Его солнце

Уи говорит себе потерпеть. Уи убеждает себя, что так надо. Уи считает каждую ресничку на закрытых глазах Хаиру и молится всем известным ему богам ночи напролёт в надежде, что она когда-нибудь откроет их. Лакированная поверхность стола неприятно липнет к влажному телу и с каждым толчком болезненно дерёт кожу. Ладонь в красной перчатке давит на загривок, стягивая волосы и не позволяя приподняться. Его удобство совершенно не важно. На него наваливаются сверху, прижимаясь как можно плотнее - между телами совсем не остаётся свободного места. Жилетка валяется на полу, расстёгнутая рубашка задралась, спущенные до колена брюки не позволяют встать нормально. Ремень с позвякивающей пряжкой хочется затянуть не то на собственной шее, не то не шее Фуруты. Ему он пойдёт даже больше, чем галстук. От резких движений шатается стол, и вместе с ним колеблется раствор в стеклянной колбе. Прозрачная жидкость бьётся о стенки сосуда и колышет бледно-розовые пряди. До края стола чуть больше двадцати дюймов, но всё равно это непростительно мало - стеклу нечего противопоставить мрамору. Фурута проводит ладонью вдоль спины, и тысячи раскалённых игл впиваются в кожу. Хочется содрать её, вырвать позвоночник, лишь бы не чувствовать его прикосновений. Фурута кусает в плечо, оставляя влажный след, и он горит клеймом, подобно тому, что ставят на рабов. Уи чувствует, что он весь покрыт голодными укусами, мокрыми, разъедающими его поцелуями и синяками от болезненно-резких алчных прикосновений. Чужие руки и рот обгладывают его так быстро, подобно жадному гулю, что терзает свою жертву в подворотне. Возможно, окажись он в подворотне, шансов было бы больше. Всё тело горит, поясницу тянет от напряжения, громкие хлюпающие звуки тонут в тяжёлом дыхании и удушащих всхлипах. Резкие толчки распирают изнутри, очень сложно не зажиматься и пытаться уползти вперёд, чтобы хоть на миг отстраниться. Пробирающая насквозь боль проходит по всему телу, скручивая нервы в узлы: к ней невозможно привыкнуть, несмотря на тщательную подготовку и обилие смазки. Фурута сжимает его бёдра, притягивая к себе и проникая в тело так сильно, что сбившееся в самом начале дыхание так и не восстанавливается. Уи задыхается от запаха чужого тела: он забивает ноздри и глотку, щиплет глаза, поэтому приходится постоянно смаргивать, чтобы продолжить считать и не сбиться. У Хаиру на лице блаженное спокойствие, словно она не заснула вечным сном, а просто, утомлённая отчётами, задремала прямо на стопке бумаг и вот-вот проснётся. У Хаиру слишком бледная кожа, обескровленные губы и ровная линия среза, что пересекает всю шею. У Хаиру было непростительно мало времени, чтобы познакомиться с этим миром и пожить хоть немного для себя, она слишком многое ещё не видела, не знает и не сделала. Не сделала вместе с ним. Хаиру… Его милая, чистая, такая непослушная и шебутная, его Хаиру, что говорит сама с собой и забывает имена коллег. Хаиру, что, подобно ребёнку, играет в прятки вместо совещаний и, словно ей покровительствует сам Хатиман, рассекает поле боя, не зная ни жалости, ни пощады, ни сомнений. Хаиру… Пожалуйста, вернись… Что теперь насчёт морали? Какая у вас интересная реакция, не любите чужих прикосновений? Ваша верность будет вознаграждена. Правда, она очаровательна и стоит любых усилий? Я очень доволен вашей работой, вы прекрасный сотрудник, не зря же Арима-сан так высоко вас ценил. Не стоит смотреть так осуждающе, это всё ради общего блага. Доктор Кано не вылезает из лаборатории и делает всё возможное, проявите уважение к его усилиям. Задержитесь, пожалуйста, после совещания. Вы же не будете против? Вы уверены, что хотите отказаться? Ой, не волнуйтесь! Я же поймал! По крайней мере, в этот раз. Вы же особый класс, как-никак, потерпите. Уи тянется рукой вперёд, скребёт ногтями по гладкой столешнице. Он почти притрагивается кончиками пальцев к поверхности сосуда, не переставая смотреть на лицо Хаиру. Лучик света, что не даёт заблудиться и погрязнуть в этой тьме, что сдерживает его, не позволяя разлететься на кусочки от боли, безысходности и жуткого унижения. Уи считает тонкие складочки на бледных губах и искренне верит, что скоро они нальются кровью, наполнятся жизнью и снова смогут подарить ему дурашливую улыбку, которой его всегда встречали по утрам. Уи закусывает свои собственные губы, чтобы не взвыть от отчаяния, когда ладонь в красной кожаной перчатке накрывает его руку, переплетает с ним пальцы и тянет назад, так и не позволив притронуться к колбе.