежную припухлость губ, она запрокидывает голову и жмурится, чувствуя жар чужих рук, чутко касающихся её тела. Впивается пальцами в крепкие заострённые плечи, ещё сильнее выгибая поясницу, ещё резче вдыхая горячий воздух, и распахивает глаза, наконец ощущая незыблемые, бесконечно желанные раскаты того самого пламени по венам и совсем крохотным сосудам, самозабвенно стремящимся заполнить всё тело удовольствием и донести его до каждой клеточки. Замирает… Протяжно выдыхает, ощущая, как пульсирует прилившая к вискам кровь, а слабые, похожие на электрические, разряды покалывают кожу на самых кончиках пальцев. А ещё в этот бесконечно краткий момент она видит изогнутые в ленивой улыбке тонкие губы Лафейсона, и ей вдруг кажется, что на свете нет ничего прекрасней, совершенней этих покрытых мелкой сеточкой шрамов, обветренных на ветру губ. Взглядом и касанием руки, пальцы которой обводят каждый позвонок, Локи мягко просит Розу лечь на спину. А после, словно искуситель над жертвой, рисует на внутренней стороне её бёдер странные узоры, похожие на символы забытых заклинаний. Их постель холодна, но Роза уже не замечает этого, как несколько ночей назад, когда, разочаровавшись в жизни, болью в сердце чувствовала одиночество. Потому что сейчас с ней рядом тот, от кого исходит немыслимый жар, манящий окунуться в него, как в прозрачное озеро, в котором медленно тонут закатные блики Солнца. Хмельной от наслаждения голове тяжело и легко одновременно, но дрожащие руки, повинуясь желанию обезумевшего сердца, касаются волос Локи и нежно заправляют чуть влажные смоляные пряди за уши, а соскучившиеся губы оставляют росчерки поцелуев на его порозовевших щеках. Он в ответ только щурит чудесные, искрящиеся хитринкой глаза и снова касается кончиками пальцев торчащих, словно вишнёвые косточки, сосков на веснушчатой груди. Воск медленно тает… Ткань белых занавесок чуть колышут лёгкие дуновения бесстыдника-ветерка, который заставляет робко вздрагивающие язычки пламени на свечах танцевать так томно и тревожно. Розе жарко, но её пробирает неудержимая дрожь. Она чувствует себя грешницей. Падшей праведницей. Однако эта мысль не причиняет ожидаемой боли. Той, которая словно дикое чуждое существо прячется где-то глубоко внутри и ждёт лишь своего часа, чтобы, безжалостно вспоров грудную клетку, вырваться наружу. Розе нравятся крупные, длинные, витиевато переплетающиеся выпуклые вены на его руках и шее. Их рисунок прекрасен. И не выглядит признаком слабости или болезни, высокомерия или непременной принадлежности к аристократии. Всё дело в том самом более густом и насыщенном цвете, проступающем сквозь его кожу: такой оттенок не встретишь среди разноцветья улиц и площадей, пёстро раскрашенной листвы или сдержанных тонов губ. Этот чуждый оттенок вряд ли по сути своей возможно создать или встретить на Земле. Он будто соткан из звёздной пыли или невесомых «облаков» туманностей, застывших на снимках Хаббла. Поцелуй долог и томителен. Он давит ощутимым желанием и жаждой ежесекундного обладания. Не потому, что наступил тот самый долгожданный момент или он вот-вот кончится. А только лишь потому, что удовольствие не только в том, чтобы получать, но и в том, чтобы что-то отдавать. Дарить нежно и чувственно. Страстно и без надежды на капитуляцию. Потому что радость в том, чтобы дотрагиваться ласково; осознавая происходящее, целовать в лоб, нежно поглаживая чужие пальцы; восторженно обводить кончиком языка контур самых красивых на свете губ; с любовью вдыхать запах другого тела, такого бесценно открытого и доверившегося тебе. Роза видит трепещущие ресницы и горячечный румянец Локи. Замечает сухость губ и капельки пота на лбу. Чувствует рваное дыхание. Слышит тихие-тихие стоны. Видит его. И внутри разливается тепло. Невыносимое, тяжёлое, но и самое-самое желанное. Он — её Бог. Нет, не так… Он — человек, в котором Роза видит Бога. Благодаря которому учится любить тех, кого любить не так уж и легко. И она приподнимается, целует его с этим внезапным и всеобъемлющим чувством, обводя губами тот самый прекрасный рисунок вен. На мгновение Роза фокусирует взгляд на затухающем пламени свечей и мягком серебристом свете луны. Закрывает глаза, но тут же вновь открывает их, удовлетворённо приподнимая уголки губ. Дышит часто, неровно, поверхностно. И жизнь, и смерть, и боль, и наслаждение (порочные или благоговейные, неважно) — всё это лишь отрывок, одна из множества глав непрекращающейся истории, которая не делит людей на плохих и хороших, не ведёт счёт виновным и жертвам; той, что ведает лишь чувства и желания их сердец. И ночь, и день, полные надежд и иллюзий, помыслов и мечтаний, прошлого и будущего, всего того, что манит ожиданием, превращается в счастье — это лишь яркий пример веры в бессмертие, в ценность чувств и неизбывную красоту чьего-то кареглазого лика. И близость эта, движения члена внутри тела, порывистость ласк на пике эйфории, касания влажных от волнения ладоней, сплетение пальцев, внимательный взгляд — лишь продолжение, лишь часть того, что уже было и ещё будет. Которое и... умоляет учиться любить?