Но...

Выпивка не помогает. Совсем не помогает. Даже драка в местном постоялом дворе, и та не помогла. Тревор рассеяно осматривает свою кружку с пивом и всё ещё надеется понять в чём тут подвох. Они уже месяц как путешествуют вместе с Сифой по Валахии, и по скромным представлениям Бальмонта, уже должны были не раз переспать, особенно если учесть то, как активно к нему подкатывает сама спутница. Но… Но черти бы побрали Тревора, если он признается в том, почему избегает этого приятного события каждый раз. Каждый божий раз он изображает из себя ничего не понимающего дурачка, этакого бронелобого алкоголика, и малодушно сбегает от всех вопросов, прикосновений и намёков. А что ему остаётся? Уж точно не сказать девушке правду. Он и себе-то её сказать не может, даже в уме. Хотя нет, в уме он много чего может. Например, представить, что, обернувшись, он выхватит в толпе блеск золотых глаз, или что за плечом раздастся знакомый, немного хриплый голос, а лучше всего закрыть глаза и внушить себе, что аккуратно касающиеся его руки принадлежат вовсе не Сифе, а существу гораздо более сильному, холодному и смертоносному. И тогда сердце начинает биться гораздо быстрее, ладони потеют, а воздуху в груди становится тесно. Тогда у Бальмонта подгибаются ноги, и с губ пытается сорваться стон. А случается одинокими ночами на постоялых дворах или на сеновале, когда они с магом ночуют после тяжёлой дороги, и ему удаётся отделаться от общества любвеобильной красотки, Тревор погружается в воспоминание, крохотный осколок своего прошлого, который в последнее время стал его сном на яву. Он видит свою первую встречу с Адрианом, их схватку в подземном склепе, и его воображение услужливо дорисовывает яркие мазки к тому, что там происходило или могло происходить… Он словно заново ощущает азарт схватки, вспыхнувшую злость, адреналин, а затем яркой алой искрой – возбуждение. Именно в тот момент, когда Цепеш склоняется к нему угрожая вгрызться в горло, Тревор чувствует непреодолимое желание податься ему навстречу. Он чувствует нечеловечески сильную хватку у себя на загривке, ступенька лестницы впиваясь ему в позвоночник заставляя прогнуться дугой, а упавшие на лицо золотые пряди волос дампира щекотно гладят по скулам. От самого Адриана исходит оглушающий запах чего-то резкого и терпкого, как от мокрой коры можжевельника. Его идеальные губы движутся, складываясь в слова, в угрозы, но Бальмонт пропускает их мимо ушей. Но это не храбрость, это полнейшая сосредоточенность не на смысле, а на форме. На звуках голоса, на тяжести тела, опустившегося на бёдра, на блеске золотой радужки, и на непристойно красивом для мужчины лице. Охотнику стыдно признаться, но во сне ему часто снится, что он в склепе один, без Сифы, что никто не смотрит на их дуэль со стороны, и поэтому, в конце, он может позволить себе податься резким движением вперёд и заткнуть Цепеша жадным поцелуем. Опалить эту ледышку пламенем своей страсти, своего желания, того, что вскипало тогда в венах Тревора словно лава. Ранняя заря всегда развеивает его ночные грёзы, унося с собой томную негу и свободу выбора. Здесь в сером стылом мире он навсегда охотник на нечисть, навсегда последний из Бальмонтов, навсегда изгой и просто человек. Здесь ему нельзя думать с такой нежностью о вампире полукровке, здесь нельзя желать целовать узкие правильные губы и царапать язык об острые клыки. Здесь запрещено представлять, как хорошо было бы ощутить себя в ответных объятиях, и пусть даже по причине утоления жажды для дампира. Он бы и на это согласился. Рванул бы ворот фамильной рубахи, откинул голову назад и позволил жадному рту припасть к шее, с бьющейся голубой венкой. Тревор был бы и на это согласен, если бы Адриан хоть раз попросил, или дал понять, что нуждается в этом. Но увы, за все странствия и сражения Цепеш ни разу не проявил чего-то кроме дружественной насмешки или серьёзной сосредоточенности по отношению к Бальмонту. Но разве фантазию этим укротишь? Разве позволит она впихнуть себя в острые края логики и доводов рассудка? Ей всё равно, она опьяняет виденьями и намёками, дарит крылья и гонит кровь по венам в разы быстрее. Сейчас, когда молодой дампир остался смотрителем наследия Бальмонтов и Цепешей, Тревору как никогда хотелось бы быть рядом с ним. Восстанавливать механизм замка, возрождать библиотеку и лабораторию, дышать свежим воздухом густого леса и просыпаться рядом. Но… Адриану не нужен помощник, не нужен компаньон, не нужен человек. Дампир ищет уединения и старается переосмыслить всё, что произошло с его семьёй, Бальмонт для него посторонний. У Бальмонта есть долг перед людьми и предками, у него своя стезя, свой крест и свои заботы. Он не может плюнуть на страдания других людей как бы паршиво они к нему ни относились, он не может превратиться в домоседа и не обращать внимание на то, что творится вокруг. Он должен идти, а ещё он должен оставить наследника, род Бальмонтов не может прерваться. И Сифа как никто другой подходит на роль матери. Но… Вымученный поцелуй с девушкой горчит чувством вины, а на душе так паскудно, словно он только что ей грубостей наговорил, а не поцеловал. Сифа, похоже, ничего не замечает, её глаза горят, и она обвивает шею охотника тонкими руками. Она вся трепещет при мысли о грядущем действе и льнёт к крепкому телу мужчины. И Тревор знает, что так правильно, так нужно, так задумано, чёрт побери! Но… Слова извинений сами срываются с губ, руки мягко отстраняют тонкую фигуру, глаза с болью и отчаяньем смотрят в ответ на непонимающий и растерянный взгляд Сифы. И уже через минуту он, повторяя проклятия и извинения, вскакивает в седло и, пришпорив коня, несётся через лес по ночной дороге в сторону противоположной той, куда они собирались. Он оставляет Сифе всё: деньги, повозку, карты, уезжает; в чём был, прихватив только свой кнут и меч. Гонит во весь опор, останавливаясь только когда конь выбивался из сил, а затем продолжая. Он боится передумать, боится вернуться, боится малодушно отступить. На исходе третьего дня он вступает в парадные двери замка Дракулы. Сердце едва не выскакивает из горла. Каждый шаг похож на мучительное преодоление себя. Но он идёт. "Пан или пропал", - думается ему. Пусть Адриан и не ответит взаимностью, пусть ему не нужно присутствие кого-то рядом, пусть Тревор раздражает его и злит, но он должен услышать это из его собственных уст. Он должен убить в себе эту идиотскую надежду, эту мечту. И раз сам он на это не способен, то пусть холодный отказ дампира, его презрение и гордость сделают это за него. Это унижение нужно Бальмонту, оно как калёное железо должно прижечь незатягивающуюся рану, остановить агонию и позволить вернуться к Сифе, смирившись с тем, что произошло. Но… Адриана он находит в библиотеке, и солнечные лучи золотят его роскошные волосы, ореолом лежащие вокруг лица. Дампир оборачивается на звук открывающейся двери, и все слова, что хотел сказать охотник, застревают у него в горле. Кожа на лице Цепеша ещё бледнее, чем ему помнилась, глаза влажно блестят, а на щеках виднеются тонкие дорожки от слёз. Такое открытое и встревоженное выражение сейчас у могучего вампира, такое удивлённое, пойманное врасплох, обозначенное тенью печали и человечности. Прекрасное. - Тревор? Удивлённо шепчет дампир искусанными губами, и всё ещё не очень веря в то, что перед ним стоит Бальмонт, в мгновение ока перемещается вплотную к охотнику. Полукровка вскидывает брови, не понимая, что могло привести сюда этого человека спустя столько времени после отъезда. Разве он не должен быть с Сифой? Привычная отстранённость и замкнутость начинает возвращаться на лицо Адриана, но уже поздно, Бальмонт видел его чувства, видел, что за этой маской скрывается множество эмоций, чувств и страхов. Видел, что дампиру одиноко, что запертый в этом доме он постоянно мучается от тяжёлых воспоминаний и старается поймать ускользающие призраки былого. Это, конечно не значит, что ему будет приятна компания Тревора, но… Но… Говорить нужные и умные слова охотник не мастак, поэтому не давая опомниться ни себе ни собеседнику он протягивает руки и ухватив дампира за ворот белой рубахи тянет на себя. Целует яростно и жадно, ощущая, что никакие фантазии не сравнятся с реальностью. Прохладные, мягкие, слегка шершавые губы Адриана пьянят, ничего более возбуждающего Тревор в жизни своей не ощущал. Отпуская воротник и отступая на шаг, охотник тяжело дышит, в штанах тесно и жарко, и надо будет выбирать не такой обтягивающий фасон в следующий раз, чтоб не позориться. Бальмонт смотрит Цепешу в глаза и ждёт его реакции. Добавить тут нечего, и поцелуй, и его, весьма очевидное состояние, говорят громче всех признаний. Полукровка выглядит ошарашенным, его маска снова раскололась и осыпалась. Он похож на юного мальчишку, получившего по лбу. Глаза огромные, зрачки расширенные, на скулах едва заметный румянец, а за приоткрытыми влажно блестящими губами, тонкими иглами сверкают кончики белых клыков. Тревор с кристальной ясностью понимает, что завалил бы дампира на пол прямо тут. Штаны разве что не трещат на охотнике от подобного зрелища. В голову Бальмонта приходит осознание, что даже если Адриан его сейчас на хрен пошлёт, то к Сифе он уже не вернётся. Смысла вообще нет никакого. У охотника на неё, после увиденного, банально не встанет. Жаль конечно, но Рубикон перейден. Адриан отмирает наконец и медленно сканируя гостя своими безумными глазами, надолго задерживается на недвусмысленной выпуклости в паху. Затем его губы расползаются в коварной улыбке, и делая плавный шаг в сторону Бальмонта, он шепчет ему в самое ухо: - Так вот оно что… Едва заметное колебание воздуха обжигает ушную раковину, и Тревор шумно сглатывает, глядя перед собой, пока руки полукровки без привычных перчаток скользят по его бокам, и одна из них, непринуждённо соскальзывает между ног. Охотника словно подбрасывает разрядом тока, который он видел здесь в лаборатории у Дракулы, и который заставляет гореть эти яркие лампы на стенах. Мысли испаряются все до одной, и Бальмонт понимает, что пошлый стон сорвавшийся в тишину принадлежит именно ему. Господи, как же это ахуенно. Человек не сдерживаясь подаётся навстречу ласкающей руке, слыша, как Цепеш втягивает с шумом воздух сквозь сомкнутые зубы. Дампир пытается усмирить свои эмоции, удержать ясность мысли, но даётся это ему с трудом. Осмелев, и желая пробить начавшую трескаться броню Адриана, охотник наматывает копну золотых локонов себе на руку и заставляет партнёра запрокинуть голову. Ох, ты ж бля…. Выступающие ключицы, острый кадык под бледной кожей, сильные мышцы груди в распахнувшемся вороте рубахи. Терпеть сил больше нет, и Бальмонт с утробным рыком припадает к этой желанной коже оставляя отметины и укусы, другой рукой перехватывая Адриана за талию, и вжимаясь своим возбуждением в тело напротив. Внутри у Тревора всё горит, ему кажется что от перевозбуждения сейчас кровь носом хлынет, но оторваться от этого мужчины он не способен. Особенно учитывая тот факт, что его состояние более чем взаимно. Ну или у дампира в штанах волшебный жезл и это он сейчас упирается в бедро человека. - Спальня… Хрипло выдает еле соображающий Бальмонт, когда удается хоть на секунду отстраниться от этого безумия. - В следующий раз… Выдыхает Цепеш и у человека окончательно уезжает крыша. СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ. Толкая блондина на небольшую кушетку рядом с окном, и стараясь избавиться от одежды в максимально короткие сроки, охотник едва ли не поскуливает от нетерпения. Полукровка, делает тоже самое, и вид его идеального тела, с единственным старым шрамом через всю грудь выносит Тревора из реальности начисто. Ему кажется, что ничего прекраснее и быть не может. Но… Через пару часов, еле дыша на разбросанных подушках кушетки, мокрый от испарины и ощущающий тяжесть послеоргазменной неги, Бальмонт понимает, что впереди его ждёт ещё много чего невероятного. Адриана он держит крепко, боясь, что тот уйдёт или исчезнет. Руками охотник медленно водит по прохладной коже наслаждаясь её безупречностью. Голова Алукарда покоится на груди человека, который завороженно рассматривает тень от ресниц на его щеках. Золотая макушка прямо перед носом Бальмонта, и он с наслаждением зарывается в неё вдыхая терпкий запах. В душе абсолютный покой и равновесие. Наконец-то Тревор понял, что правильно, и что для него верно, поэтому, невесомо целуя золотые пряди он шепчет: - Я вернулся чтоб остаться. Мы восстановим замок, и моё поместье, мы будем ходить на охоту на разных тварей, и мы будем вместе. Дампир приподнимается на локтях, смотрит удивлённо и недоверчиво. Его лицо выражает тревогу и хрупкую надежду на услышанное. Охотник видит, что ему сложно в это поверить. Наконец, он размыкает губы, и неуверенно начинает: - Но… - Никаких, НО. Отрезает резким тоном Тревор в ответ, как никогда уверенный в своих словах.