когда идешь ко дну болота

      — Ответь мне, почему? — Билли кривит губы в презрительной ухмылке, яростно качая головой из стороны в сторону. — У тебя нет на это ответа, я ведь прав? — его смех эхом отскакивает от каменных стен комнаты. Она молчит, лишь щурит карие глаза, почти золотые в контрасте с мертвецки бледной кожей, и не движется, сидя за столом напротив него. — Так и думал, — откидывается на спинку стула, опять трясет головой, — я знаю, тебе плевать, Сара, но я не хотел этого делать. Ничего из этого, — она закатывает глаза, вздергивая плечами.       — Ты не хотел этого, да, но ты сделал. Ты отправил своих людей в мой дом, чтобы украсть моих детей и меня, и ты действительно думаешь…       — Смотри, — смачивает языком обветренные губы, приподнимается, расстегивая черную кожаную куртку, — смотри, ты схватилась за нож и атаковала тех мужчин, так? — кивок. — Ты попыталась защитить своих детей, — вновь кивок, — ты спасла от нас как минимум одного. Твоя дочь. Она ведь не здесь? — Сара в ужасе распахивает глаза. Билли чувствует, как от злости дергаются желваки. Я не собираюсь причинять вред ребенку. Никогда. Не после того, как… — Мне необходимо узнать причину. Почему ты защищаешь Фрэнка также отчаянно, как и своих собственных детей? Свою кровь. Тогда, когда он лгал тебе о том, кем является, на протяжение всего того времени, что вы были знакомы.       Сара до искр зажмуривает глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами, и закусывает губу, пытаясь собраться с мыслями.       — Я защищаю его потому, что, даже несмотря на то, что он солгал о своем имени, о своей личине и обо всем остальном… Он был настоящим. Пойми, я увидела это в нем! Он один. Он ведь совсем один с того самого момента, как кто-то хладнокровно погубил его семью, и я просто… — почти хрипит: все чувства обернулись болью. — Мой муж мертв, а я чувствовала себя невероятно одинокой, что оказаться с кем-то, кто может разделить твое горе, было настолько прият…       — Мы рождаемся в одиночестве, мы проживаем жизнь в одиночестве, мы умираем в одиночестве, Сара, — его губы кривятся в уродливой усмешке, и тут же раздается смачный удар ладони о поверхность стола — он исподлобья смотрит на нее, шумно втягивая ноздрями душный воздух. — Я был абсолютно один на протяжении всей своей чертовой жизни, и это вряд ли когда-нибудь изменится! Я приспособился. Я выжил. Я сделал это совершенно один. У меня никогда никого не было, — и посмотри к чему тебя это привело, Билли. Работаешь на Роулинса только потому, что он дал тебе какое-то херово обещание. Помогаешь ему убивать… Похищаешь женщин и детей… Когда же этому придет конец? — Людям, как я, приходится делать подобные вещи. Нам приходится силой брать то, что жизнь не принесла нам на блюдечке с голубой каемочкой.       Ни единый звук не покидает ее рта, но Билли видит, как с ее ресниц срываются слезы, и опять чувствует сжимающиеся от бешенства желваки. Женщины и слезы. Просто невыносимо.       — Послушай меня, Сара, — проводит кончиком языка по иссохшим губам и опирается всем весом о ржавый стол, — он уже согласился на встречу со мной и собственоручно передаст себя мне. Знаешь, выглядит так, словно он тоже пытается защитить тебя, — она чуть спускается по стулу, ощутив малую толику облегчения, и Билли продолжает: — Я не хочу причинять тебе вреда. Я не хочу причинять вреда Заку. Это не совсем в моем стиле, и я бы никогда не сделал этого, — обводит взглядом место, в котором им приходится находиться, и вперяет взгляд в ребенка, что тихо посапывает, лежа впритык к стене, прижав колени к груди, — если б на то не было весомой причины. Нам нужна информация, которой владеет Фрэнки, а ты была лишь… доро́гой к нему.       Раздается надсадный скрип ножек стула, скользящих по грязному полу, — Билли резко вскакивает из-за стола. Подойдя к месту, где она сидит, хватает ее за плечо и рывком вздергивает вверх, заставляя ровно встать на ноги. Несмотря на напряжение и предосторожность, охватившие ее тело и разум, она не перечит. Плетется за ним, позволяя отвести себя обратно к сыну. Звучит гулкий стук каблуков.       — Билли, — звучит надтреснутый, просящий голос. Молча вглядывается ему в глаза, будто пытаясь отыскать что-то. В прошлой жизни Билли безусловно бы симпатизировал этой женщине: ее мягкой, как шелк, коже, ее светлым волосам, струящимся вниз по лопаткам, ее глазам, наполненным тысячей и одной эмоцией. Но сейчас… Сейчас он смотрит на нее и видит лишь Марию — их образы безвозвратно переплелись между собой. Обычные пешки в больной игре, намного значительней их самих. Всех их. — Ты не был обязан проходить все это в полном одиночестве. Я понятия не имею ни о том, через что тебе пришлось пройти, ни о том, что именно вынудило тебя ступить на это тропу, но… Но я знаю наверняка… Я уверенна, что ты не желаешь нам зла. Я вижу это в твоих глазах, — она выдыхает эти слова, обеспокоенно заглядывая в его лицо. Лишь удостоившись сдержанного кивка, она вновь сокрушенно вздыхает, прикрывая веки: — Может быть, ты просто забыл то чувство, когда кто-то по-настоящему глубоко заботится о тебе…       Достаточно. Билли мягко толкает Сару вперед, встряхивает головой, выметая из сознания такие ненужные сейчас мысли, и откашливается, пытаясь избавиться от чувства, стягивающего глотку цепкими пальцами.       — Ступай к сыну, Сара. Будь хорошей матерью. Скоро всему этому придет конец.