"Бродяги и поэты Давно исчезли где-то, Но вопреки сюжету Глядят со стен портреты. И живы все герои. И молоды, как прежде, Гонимые судьбою, Хранимые надеждой..." В. Леонтьев, "Художник". Муз. К. Брейтбург, сл. Е.Муравьев.
"Маргарита, в душе которой сама радость стала источником страдания..." А. Дюма, "Королева Марго"
МАРГАРИТА И МАСТЕР Солнце скрылось за домами. Небо все еще горело, абсолютно ясное и до половины золотое, цвета красного золота. Заливало все однотонным червонным светом, таким густым и ярким, что он казался даже угрожающим. Может, это оттого, что будет гроза, думал он. Еще не сейчас, позже, гораздо позже, поздно ночью, ближе к утру. Он физически чувствовал, как выстраиваются за линией горизонта грозовые тучи, готовясь двинуться на город. Он был связан с ними, с их движением, частично был его причиной. Тягостное напряжение в воздухе удерживало его на месте, и он недовольно думал, что команда уже вовсю репетирует, а он и распеться не успеет, если немедленно не встанет и не двинется к выходу из парка Тюильри. На скамейку рядом села женщина. Миниатюрная смугловатая брюнетка с таким лицом, какие сразу привлекают к себе внимание. В темные глаза хотелось смотреть неотрывно, хотя бы чтобы понять: настолько ли они черные, что зрачок не отличается по цвету от радужки, или все же темно -карие, цвета жженого сахара, как сицилийский янтарь. На ней было светлое платье с эффектным декольте, в котором сиял на чуть золотящейся коже кулон с огромной жемчужиной. От ее парфюма во рту появлялся привкус розового масла. Она рассеянно смотрела прямо перед собой, глубоко задумавшись о чем-то своем. Через некоторое время она огляделась и вздрогнула, видимо, только сейчас осознав, что не одна здесь. – Не могли бы Вы сказать, сколько сейчас может быть времени? – голос тихий и низкий. – Без пятнадцати шесть, мадам, – откликнулся он, не доставая мобильник: знал и так. – Как долго еще до рассвета! – похоже, невольно вырвалось у незнакомки. Она помолчала и добавила чуть слышно, ни к кому не обращаясь: – Боже, какая тоска… Тоска и была в ее голосе, да такая, тяжкая, безнадежная, что вырвалось теперь уже у него, в ответ: – Я могу Вам чем-то помочь, мадам? Брюнетка быстро вскинула на него черные глаза, как будто по-настоящему увидела только теперь, чуть улыбнулась и ответила: – Вы очень добры, сударь, но, думаю, это не в человеческих силах. – Но все же… Может быть, хотя бы поделитесь тем, что Вас гнетет? Хотя бы в общих чертах? Даже если просто выговориться, становится легче. – Вы так считаете? Впрочем, отчего бы и нет… Что это меняет? Знаете, сударь, ничто, пожалуй, не гнетет так, как пустота. Отсутствие всего. Одиночество. Пустота – это смерть, а смерть – это пустота. Моя мать меня ненавидит, отец давно погиб, старшая сестра умерла, другая – далеко, муж меня бросил – хотя наш брак просто формальность, но это унизительно, – у меня никогда не будет детей, а человека, которого я любила, погубили мои же братья: один подставил его, другой убил, а третий, третий, который когда-то был моим самым близким другом, – не вмешался, пальцем не пошевелил, чтобы ему помочь, и это хуже, это больнее всего. Теперь я одна в этом городе и, пожалуй, в мире. «И я боюсь любить, потому что потом придется потерять», – как эхо сказанных ею слов послышались несказанные. Все, что она говорила, звучало старчески, хотя незнакомке было на вид немногим больше двадцати. Подумав, Вэл осторожно сказал: – Вам надо развеяться. Отвлечься от всех этих мыслей, отдохнуть от них. Похоже, вы кружите среди них, как в заколдованном круге, уже давно. Надо разорвать его, сделать что-то, необычное для себя. Знаете, что? Идемте со мной. – Куда, позвольте узнать?! Что Вы себе позволяете?.. – незнакомка гневно выпрямилась. – Неужели Вы посчитаете обидным, если я приглашу Вас на свой концерт, который начнется через полчаса? – Концерт?.. Но я так давно нигде не бываю, я не… – Тем лучше, разве нет? Решайтесь, это не кругосветное путешествие. Ехать в любом случае придется на такси, иначе опоздаем, поэтому я еще могу себе позволить предложить Вам коктейль – сегодня очень жарко. Брюнетка, замолчав, внимательно посмотрела на него, обдумывая предложение, потом кивнула: – Хорошо, идемте. … В этом баре напротив мюзик-холла он изредка бывал. Не модный до осточертения «хайтек», а добротная, вдумчивая стилизация под старину. Одно название чего стоит, ему лично напоминавшее пацанские игры в «трех мушкетеров»: «Королевские Лилии». – Чего бы Вы выпили? – Выберите что- нибудь на свой вкус. – Спасибо за доверие. Пожалуйста, даме земляничную «Маргариту» – сделайте, если можно, с шампанским, немного праздника не помешает. К ней фрукты и меренги. А мне нарзан, только неохлажденный. Спутница, услышав заказ, почему-то глянула вопросительно. – Ваш смех – я пока его не слышал, но надеюсь услышать и заранее уверен, – похож на шампанское. Он такой же искристый и пьянящий. А вообще в Вас есть что-то итальянское, как аромат апельсинов– будь Вы более загорелой, я принял бы Вас за римлянку. Мало того, запах «Маргариты» чем- то напоминает Ваши духи. Очень необычные. Как они называются? – Никак. Их составлял Рене, флорентиец с моста Сен- Мишель… – Звучит просто… алхимически, будто это не духи, а философский камень. Итак, за знакомство?.. – Мы даже не знаем имен друг друга. – Зато знаем другое, самое главное. Вы знаете, что мне можно доверять. А я знаю, что Вы смелая, искренняя и … во многом ребенок. В хорошем и в плохом. – Я?! Потому, что приняла Ваше приглашение? – Потому, что приняли, не уточняя деталей. *** – Эта жара очень угнетает, – заметил Вэл, когда они покинули сень «Королевских Лилий». – Да, очень, но что поделать… – рассеянно проговорила его дама. – А вот что! Они шли мимо фонтана. Вэл, молниеносно разувшись, решительно шагнул через край бассейна и оказался по колено в воде . Вода стекала по его волосам, по лицу, одежда прилипла. – Что Вы делаете?! – выдохнула красавица. – Идите сюда, – спокойно предложил Вэл, протягивая ей руку, по которой стекала вода. – Здесь жара нам не страшна. Нам обоим не мешает освежиться. – Вы с ума сошли… Нет! – А что в этом плохого? Тут многие плещутся, и не только ребятня. Идите сюда, вода чудесная! Не холодная, но и нагрелась не слишком. И она чистая, не думайте. Проточная, я недавно прочитал случайно в статье о Лувре. – Да? Я не знала…– со странной интонацией проговорила девушка, и затем со смешком добавила: – У меня весь макияж смоется… – И это Вас только украсит, я уверен. Не бойтесь, что окружающие ослепнут от Вашей красоты, такое ослепление будет им только на пользу! Красота спасет мир – и только она! Красавица тихо рассмеялась, наклонившись и сбрасывая туфельки: – Вы такой же сумасброд, как мой брат Шарло! Вэл бережно подхватил ее, перенес через край и поставил рядом с собой. Она с удовольствием закинула голову, подставляя лицо пенящимся струям, слегка покачиваясь. Макияж действительно смылся, и она от этого словно помолодела, стала почти подростком. Кожа светилась, как жемчуг в закатном свете, прическа расползлась, укладка превратилась в естественные кудри. Вэл огляделся и увидел группку уличных музыкантов, игравших неподалеку какой-то бодрый джазок. Он подозвал их взмахом руки, и они подошли: скрипач, саксофонист, гитаристка, ударник с маракасом, щуплые студентики начальных курсов, пятнисто-загорелые и с выгоревшими волосами, и забавно похожие друг на друга, чем-то напоминающие лягушат. Может, и правда семейный ансамбль. Вэл протянул им купюру из бумажника: – Вальс Штрауса какой- нибудь, будьте добры,– сказал он серьезно, почти строго. – Но только помедленнее, ладно? – Скрипач кивнул, переставая ухмыляться, отступил вместе со своей командой чуть в сторону и заиграл– очень медленно– вальс из оперетты «Летучая Мышь». Вэл протянул встреченной им красавице руку, приглашая на танец. Они медленно, даже церемонно кружились среди падающей воды, пенящейся, золотой от заката. В неугасающем небе появилась, поднявшись из-за домов, полная луна, еще прозрачная, призрачная. Примерно на середине медленного «полета» к ним присоединились, одна за другой, еще две пары. У одной из девушек длинные, до пояса, волосы были по- русалочьи распущены и она двигалась, как профессиональная танцовщица. У другой «хвостики» на голове торчали задорно, как рожки чертика. Порывался еще влезть в фонтан, не разуваясь, какой- то пьяный толстяк в офисном костюме – он принял спутницу Вэла за свою знакомую, тянул к ней лапы и, невнятно бормоча, называл Клодиной. И Вэл, и его спутница, остановившись, посмотрели на него так выразительно, что он и в своем эйфорическом состоянии все понял и попятился, бормоча извинения и проклиная коньяк, которого некстати перебрал на свадьбе у приятеля. Он был скорее забавный, чем отталкивающий, похож чем-то на Горанфло из романа Дюма, и после извинений Прекрасная Дама Вэла, смеясь, допустила его к руке. Худенький пожилой ажан в сторонке, с хитроватым козьим лицом и невероятно кривыми ногами, укоризненно покачивал головой, но не вмешивался. Но было уже, к сожалению, пора. Они выбрались из воды, и еще немного потанцевали на краю бассейна, уже в темпе, чтобы слегка обсохнуть. Потом Вэл вызвал такси, и оно появилось немедленно – желтая, старомодная открытая машина, которой управлял чернявый носатый иммигрант, необыкновенно похожий на грача. Почему-то это сходство еще увеличивала форменная фуражка, низко надвинутая на глаза – он приветствовал своих пассажиров, приложив ладонь к козырьку. Вэл распахнул дверцу и его спутница опустилась на широкое заднее сиденье. Машина тронулась с места неожиданно мягко – будто скользила по воздуху, а не по асфальту. Луна набирала силу. ,,, У служебного входа, в прогретом насквозь внутреннем дворике с кустами боярышника и шиповника их уже ждали. – Валерий Яковлевич, все готово, только вас ждем, – заметил охранник Сергей, чей добротный и корректный полосатый костюм был дополнен сегодня запредельно ярким галстуком (карминно -золотистым. Явно чей-то подарок), придававшим даже его русым волосам рыжеватый оттенок. Саша в концертном «полуфраке», с накинутой на плечи клетчатой курткой ( после простуды), солнечных очках-хамелеонах и клетчатом кепаре козырьком назад и гитарист Артур играли на планшете в шахматы и так увлеклись, что ничего не замечали. Вэл подошел, наклонился, пригляделся, потом нажал «сохранение» . – Финита. Сворачивайте турнир, к нам прибыла гостья. – Пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня…– начала его спутница. – Никакого беспокойства. Артур, по- моему, этот галстук не очень подходит к остальному твоему прикиду, а? Ты бы еще монокль нацепил. Действительно, с узкими джинсами, готической футболкой и кедами белый галстук-бабочка смотрелся странновато. – Да так, Валерий Яковлевич, захотелось чего-то... Конец тура же. А с моноклем же неудобно, он падать будет! Вэл забрал планшет и набрал в сервере «Точное время». На мониторе, на фоне вращающегося глобуса, светились цифры: 18: 40. Он довольно кивнул. Татьяна в вечернем черном шанелевском наряде, с бархоткой на шее, тихо поинтересовалась: – Валер, как сухожилие, не болит после вчерашнего? Может, Саня сбегает, у своих «Фастум» попросит? – Да нет, Танечка, все прошло, я уж забыл про него, знаешь же, у меня быстро проходит, спасибо. Беги, готовься на выход, пора. Ногу вчера растянул во время выступления в очередной раз, – пояснил он спутнице. – Народ беспокоится, никак привыкнуть не могут, что я травмируюсь не реже, чем они, балетные то есть. Она серьезно кивнула. – Саш, будь другом, сходи к Борису, скажи, чтобы попросил организаторов добавить для моей прекрасной спутницы кресло в центральный проход. – Щас сделаем. … Зал стал понемногу заполняться людьми – разными, очень разными, никакой закономерности не было в том, кто приходил. Мужчины и женщины, молодые и пожилые, дети и взрослые, европейцы и неевропейцы (парочка пожилых азиатов, высоченный молодой африканец , одетый в стиле «хип-хоп», с повязкой на голове). Общее было, пожалуй, то, что все они были как- то очень сами собой, и, даже если выглядели скромно, чувствовалось, что это их максимум. Если на ком-то была простая белая блузка, то она была ослепительна. И это впечатляло. Был, как видно, аншлаг: во всех проходах стояли «приставные» стулья, но не хватало и их, многие мужчины уступали свои места дамам и стояли вдоль стен. Со стен смотрели скульптуры арт- деко, облитые цветным светом, аметистовым, рубиновым, прозрачно-перламутровым, похожим на лунный. Египетские колонны из желтоватого искрящегося камня с виноградными гроздьями поверху. Сцена, похожая на невысокую и очень широкую лестницу. – Чувствуйте себя как дома, располагайтесь, мы скоро начинаем. После паузы: – Проходите, занимайте свои места! Я желаю вам хорошего вечера! Потом погас свет. Хлынула музыка. Заклубился туман и замелькали в тумане блуждающие огоньки. Огоньки– созвездия огоньков– оказались очертаниями фигур танцоров. И из клубов казавшегося цветным тумана, из мелькания света появился ее сегодняшний знакомый. С удивлением она увидела на нем вместо светлой водолазки с темными джинсами красный фрак непомерной длины, отделанный перьями, облегающие брюки с высокими сапогами, цилиндр, галстук из бахромы, слегка напоминающий плеть, круглые темные очки. Вокруг порхали танцовщицы с веерами. – В ноль часов двери лет распахнутся вдруг, я войду, разорву ваш привычный круг… Вот ты и представился, подумала она. Я теперь знаю твое имя, а ты обо мне – ничего… Хотя похоже, будто догадываешься. Но не обо всем, о нет. Валери тем временем снял и отложил цилиндр, поднял на лоб очки, расстегнул фрак, закинул на плечо галстук, сразу став гораздо непринужденнее. К танцовщицам присоединились танцовщики. «…И что бы там ни писали, но мир спасет красота!..» – убежденно заявил Вэл «Вот мой секрет, это просто: упал – вставай и иди!» Свита исчезла, будто в воздухе растаяла. Вэл, сбросив уже и фрак и оставшись в кожаной безрукавке, которая могла сойти и за жилет, сняв очки и пятерней зачесав вбок свою гриву, доверительно рассказывал: – Он в мир смотрел, и тысячи загадок, снов и дней сплетались в нем. Он жил, он пел, и сердце билось, билось все сильней, горя огнем. И совсем другим, ярким и цветным стало все вокруг… И следом, все так же задушевно: – Я из машины тогда вышел и говорю всерьез– я говорю орлу: «Слышишь, есть у меня вопрос… Как взлететь выше суеты, орел?..» «Сколько здесь магии», – подумала она. Магия все накапливалась и накапливалась в воздухе, все усиливалось ощущение, что находишься даже не внутри грозовой тучи, а внутри шаровой молнии. Энергия бежала по нервам, как электричество. Всего было слишком много – звуков и отзвуков, света и цвета, а главное – эмоций, событий, смысловой нагрузки, и вот это почти злило – следя за одним оттенком смысла, знать, что упускаешь безвозвратно еще миллион. «Ты не любишь ветреных ночей и гостей случайных у порога. А бродяга- ветер, он ничей. Он хотел твоим побыть немного…» «Вы пожар в снегу… Я других не знаю… До ожога губ – Вы исчадье рая!..» «Жизнь пронеслась, как сверкающий бал, только я на него не попал… Ты же знаешь, как я тебя ждал!.. Я кружу в кругу переплетенных колец, где-то там, где танго разбитых сердец…» И танцоры будто долго еще не могли остановиться, все кружились в вихре этой силы, когда Вэл уже исчез за кулисами. *** И в этот как раз момент кто-то остановился за спинкой ее кресла. Две руки, до середины бледных кистей скрытые узкими черными рукавами, легли на углы спинки. Голос, похожий на надтреснутый серебряный колокольчик, тихо и глухо сказал: – Я сожалею, что убила Вашего брата. – Вот как. – она не обернулась. Она почти не знала эту женщину, лишь с чужих слов, да видела ее мельком на портретах, мимолетно удивившись ее редкостной красоте, но сейчас сразу поняла, кто она. – Я сожалею, потому что сделала это напрасно. Я была сумасшедшей. Человек, которого я любила и за смерть которого мстила, не стоил ни моей любви, ни мести. – Вы только сейчас это поняли… – Да, поздно, слишком поздно. Я думала, что оказалась в раю – с ним, в нашем домике на улице Турнель… А оказалось, что это не рай. Совсем не рай… Он бросил меня ради… Ради… Ради смутного подобия жизни, ради блуждания среди веселящихся толп, ради зависти к людям, нынешним, свободным, влюбленным, а для меня у него осталась лишь ненависть. К напоминанию о том, что он больше не один из них. И я тоже научилась ненавидеть – так, как никогда не ненавидела Вашего брата, внушавшего мне такой страх. За себя я не стала бы мстить – разве что покончила бы с собой. А теперь выясняется, что я даже не из-за любви погубила Вашу семью. Из-за призрака, иллюзии, миража. Я сожалею. Я не жду прощения, но… Я должна была это сказать. – Как Вы здесь оказались? – Я иногда выхожу из дома. Очень, очень редко. Мне приятно быть среди людей. Одиночество невыносимо. Реми уходит с… с ним. Он тоже изменился. Они больше не вместе, хотя и рядом – каждый сам по себе, и Реми, похоже, тоже тоскует о даром истраченной жизни. Я одна. Я так скучаю по отцу, по лесам!.. Сегодня такая луна… Я просто шла на свет. На свет, на музыку… Нас, таких, как мы с Вами,Королева, ведь почти никто не замечает, верно? А те, кто замечает, почти всегда избегают. Вот и здешняя охрана меня не заметила… – Это счастливое совпадение. Побудьте здесь еще, думаю, Вы узнаете ответы на многие свои вопросы. – Не могу, мне слишком о многом надо подумать. Здесь слишком много всего. Слишком много магии. Не сейчас. Этот мальчик, который любил меня, Анри… Он ушел в монастырь, когда понял, что нам не быть вместе. Я не думаю, что ответила бы ему взаимностью, знай я тогда то, что знаю теперь, но из сострадания…может быть… Он провел остаток дней в кромешном отчаянии. Его пять братьев, его старый отец – такая дружная, любящая семья, - непрестанно горевали из-за него. А из-за них, в свою очередь, - и другой Ваш брат, старший. Я боюсь представить себе, что именно это могло подорвать его здоровье… И снова я виновата перед Вами. Я чувствую себя той нечистью из испанских легенд, которая убивает в семье кого-то одного, чтобы погубить всех остальных, к нему привязанных. – Мой брат вел себя чудовищно, но он мой брат, и мне было больно, когда он был отравлен. Но я понимаю причины Вашего поступка и прощаю Вас. Приходите как- нибудь ко мне после заката поговорить со мной. Но не проговоритесь… Луи, если его увидите. Мне он совсем, совсем не нужен. И с Франсуа – Вы же понимаете – постарайтесь не встретиться. – Спасибо, о, спасибо, Королева… – До встречи, Диана. Она обернулась, провожая взглядом свою собеседницу, уходящую, не оглядываясь, по проходу – хрупкую фигурку в черном, с каскадом вьющихся золотых волос, ниспадающим вдоль спины и сияющим почти зловеще-ярко, слишком тяжелым, будто это они заставляли ее так низко опускать голову– тяжкое бремя красоты. - Может быть, это мне следовало бы в свое время уйти в монастырь, и напрасно я так этому сопротивлялась… - прошептала она задумчиво. Но это была мимолетная мысль, исчезнувшая, когда Вэл снова появился на сцене, теперь одетый в черное. Смотрел он на нее так внимательно, будто все знал и спрашивал, как прошло. *** А потом Артур, так и не снявший галстук-бабочку, играл соло нечто, что, хоть она и не слышала названия «Лунная Соната», напомнило ей игру лунного света на воде Сены и луврских витражах. А Вэл уже снова был здесь, на сей раз в черной паре с леопардовым, видным лишь при движении, рисунком, и галстуке, сплошь расшитом стразами, похожими на бриллианты. Ненадолго становилось легче («Мы сидим напротив, мы почти дуэт, но молчим, слова забыв. Между «за» и «против», между «да» и «нет» до нас доносится мотив…»), но потом накатывало снова – почти угрожающее : «Я умею рисковать на пари, я умею рисовать, как Дали…» …«О, мой Бог, я молю у небес, день и ночь молю у небес, Землю, как полуночный экспресс, на миг останови…» А потом она услышала свое имя. «Опять одна – ты опять одна, ты ждешь звонка, дрожа слегка, твой телефон смотрит сладкий сон, а ты одна, совсем одна. И ты глядишь по ночам в окно, а ночью так за окном темно! Ты устала, устала ждать, а ведь когда-то умела летать!» Нет, он не догадывается, поняла она. Он знает… И, пожалуй, даже больше, чем она сама. Ей захотелось расплакаться, захотелось уйти из зала, но идти было некуда, за дверями поджидало ее одиночество. Но еще – она чувствовала, что, если останется, поймет о себе что-то важное, возможно, спасительное, оно было рядом, в этом голосе, в этих словах: – Маргарита! Маргарита, ведь ты не забыла? Маргарита, ты же помнишь, как все это было… На фоне всех этих мыслей все дальнейшее перепуталось для нее в какую-то красочную бурю. «А любовь незнакома с надеждой и цветет в гуще дикого сада. Не бывает любви безответной, настоящей ответа не надо…» «Привыкаем мы ко лжи, предаем друг друга просто. Так зачем нам, ты скажи, ежедневное притворство? Под крышею одной живем как квартиранты, смеемся над собой, как два комедианта…» Относительно пришла в себя она только к финалу: «Берет художник краски, берет художник кисти, и исчезают маски, и проступают лица. Хоть взгляды на картине еще хранят беспечность, но в рамку над камином художник вставил Вечность.» «Я стираю все границы между небом и землей. Мои мысли, словно птицы, разлетелись надо мной. Мне еще идти по краю, сердце – огненная плеть…Я вернусь, я обещаю, стоит только захотеть!» И шквал музыки сменился шквалом аплодисментов, потопом цветов. Донна Маргарита оглядывалась, будто проснувшись, а мысли все метались в ее голове, как стая вспугнутых птиц, и что-то болезненно сдвигалось в душе, будто менялись местами тектонические плиты. … Когда зал опустел, Вэл, еще не переодевшись, отвел гостью в гримерку, предложил вина. Решили в честь окончания тура ( а что, праздновать так праздновать!) распить на всех уникальный подарок неизвестного поклонника – бутылку шато-марго 1787 года. «Не «Цекуба», конечно, но тоже ничего», – улыбнулся Вэл. Гостья снова впала в задумчивость, в общей беседе не участвовала и непонятно улыбалась, глядя сквозь красную жидкость на свет гримировальных ламп . Хотели, махнув рукой на последствия, заказать еще пару бутылок игристого, но за интересным разговором о впечатлениях поездки совершенно забыли. Вэл не без труда принес огромную корзину алых роз, подаренную зрителями, не одна сотня, наверное, и вручил спутнице. Та взяла одну и мягко поблагодарила. Через какое-то время попросила: – Проводите меня до дому. Я слышу, погода начинает портиться, поднимается ветер. – С удовольствием. Позвольте…– он накинул ей на плечи свое летнее пальто. Она все еще держала в руках розу. В такси молчала. Вышли там же, у ограды Тюильри. – Вы живете возле Лувра? – Нет, в самом Лувре. Идемте со мной. Было уже темно. Тучи замуровали небо. Было тепло и душно, но ветер, налетавший порывами, прохладный, как осенью. Фасад королевской резиденции был темен и безмолвен – вполне понятно, далеко ли до полуночи. – Осторожно, здесь ров, – тихо сказала спутница. – Вот тут, в кустах, земляные ступеньки, помогите мне спуститься. Все это было странно, но раздумывать некогда, спутница явно спешила, а интуиция приказывала молчать. Ступеньки, сделанные вкривь и вкось, спускались на глубину метров в пять-шесть. Оказавшись на дне, провожатая бросила несколько комочков земли в одно из окон. Оно открылось. – Жийона? – шепотом окликнула она. – Я здесь. – послышался ответный шепот. Один из прутьев узорчатой решетки опустился, и в отверстие что-то упало, разворачиваясь на лету – веревочная лестница. – За мной, – позвала спутница, начиная взбираться. Вэл придерживал лестницу, пока она не исчезла в окне, затем влез следом. Он успел заметить женский силуэт, одетый в темное, исчезнувший в дверях, пока его дама каким-то образом заставила прут решетки встать на место и за рукав потянула его за собой в ту же дверь. Снаружи дворец не был освещен, а вот во внутреннем дворе, похоже, горели факелы. Это было странно. Какая- нибудь акция «Ночь в музее»? В колеблющемся неровном свете – огня и зарниц, мелькавших время от времени в тучах– казалось, что очертания платья и прически его спутницы понемногу меняются. Но лицо все так же матово светилось и так же мерцали глаза. – Сюда. – они шли торопливо и осторожно и оказались в темном коридоре с низким стрельчатым потолком, прошли его до конца, вышли в другой коридор, выше и просторнее, хотя и не намного, с темными массивными деревянными панелями по стенам. Здесь было совсем темно. Какие-нибудь, вероятно, служебные помещения… Незнакомка, обернувшись, прижала палец к губам, Вэл кивнул, не понимая ничего. Ввязался в авантюру ради прекрасных черных глаз – прекрасных и печальных. Ну, раз ввязался, надо идти до конца. Вдруг спутница замерла, прислушиваясь. И он тоже услышал: сзади них тяжелые, переваливающиеся шаги, будто шла статуя Командора. Красавица, имя которой– пока только имя– он уже угадал, метнулась вперед и к стене, судорожно ища что-то в кошеле на поясе ( у нее же не было сумочки, откуда?..), нашла связку ключей, придерживая, чтобы не звенели, стала ковырять одним в замке, толкнула дверь, втащила его, закрыла дверь на задвижку. «Комната Клод, моей сестры. Она разрешила перед отъездом…» Без сил прислонилась к стене рядом, еще раз сделав ему знак молчать. Шаги приблизились, стали немного медленнее, но не остановились. Когда стало ясно, что идущий миновал их, незнакомка выглянула в щель, и Вэл поверх ее головы – тоже. Женщина, уходившая по коридору, была невысокой и грузной, с неприятным, бледным и одутловатым, абсолютно неподвижным лицом, в черном траурном платье, и не узнать ее было невозможно. И становилось понятно, почему лицо сегодняшней знакомой показалось ему таким… знакомым. Он с трудом сдержал восклицание и посмотрел на нее. «Моя мать» ,– шепнула она одними губами. Она поняла, что он все понял, и теперь ждала реакции. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но в коридоре снова послышались шаги, хотя шелест тяжелых одежд матроны еще не стих. Кто-то еще шел быстро и на будто слегка заплетающихся ногах, все ускоряясь, почти бежал, и что-то металлически звенело в такт шагам. Оба снова прильнули к двери. Мимо прошел высокий худой человек в узком темном колете с простым белым воротничком, коротком плаще, при шпаге, в черном берете, отделанном жемчугом. Он был очень похож на девушку, стоявшую рядом с Вэлом. Черные брови с неестественной почему-то резкостью выделялись на смугловатом, как у нее, лице. Черные глаза отрешенно скользили по всему вокруг, и понять в их выражении было ничего нельзя, Вэл невольно восхитился: «Ничего себе, ментальный блок!..» С ним рядом, совсем бесшумно, двигался еще один, загорелый до черноты, с длинным острым лицом сплошь в мимических морщинах, и так резанул по двери траурными глазами, будто знал, что за ней прячутся, и знал даже, кто именно. – Брат… – выдохнул он, не дожидаясь пояснений – Тот, который не вмешался. Генрих Тре… – Да, а с ним его шут. И лучше Вам с ними не встречаться. («Для кого лучше?..» – строптиво подумал Вэл, и тут же одернул себя: «Раскипятился… Это ее брат, вообще-то. Если они и не ладят, тебе не повод встревать!..Сами разберутся, кровь не водица») Давайте пройдем в мои покои, быстрее. Мать и брат, если они ищут меня, будут искать меня именно там, и если не найдут, поднимут тревогу. Бежим. И они побежали. Миновали пустые и темные покои сестры Клод и, спустя несколько коридоров, какую- то оранжерею и множество дверей оказались там, где и собирались. В комнате светила луна, похоже, пробившаяся- таки сквозь тучи, но хозяйка быстро зажгла свечу, одну из целой грозди в напольном канделябре-семисвечнике. Вэл опустился на одно колено. – Светлая королева Марго… – Не очень-то светлая… И даже не очень-то королева. Но– да, это я, Марго. Вот я и дома, Валери… – невесело улыбнулась Маргарита де Валуа. – Вы не должны здесь оставаться, королева. В этой… петле времени. Это жутко. – Не должна. Но что поделать?.. – Мы найдем выход… – Не будем об этом. Это был самый прекрасный мой вечер за последние пятьсот лет. А может, и за все время, которое я себя помню. Я благодарю Вас, Валери. Эти воспоминания будут скрашивать мое дальнейшее бытие. У меня появилось много новых поводов для размышлений. – Только воспоминания? Разве мы больше не увидимся. Ваше Величество? Мне показалось, что мы могли бы быть друзьями. – А разве Вас не пугает ситуация? То, что я– это я? Были уже те, кому я объяснила положение вещей. Мне казалось, что они стоят этого. Все они тут же исчезали, в лучшем случае спросив на это разрешение, и были счастливы больше никогда здесь не появляться. – Помилуйте, королева, чего же здесь пугаться? Ваше Величество настроены так доброжелательно, это ценить надо, а не пугаться! В любом случае, их можно понять, но не хочется. И тем более – присоединяться к ним. Так мы увидимся? – Я часто бываю здесь, в парке. Прихожу сразу после заката. – Я уезжаю на родину только в конце этой недели. Концерт последний в туре, но мы с коллективом решили совместить поездку с частью отпуска, собирались отправиться в Ниццу, отдохнуть на побережье. Но пусть едут без меня. Я хотел бы, пока могу, составить Вам компанию здесь. Вдруг она схватила его за плечо, снова чего-то испугавшись. Ну и жизнь у нее тут!.. Он понял, что уже некоторое время слышал приглушенные звуки охотничьего рога, наводившие почему-то на мысли о Дикой Охоте, а сейчас они оборвались. Тут же в стену постучали, послышался задыхающийся голос Жийоны: – Мадам, Ваш брат Шарль идет сюда из оружейной!.. – Идите, – сказала королева быстро. – Жийона проводит Вас потайным ходом. Возьмите на память, – она сняла подвеску с жемчужиной и вложила ему в руку. – До встречи?.. – До встречи, донна Маргарита, – он улыбнулся и направился к двери. Оглянулся. Она смотрела вслед с тоской в глазах. Но это была уже другая тоска, острая, живая, не такая безнадежная, как прежде. В таких случаях всегда кажется, что совершаешь невольное предательство – когда тебя любят или готовы полюбить, а ты несвободен и предложить в ответ можешь лишь дружбу. Но ведь и это немало… да? «Анжела, остался на щеках соленый след…» … Он на секунду остановился в свете золотистого окна. Видел изящный силуэт за портьерой. Донна Маргарита махала ему: уходите, скорее, Вас могут увидеть! Он кивнул, потом указал на луну, видную сейчас, в разрыве между тучами, во всей жемчужной красе: я оставляю ее Вам! «И Вас– под ее охраной», – подумал он. Он еще различил, как королева Марго кивнула и погасила свечу. Тут же погасли факелы, дружно вспыхнули фонари. Все изменилось. Кроме Луны в зените. И ощущения, что в темноте погасшего окна все еще кто-то есть и смотрит вслед. Он улыбнулся луне, поклонился окну и быстро, но понемногу замедляя шаг, пошел своей дорогой. Ему было, о чем поразмыслить по пути.