До последнего вздоха

Бесшумно вращаются лопасти вентилятора. В гостиной пахнет сигаретным дымом. Мейфа входит в комнату, осторожно переступая босыми ногами по холодному полу. Трудно поверить, что прошло уже два месяца с тех пор, как эта девочка волею судьбы очутилась на чужом для неё космическом корабле. Начав однажды работать на Синдикат, вырваться уже невозможно. Один человек, попавший в его сети, утянул за собой всю свою семью, и теперь его дочери приходится скрываться на измотанном жизнью корабле вместе с охотниками за наживой. Джет пытался всеми силами отгородить Мейфу от постоянных перепалок, грязных ругательств, драк за последний кусок еды, побоищ из-за редкой выпивки, но всё равно корабельная жизнь медленно затягивала девочку, как мёртвая трясина. Мейфа бывала ещё по-детски наивна, открыта сердцем, но она поразительно серьёзно и стойко принимала свою судьбу: она тянулась к свету, к неуловимой надежде на свободную жизнь когда-нибудь после. Может быть, именно поэтому иногда создавалось ощущение, что Мейфа весьма гармонично вписалась в жизнь корабля, такая же странная и не похожая ни на кого. Она всюду рвалась помочь и никогда не переставала улыбаться, пусть даже одними глазами, похожими на лоскутки незадымлённого неба, хотя Джет изредка слышал, как она плачет по ночам. Это никогда не становилось чьей-то проблемой, и пусть даже он и хотел помочь — не знал только, как, потому что исцелить ту горечь, которой отравляет Синдикат, невозможно. Иногда Джет давал Мейфе сидеть на кухне, пока он готовил, и надо сказать, она была единственной, кто действительно хвалил его стряпню. Она смотрела на него взглядом, полным восхищения, благодарности и даже какого-то обожания — именно от этого взгляда он терялся и никак не мог собраться с мыслями, но в то же время он всегда в тайне жаждал его. В последнее время Джету становилось всё тяжелее находиться рядом с Мейфой, потому что его словно обволакивало плотным коконом тумана, через который было не пробиться ни свету, ни звуку. Он клялся себе, что будет защищать эту девочку до последнего вздоха, он был с ней так бережен, как ни с чем и ни с кем, даже со своими бонсаями, но избегал оставаться с ней наедине. Возможно, так случилось после того, как она, склонившись над бледным светом лампы, высунув кончик языка, штопала порванную футболку Джета, которую сама же отобрала у него. Или после того, как в тихом, сладком сумраке она пела ему колыбельную на волшебном, одной ей понятном языке. Джет просто не знал, как с ней обращаться, каждое движение выглядело глупым, даже нелепым, он сам себе казался чёрствой неповоротливой громадой рядом с ней, юркой, точно ласка, маленькой и живой. Невозможно было понять, где она появится в следующий миг, когда неожиданно рассмеётся — не то над ним, не то над собой, — и руки зудели поймать её за тоненькие запястья и смотреть, смотреть в испуганные, искрящиеся восторгом глаза, но он, Джет, ни за что не сделает к ней и шагу… Бесшумно вращаются лопасти вентилятора. В гостиной пахнет сигаретным дымом. Мейфа входит в комнату, осторожно переступая босыми ногами по холодному полу. Её красное платьице застенчиво шелестит, улыбка не сходит со свежих губ. Мейфа подходит к Джету, в задумчивости сидящему на диване, и принимается что-то щебетать с той же захватывающей страстью, что и всегда. Только смутно различимы в её голосе какие-то срывающиеся нотки, чуткие уши Джета безошибочно ловят их, хотя он не способен расслышать ни слова, потому что все его лихорадочные мысли сосредоточены на ней… — Джет, ты слушаешь? — обеспокоенно спрашивает Мейфа, и этот вопрос доходит до него очевидно не с первого раза. — Прости, — сухо отвечает он. — Я отвлёкся. — Ты в порядке? — Она делает крошечный шажок к нему, чуть наклоняясь вперёд. Джет делает неопределённый размашистый жест рукой. Он ощущает запах её платья: специи, кажется, кардамон и гвоздика. — Правда, тебя что-то беспокоит? — Её глаза расширяются, как будто она очень взволнована. — Не стоит тебя в это втягивать, — говорит Джет, как ему кажется, с заботой. Но Мейфа только качает головой. — Расскажи мне. — Её невесомая рука ложится на плечо Джета, и он, как бы ему ни хотелось это скрыть, вздрагивает. — Расскажи мне, что не так, — умоляет Мейфа. Джет отводит взгляд и сразу же ругает себя за это, но, кажется, легче тащить за собой Бибоп голыми руками, чем посмотреть на неё. Пальцы на его плече начинают трепетать, и, прежде, чем она отнимет руку, он поворачивает к ней голову. Её смуглое румяное личико серьёзно, и во взгляде мутится еле заметная горечь. Она манит его рукой, и он послушно наклоняется ближе. Мейфа быстро и стыдливо склоняется к нему, и её тёплые губы прижимаются к огрубелым и плотно сомкнутым губам Джета. Она очень неумело, но с жаром целует его, и её узкая ладонь жмётся к его скуле. Огненная молния пронзает всё его тело, и он подаётся вперёд, но губы почему-то так и остаются застывшими. Каждый мускул его тела пульсирует в томящей агонии, и он пытается обхватить Мейфу трясущимися руками, но снова они становятся глупыми и неловкими. Её миниатюрная грудь трепещет, точно из неё рвутся рыдания — плач её трогательной, неприкосновенной юности, ещё немного, и всё сорвётся, схлопнется, пропадёт… Самое время остудить её пыл, но невозможно вырваться из бури давно разрушенных ощущений, жажды покоя и утешения, как будто давно поломанное ещё можно собрать по осколкам. Головокружение только усиливается, и щёки, пальцы, грудь — всё пылает, всё горит и рушится, вся красота их отдаления друг от друга и непрочная стена отчуждения. Джет бережно опускает свои грубые ладони на хрупкие плечи, точно железными прутами сковывая Мейфу, и она чуть отстраняется от него. Он крепко прижимается щекой к её животу и вдыхает аромат пряностей, неба, пшеницы, полевых васильков, аромат не тронутой страхом и кровью жизни, спасения. Но к этому аромату крепко примешался знакомый запах машинного масла и сажи — это жизнь вечного скитальца затягивает Мейфу, всё вернее с каждым днём, сколько бы Джет её ни защищал. Она тянет его вверх, к свету, не даёт захлебнуться в тех ужасах, что пришлось ему пережить, но он ясно понимает, что станет тем камнем, который утянет её на дно; но даже это не так страшно, как в один день потерять её, отдав врагу, — у неё больше никого не осталось в этом мире. Она кладёт тёплые ладони ему на голову, ласкает его, обвивает руки вокруг шеи, и он, не задумываясь больше, целует её снова. Она совсем этого не умеет и не знает, но её дрожащие прикосновения говорят, что она ждала этого уже давно… Она словно может предугадать каждое движение Джета, и её гибкое тело будет поддаваться ему, мягко, искренне, бессловно. Её рука в его ладони — хрупкая, кажется, не толще соломинки, но одной её достаточно, чтобы исчез сигаретный дым, монотонное мелькание вентилятора, безжалостное космическое пространство за окнами… Её рука в его ладони — их молчаливая клятва оберегать друг друга, наслаждаться друг другом, пока ещё есть время, до последнего вздоха.