Земля, ветер, вода и огонь

В Собор он не входит – вваливается, цепляясь за холодный камень стены, как в сумерках тени цепляются за плечи припозднившихся прохожих. Посеребренная, искусно гравированная броня Синего стража ощущается словно гранитной, и сделать в ней хоть шаг по прямой, без опоры, кажется невозможным. И все же Таргрей делает этот шаг – сначала один, потом еще и еще, они отдаются глухим металлическим звоном под высокими сводами. С каждым движением у него внутри словно сдвигается что-то, словно это шиповник прорастает между ребер по правому боку или клинок того проклятого, слишком быстрого грешника, темного духа, раз за разом пробивает броню и плоть. Красная, свежая кровь стекает по броне и впитывается в грязный багрянец ковровой дорожки. Движения замедленны, нечетки, как при лихорадке или в ночном кошмаре, и Синий страж видит вокруг себя слишком густые, слишком живые тени. Собор осквернен давно, его святые камни пропитаны кровью – пропитаны Бездной, в его мраморных стенах головокружительно пахнет ладаном, бойней и дикими розами. Демон приходит сюда пировать, и Страж отводит глаза раз за разом, но сегодня тени смотрят пристально, в упор, и запах в воздухе – это запах его, Таргрея, собственной крови. Металл брони давит на плечи, словно небесный свод, от густого розового запаха слезятся глаза, и мир внезапно теряет четкость, смазанный танцем чернильных теней. Страж теряет сознание прежде, чем оседает на пол, и уже не чувствует хватки чужих закованных в черный металл рук. *** Холодное закатное солнце тонет в морских волнах на линии горизонта, окрашивая их глубокими красными тонами. Красным залиты руины Хейда, торчащие из воды, как кости древних океанских чудовищ, красными кажутся готические ребра и стены Лазурного собора, красен сам воздух, густой, неподвижный, напитанный солью настолько, что им трудно дышать. Солнце тонет, и от моря медленно поднимается туман. Он серо-кровавый, сырой и густой, как смола или ил, но все же не сродни тому, колдовскому, пришедшему с севера. Туманы Дранглика пока – лишь пока – не выпивают душу, но демонов скрывают все равно. Внутри Собора тоже промозгло, красно и темно, словно в утробе мертвого левиафана. Таргрей лежит на одной из лавок, с головой погрузившись в сумрачную тишину, его изысканная броня свалена на полу мертвым грузом, а рана перемотана белой тканью. Он не говорит и не двигается, только смотрит, наблюдает за демоном в черном. Тот ходит из края в край зала и зажигает свечи в высоких канделябрах и светильниках, в стенных нишах и на ступенях лестниц. Те разгораются неохотно, словно чураясь неестественной живой темноты, их пламя танцует неровно и тени предметов двоятся и троятся, будто в бреду. Туман тянется с улицы холодными сырыми щупальцами, слабый огонь почти не разгоняет его, и демон – Нечистый – скользит в размытом мареве, как еще одна пляшущая тень. Говорят, что демоны и по облику, и по природе кошмарны, что они – сама извращенность форм. Говорят, они вышли из могильной мглы и на них нельзя взглянуть без отвращения. Но черный демон Собора зажигает последние свечи, его движения изящны, отточены, как движения палача, срубающего голову с одного удара. На них нельзя насмотреться, как нельзя надышаться воздухом в утро перед казнью, и Таргрей до рези в глазах смотрит на точеный силуэт, темный среди тьмы. Тот оборачивается, подходит почти неслышно – то ли туман укрывает звуки его шагов, то ли он и правда тень, парящая, бесшумная. Нечистый смотрит на Стража сверху вниз, в его зрачках горит желтый, голодный огонь, но сами глаза – льдисто-серые, цвета холодной, беспощадной оружейной стали. Он опускается на скамью, как еще одна ломаная тень, и тянет руку к перевязи – проверить. Страж отстраняется от движения, садится резко – полумрак Собора плывет перед глазами, сгущается приторный запах роз и холодный туман. Демон удерживает его за плечо, помогает поддержать равновесие – его рука на фоне бледной кожи видится мутному сознанию Таргрея ядовитым черным пауком. Нечистый и сам в чем-то неуловимо похож на арахнида, и также не любит, когда добыча дергается в сетях. – Глупый Страж, лежи спокойно, – в бесчувственном мелодичном голосе демона раздражение не проявляется никак, он, как всегда, спокоен и отстранен – безучастная скульптура из белого мрамора и черного железа. – Я благодарю тебя за помощь, но в ней больше нет нужды, – Таргрей отвечает хрипло, негромко, словно стараясь не выдать фальшь. Голова еще кружится, еще прорастает меж ребер иллюзорный шиповник, но собственная боль пугает меньше желтого огня в чужих глазах и прикосновений оскверненного металла. Больше, чем боли, Таргрей боится немощи, бесполезности и бессилия. Сегодня его страхи выходят на поверхность, и демон чувствует их, как голодный хищник чует свежее мясо. – Ты слаб, глупый Страж, – слова Нечистого отдаются холодом вдоль позвоночника, потому что он говорит не об этом вечере и не об этой ране. Он говорит о слабости другой, фундаментальной, идущей из надломленной души – слабости сломленной веры и рухнувших идеалов. – Туман всегда забирает слабых в первую очередь, бедный Страж. Кого ты сможешь защитить, когда демоны выпьют твою душу? – в голосе Нечистого Таргрею чудится усмешка, невозможная, несуществующая, и хочется потрясти головой, чтобы развеять этот бред – но голова тяжела, словно налита чугуном, пошевелить ей не легче, чем сдвинуть звезды в ночных небесах. – Ты сам – демон, – невнятно бормочет он, задыхаясь то ли от проклятого тумана, то ли от собственной слабости. – Мне ни к чему твоя душа, – мелодичный голос звучит почти как смех, оставаясь таким же безучастно-холодным, – Маленькая душонка прирожденного падальщика – из таких получаются хорошие охотники, но плохая добыча. Конечно, если они достаточно сильны и другие падальщики не придут за ними в тумане. «Но ты – слаб, и за тобой приду, придут, придут...» Страж прикрывает глаза, пока в его голове звенят слова, не существующие нигде больше. Он знает это, он знал всегда, но сегодня почти готов принять – свое бессилие, свое поражение, свой долг, который так и не был исполнен и канет в небытие, когда морской туман сменится мглою с севера. Он знает это, и знает, что отдал бы душу, чтобы исправить хоть что-то – но даже его душа не стоит ничего, она – погасший уголек, которым он пытается торговаться с чем-то несоизмеримо большим, чем он сам, с чем-то, что... – Что суть земля, ветер, вода и огонь, – шепчет над ухом бесчувственный голос, – Демоны пришли из мглы, а мгла была прежде мира, и мгла останется, когда мира уже не будет. Хочешь ли ты быть, бедный Таргрей? Он знает, что отдал бы душу за силу, ибо кроме души у него не осталось уже ничего. Страж не открывает глаз и не видит движения, но ощущает прикосновение чужих холодных, будто и правда мраморных, губ острее, чем что-либо иное в жизни. Запах крови и роз забивает легкие, лишает возможности дышать, пока его крепко держат за плечи то ли руки в черной броне, то ли сами тени, то ли колдовской туман. Рот заполняется чем-то вязким, густым, пронзительно железным на вкус, и в этом чем-то ощущается отвратительное живое копошение. Он чувствует, как клубок бледных, толстых личинок забивает горло, как длинные черви прогрызают себе путь под кожей, как набухают и наконец распускаются бутоны шиповника, растущего из ребер в его правом боку. Он ощущает боль, когда хищные многоножки вгрызаются в его сердце и почти пытается отшатнуться, но чужие руки и губы промораживают до самой души, пригвождают к месту, словно пронзенную булавкой бабочку. Все кончается внезапно – запах роз, побеги шиповника, копошение насекомых внутри. Таргрей поднимает резко переставшие быть такими тяжелыми веки и видит перед собой, на расстоянии руки, глаза Нечистого – красивые, светло-серые глаза без следа желтизны. Тяжелый воздух Собора не дурманит, не сбивает ход мыслей ни танец теней, ни тупая боль в боку. Страж тянется к повязке – и не чувствует раны под ней. Он не чувствует ничего, кроме холодного касания тумана. Нечистый улыбается, и эта улыбка, первая с моменты их знакомства, неожиданно кажется... сытой? – Отдыхай, глупый Таргрей, завтра у тебя будет много работы. Завтра ты принесешь мне больше душ.