***
В итоге Ланселот рад, что они не встретили маленькую Илию, пока Айрисфиль проводит для него экскурсию. Не то чтобы здесь было на что смотреть. Белый здесь — больше ощущение, чем цвет. Когда они проходят под изогнутыми тонкими ветвями ореховых деревьев, он замечает, что это место подходит характеру короля Кирицугу — но Айрисфиль кажется полной противоположностью. Она кипит энтузиазмом, радостно поясняя ему, насколько стары отдельные деревья и как она может определить их возраст. Она рассказывает, как она познакомилась с Кирицугу, как он впервые принес ей книги, и... — Вот здесь, — вдруг говорит Айрисфиль, останавливась под огромной ивой, покрытой наплывами льда, над ручьем, бурлящим талой водой. — Здесь мы решили, что выберем тебя нашим Слугой. — Действительно? Почему? Ее голос полон дразнящей насмешки: — Почему мы решили именно здесь, или почему мы выбрали тебя? — ...Второй вопрос, пожалуйста. Айрисфиль кивает, глядя на журчащий ручей. — Когда я была... младше, Кирицугу решил показать мне свои идеалы, а не просто рассказывать о них. Он приносил мне всевозможные книги о легендарных героях, но больше всего мне нравились истории про короля Артура и рыцарей Круглого Стола. Ланселот помимо воли улыбается. — Были ли они искусно сплетены? Айрисфиль на мгновение хмурится в замешательстве, потом кивает, понимая. — О да, они никогда не были скучными! Честно говоря, я не спала до рассвета, читая про турниры и подвиги. — Она смеется. — Кирицугу так удивлялся сначала. Я думаю, он ожидал, что мне больше всего понравятся любовные истории! — Истории — удивительная вещь: лучшие из них затрагивают сердце, и вовсе не зависят от пола. — Слово «пол» слетает с его губ без запинки, хотя в его время это значение почти не употреблялось. До чего же странное чувство, это знание-без-знания... Айрисфиль выглядит приятно удивленной. — Кирицугу тоже так считает, но он не скажет этого вслух. А сейчас он всё равно слишком занят, ему некогда читать истории. Ланселот хмурит брови. — Разве у моего короля нет времени для отдыха, чтобы провести его с вами? — Он внутренне напрягается в ожидании ответа. Радостное выражение Айрисфиль теперь словно скрывает тайную боль. — Кирицугу, он... у него есть мечта, которую он хочет исполнить, и хотя я — часть ее, но в ней есть не только я. Ты понимаешь, Сэйбер? Как знакомо — до боли — звучат ее слова. «Однажды юная королева сказала мне нечто похожее, в тиши летнего утра. Лучи рассвета отражались в ее глазах, блестящих слишком ярко, но я не мог разглядеть ее слез». — Сэйбер? Ты понимаешь? Айрисфиль подошла ближе, пока он был погружен в воспоминания, и теперь он пытается отодвинуться от нее так, чтобы это выглядело вежливостью, а не осторожностью. — ...Боюсь, что нет, моя го... Айрисфиль. Если вы можете пояснить? — Могу попробовать. Говоря иными словами... Кирицугу любит быть со мной, но, мне кажется, это в то же время причиняет ему боль. Он старается скрывать это, но я вижу в его глазах. Ему не нравится привязываться к людям; в итоге, я думаю, он предпочитает свои идеалы. — Айрисфиль негромко смеется и встряхивает головой; ее волосы плещутся на ветру, точно знамя. — Но всё в порядке, потому что мне тоже нравятся его идеалы! И я всем сердцем хочу претворить их в реальность — ради него и ради Илии. Ланселот изо всех сил старается, чтобы его улыбка выглядела искренней, а не вымученной. — Теперь я понимаю, почему вам так нравятся истории о моем короле и братьях-рыцарях. Ваши слова радуют мое сердце. Во всяком случае, это почти правда. К счастью, Айрисфиль принимает его слова за чистую монету и ни о чем не расспрашивает больше.***
Они путешествуют в Фуюки посредством самолета. Айрисфиль с радостью занимает место у окна и беспрестанно то указывает ему приметные места внизу, то восклицает, как далеко океан и какой он широкий. Ланселот садится у прохода, чтобы проще было добираться до уборной, когда пакета уже не хватает. Ему совсем не хочется портить свой черный костюм. Его мир сужается до тесной железной коробки, полной вопящих детей, их равнодушных родителей и спертого воздуха с металлическим привкусом. Даже самый злобный, покрытый бородавками дракон, не разбирающий вовсе, куда летит, был бы лучше, чем это... средство передвижения. Время тянется, точно замороженная патока, и в какой-то момент он задумывается, можно ли как-то ухитриться сменить свой класс Слуги просто от скуки. — Не хотите ли чего-нибудь выпить, сэр? — спрашивает стюардесса, глядя встревоженным карими глазами. — Если можно, стакан пива? Лучшее на ваш вкус, пожалуйста. — Конечно, сэр! Сейчас вернусь! — она уносится прочь со всей целеустремленностью и энтузиазмом юности. Когда пиво приносят, Айрисфиль отрывается от окна, чтобы поинтересоваться, что он думает о современных напитках. — Ну что? Как оно? — спрашивает Айрисфиль, пока Ланселот делает осторожный глоток. Он собирается ответить, когда вкус настигает его: отвратительное сочетание масляного сахара, скользящее по его горлу. На глазах выступают слезы, и он заходится в кашле; у него рождается теория, почему так много пассажиров выглядят так, будто им плохо. — Ой! — сокрушенно восклицает Айрисфиль, словно он ее младший брат, и от всей души хлопает его по спине. «Вы не должны этого делать», — хочет сказать Ланселот, но сдается под последним приступом сухого кашля. После этого фиаско ему удается немного подремать, а когда он просыпается — всего секунду спустя, как ему показалось — оказывается, что проклятое пиво таинственно исчезло. «Очевидно, оно ищет следующую жертву». Остаток полета Ланселот проводит, бездумно глядя в синюю обивку сиденья перед ним, и к моменту приземления узор на колючей ткани неотрывно стоит у него перед глазами. Когда самолет наконец касается твердой земли, Ланселот старается покинуть это адское устройство как можно скорее. Никогда еще земля — просто земля, на которой можно стоять, — не казалась ему такой долгожданной! Айрисфиль обещает в следующий раз наложить на него заклятие сна — впрочем, вероятность «следующего раза» не очень-то высока. По многим причинам. Как бы то ни было, он искренне благодарит ее.***
В эту ночь в замке Айнцбернов в Фуюки, наконец получив возможность отдохнуть, Ланселот видит во сне воспоминание. Это был вечер после рыцарского турнира, который Ланселот каким-то образом смог выиграть. Его юным глазам Камелот предстал тогда воплощенной радостью. Пиршественный зал был заполнен до краев смехом и песнями, и запахом наилучших яств и напитков. Его столько раз поздравляли и представляли столь многим рыцарям Круглого Стола, что без помощи вина он бы совсем растерялся. Камни стен буквально источали тепло, и не только от факелов. Наконец, Ланселот решил, что ему нужно немного свежего воздуха, поэтому он вежливо извинился и вышел наружу, на двор для тренировок. Разумеется, там никого не было. Все наслаждались пиром, как иначе... Когда он ступил на залитый луной двор, покрытый утоптанной глиной, где соломенные чучела-мишени стояли в каменной неподвижности, а деревянные учебные мечи отбрасывали длинные тени, он понял, что ошибся. — Доброго вечера, — произнес король Камелота с едва заметной удивленной улыбкой. — Я вижу, вы тоже утомились от пиров и сборищ, сэр рыцарь. Ланселот улыбнулся в ответ, стараясь успокоить пробиравшую его нервную дрожь. Он впервые разговаривал с королем Артуром наедине. Он не мог позволить себе ни единого неверного шага. Король Артур бросил ему тренировочный меч, разогнав его мысли. Ланселот с легкостью поймал его, заметив вырезанное на рукояти имя: «сэр Кей». — ...Ваше Величество, что?.. — Думаю, поединок поможет развеяться, — сказал король Артур; в его улыбке на сей раз мелькнул вызов. Ланселот не мог удержаться от смешка, с легкостью встав в фехтовальную стойку. — Хорошо же — но не щадите меня, мой король! Король Артур рассмеялся в ответ, его зеленые глаза сверкнули едва ли не ярче луны: — Я ожидаю от вас того же, сэр Ланселот Озерный! — Сэйбер? Сэйбер, проснись! — встревоженный голос Айрисфиль разбивает воспоминание, как камень — оконное стекло. Ланселот издает лишенный достоинства звук и заставляет себя проснуться. Он садится на широкой, мягкой постели, предоставленной ему, и ориентируется в пространстве так быстро, как только может. — В чем дело, Айрисфиль? — Ланселот думает о своем короле — наверняка он один и без защиты. Он пытается не думать о худшем. — Что-то случилось? На лице Айрисфиль — нечто среднее между беспокойством и гневом. — Думаю, можно и так сказать, — она опускает руку на столик около кровати, словно ища опору. — Благодаря неожиданной гибели Ассасина час назад Война Грааля началась прежде срока. — ...Ясно. Замок в безопасности? — Почти; нужно установить еще несколько барьеров. Ты полагаешь... Ланселот выскальзывает из постели и призывает свои доспехи в облаке черно-синих кружащихся пылинок. — Тот, кто убил Ассасина, не соблюдает правила. Нам следует подозревать — нет, ожидать — нечестной игры. Айрисфиль кивает; теперь она выглядит чуть спокойнее. — С Кирицугу всё будет в порядке. Я рассчитываю на то, что ты защитишь меня. — Может показаться, будто она читает его мысли. Ланселот кланяется и, взяв ее тонкую руку загрубевшими пальцами, касается губами ее костяшек. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить вас, моя госпожа. Блеск в ее глазах — лишь игра света, не более. 2. Всегда говорить лишь правду К своему стыду, Ланселот обнаруживает, что все его тревоги и порывы защитить были бессмысленны — ни один Мастер или Слуга не осмеливаются напасть на замок Айнцбернов. Даже король Кирицугу и его оруженосец Майя Хисау прибывают на следующее утро после гибели Ассасина, не жалуясь ни на что, кроме разве что пробок на дорогах. — Даже не знаю, испытывать ли мне облегчение или подозрения, — говорит Айрисфиль. Она обнимает своего мужа — так крепко, что Ланселот слышит, как похрустывают его кости. — Я рада, что вы оба в порядке... Король Кирицугу что-то нежно отвечает ей — Ланселот переключает внимание на очередную чашку кофе, чтобы не подслушивать настолько личный разговор. Майя (еще одна из тех, кто не желает «вычурных титулов») отходит к окну, выходящему на земли замка, чтобы не мешать. Ланселот следует за ней. — Похоже, ты лучше справилась с защитой моего короля, чем я сам, — негромко замечает Ланселот, и Майя бросает на него задумчивый взгляд. — Сочту это комплиментом, — говорит она; пар, поднимающийся от ее чашки с кофе, оседает на оконном стекле. — В конце концов, против других Слуг именно ты — наш главный шанс выжить. Ланселот не сдерживает нервный смешок: — Надеюсь, ты права. — Я тоже надеюсь, — она говорит спокойно и размеренно, напоминая сэра Бедивера. — Госпожа Айрисфиль — не единственная, кто хотел бы, чтобы Кирицугу пережил эту войну. Ланселот внимательно смотрит на нее. — Ты не хочешь жить? — Вряд ли я выживу, — Майя отпивает кофе — жестом, похожим на движения заводной игрушки. — Я намерена выполнять свою работу до конца — не больше, не меньше. Уверена, такой, как ты, может оценить это. — Хм. Да, наверное. Он замечает, как Майя смотрит на короля Кирицугу, и в глазах ее мелькает знакомое тепло — прежде чем скрыться за отстраненным профессионализмом. «Похоже, мы делим общую трагедию». Майя снова поворачивается к нему, сжав губы тонкой нейтральной линией. — Каково это было — когда ты был с женщиной, которую любил? Ланселот опускает взгляд в темно-коричневые глубины чашки с кофе. — По правде говоря, было куда лучше, когда мы могли быть все вместе, втроем. В этом романе оказалось больше горечи, чем сладости. Он не глотает слова, выговаривает всё четко; он не хочет видеть, как разорвется еще одна связь, если этого можно избежать. — ...Понимаю, — Майя хмурит брови. — Даже если госпожа Айнцберн, в конце концов, не более чем марионетка, она... она улыбается искренне, радостно. Она считает меня другом. — Советы никогда не были моей сильной стороной, но... береги себя и вашу дружбу, как только можешь, — он поднимает чашку. — За твое здоровье — и за них. Призрак благодарной улыбки скользит по лицу Майи, когда фарфор со звяканьем соприкасается.***
Это была худшая метель из всех, что случались в Камелоте за многие годы; окна трескались от холода, крыша замка зловеще скрипела, и днем и ночью ветер выл и стонал у ворот, точно армия неупокоенных душ. В то утро Ланселот забрался на кухню, где было хоть немного теплее; один только сэр Кей уже не спал, как и подобало сенешалю Камелота. Ни один из них не был ранней пташкой, и они поглощали хрустящую яичницу и подгоревший бекон и пили горячий яблочный сидр в молчании. Наконец, сэр Кей заговорил: — Артур благоволит тебе. Они с Гвиневерой считают, что ты — идеальный рыцарь, тот, чья слава переживет сам Камелот. — Камелот не падет никогда, — от одной мысли об этом ему стало не по себе. — Надеюсь, что это так, — сэр Кей сделал долгий глоток сидра, прежде чем со стуком опустить кружку на стол. — Но ты упускаешь суть, сэр Ланселот. Артур желает твоей дружбы. Гвиневера... она желает твоей страсти. Я знаю, что ты видишь это, не утруждай себя оправданиями. Ланселот неловко заерзал в своем дубовом кресле у очага; ему вдруг стало отчего-то жарко. Сэр Кей невесело улыбнулся ему и отвернулся, глядя в пламя. — Суть в следующем: знай, где лежит твое сердце, когда исполняешь свой долг. Но помни, что ты — человек, а не инструмент для рыцарства. — Так что же мне делать тогда? — Ха. Я не слишком-то умею давать советы. «Следуй за тем, что делает тебя счастливым» — так сказал бы мой отец. Ланселот подумал о едва заметной, неожиданной улыбке короля Артура, о легком, искрящемся смехе Гвиневеры — и ему оставалось лишь безмолвное отчаяние.***
В каком-то смысле Ланселот рад, что битвы Святого Грааля проходят по ночам — так куда меньше шансов, что невинные люди попадут под удар, и так куда легче не видеть в своих противниках людей: легче убивать их. Ланселот и Айрисфиль следуют за следом маны (и гнилой крови), оставленным глупым Мастером Кастера. Их пути встречаются в грязном переулке, где упомянутый «Мастер» пытается загипнотизировать какую-то «ночную бабочку» с помощью контролирующего мысли браслета. — Ну же, мисс! Вы заслужили честь стать моим новейшим объектом! Где еще вы станете знаменитой, а? — ...Да, — мертвым голосом отвечает женщина; ее вьющиеся черные волосы скрывают лицо. — Я пойду с вами. Сделайте меня знаменитой. — Разумеется! — говорит рыжеволосый Мастер. Его пурпурный браслет пульсирует светом и силой. Неоновые огни вывески наверху превращают его лицо в чудовищную маску из оранжевого света и глубокой тени, и Ланселот потрясен, увидев, как молод этот мальчишка — он, пожалуй, не старше сэра Персиваля. Даже его возбужденная болтовня про Мэри Келли — болтовня мальчишки, пьяного собственной юностью. — Как мог он оказаться втянутым в это? — бормочет Ланселот — обращаясь больше к самому себе, чем к Айрисфиль. Прежде, чем та успевает ответить, нечеловеческий рев достигает их ушей. Схватив Айрисфиль за руку, Ланселот телепортирует их прочь с грязной улицы — на вершину одного из заброшенных зданий, стоящих вокруг. Айрисфиль молчит, прислушивается вместе с ним — ожидая, когда рев раздастся снова. Странный Мастер-мальчишка не заметил звука, слишком поглощенный собственным монологом и «внимательно слушающей» будущей жертвой. Где-то сигналит машина. Крысы снуют туда-сюда вокруг мусорных мешков, точно блохастые завоеватели. «Должно быть, мне послышалось. Наверняка это был мотор мотоцикла». Ланселот уже собирается расслабиться, когда Айрисфиль приглушенно вскрикивает. Ее дрожащий палец указывает вниз, на переулок... на едва заметный силуэт, крадущийся к юному охотнику и его добыче. Теперь рев слышится снова — львиный рык несдерживаемой ярости. У Мастера-мальчишки нет даже времени испугаться. Его череп с легкостью раскалывается на части, сжатый алой латной перчаткой. Ланселот успевает вытащить из ножен Арондайт — как раз вовремя: неизвестный убийца прыжком взлетает вверх и приземляется на крышу здания напротив них. Рыцарь в запятнанной кровью броне, с лицом, полускрытым кольчужным капюшоном. Его глаза укрыты железом и тенью. Изорванный плащ спадает с его плеч — Ланселот различает проблески синего в море красного, и клочки свалявшейся меховой опушки по краю. Рот, полный острых клыков, растянут в зверином оскале — это может быть только Берсеркер, никто иной. Ланселот тщательно игнорирует всё то, что кажется ему знакомым в облике этого рыцаря. — Сэр рыцарь, — говорит он, поспешно размышляя. — Мы также хотели заставить этого человека заплатить за его преступления. Разве мы оба не на стороне справедливости? Берсеркер хрипло выдыхает, дрожа всем телом от яростного желания рвать, калечить, драться. Ланселот понимает это желание — даже слишком хорошо понимает — и не может упрекнуть его. — У меня нет намерений драться с тобой, сэр рыцарь, во всяком случае, пока у нас есть общие дела, которые нужно обсудить. «И даже если бы я хотел — ты бы, несомненно, победил». Айрисфиль смотрит на него с тревогой и недоумением, пока наконец ее глаза не загораются пониманием. — Берсеркер, твой Мастер — наверняка хороший человек, если приказал тебе атаковать этого безумного мага. Думаю, это заслуживает перемирия, не так ли? Берсеркер замирает на мгновение, словно задумавшись — или слушая приказы своего Мастера. Его доспехи чуть слышно позвякивают — он продолжает дрожать. Одинокое насекомое — изжелта-зеленое, похожее на цикаду, — с жужжанием взлетает с улицы внизу. Оно зависает перед лицом Айрисфиль, опасливо покачиваясь. Его жвалы издают странный, жесткий и скрипучий звук, затем еще и еще, и с огромным усилием скрип складывается в слова. — Нет. Вражды. С вами. Буду. Контролировать. Берсеркера. Надеюсь. Токиоми. Мой. Айрисфиль кивает. — Честная сделка. Мы оставим Тосаку тебе. Но после этого нашему перемирию конец. Такие условия тебя устроят? — Да. Спасибо Айнцберн. Берсеркер. Идем. Слова насекомого обрываются. С усталым жужжанием оно улетает прочь. После напряженной паузы Берсеркер нехотя разворачивается и спрыгивает в ночь; изорванный плащ бьется за его плечами. Ланселот тихо выдыхает. — Это было... нелегко. Айрисфиль кивает: — Думаю, нам лучше вернуться на базу — Берсеркер, похоже, собирается охотиться. — Да, это мудрое решение, — Ланселот с тяжелым сердцем убирает Арондайт в ножны — ему о многом нужно подумать. — Мы должны немедля предупредить короля Кирицугу. Айрисфиль смотрит вниз, на залитую кровью улицу, и кивает с серьезным лицом. — Да.***
В день, когда король Артур отправился в поход за Святым Граалем, он велел Ланселоту помочь ему оседлать коня. Это не было оскорблением — всего лишь традиции Камелота. В каждой битве или походе один из рыцарей Круглого Стола помогал королю подготовиться. Но истинный смысл этой затеи состоял в том, чтобы дать королю возможность поговорить со своими рыцарями и поднять их боевой дух. И потому Ланселот вошел на конюшню с любопытством и тревогой, но без чувства унижения. «Мы с Гвиневерой ездили кататься вчера; солнце тепло касалось наших щек, и она собирала для меня дикую землянику. Благословенна жизнь, доставшаяся мне, — и кажется больше похожей на сон, чем когда-либо прежде. А он... знает ли он?..» Мысли путались и кружили, неустанно осаждая его разум и сердце, и он с трудом заставил себя успокоиться. Король Артур стоял рядом со своим жеребцом, Хенгроеном, облаченный в синюю и серебряную броню и выглядящий героем до последней капли. Его светлые волосы сияли белым под солнцем — ярче, чем корона, которую он носил лишь для торжественных случаев. Ланселот взглянул в его ясные сине-зеленые глаза, и тревога охватила его. «Что, если я вижу вас в последний раз?» — Спасибо, что пришли, сэр Ланселот, — сказал его король, и мелькнувшая за формальностью искренняя приязнь заставила сердце Ланселота сжаться. — ...Отчего бы я мог не прийти, ваше величество? Король Артур негромко рассмеялся и не ответил. Но его улыбка была уже не такой теплой, как прежде.***
Когда Айрисфиль рассказывает Ланселоту, что Лансер и его Мастер пали от рук Берсеркера, он отправляется беспокойно мерять шагами стены замка — вспоминая каждого рыцаря, которого он знал (и, благодаря Граалю, многих из тех, кого он никогда не знал), и пытаясь сопоставить их с Берсеркером. Сэр Мордред... сэр Галахад... король Ричард Львиное Сердце... Нет, ни один из них не подходит. Есть кое-кто еще, кто может быть Берсеркером, но он трусливо отбрасывает эту мысль, едва она касается его разума. Если король Кирицугу и встревожен бесцельными блужданиями своего рыцаря, он не говорит об этом. Он вообще редко говорит с Ланселотом — кажется, что его слова предназначены лишь для ушей Айрисфиль или Майи. И дело даже не в его молчании, куда хуже выглядит отсутствие эмоций в его глазах: словно все следы человечности были стерты из них. Он напоминает одного из тех разбойников и убийц, осмеливавшихся называть себя рыцарями, которых так много развелось во время правления короля Утера. Это сравнение приходит Ланселоту в голову, когда он проходит мимо «штаба» — на самом деле просторной гостиной, где король Кирицугу и Майя разложили карты, винтовки и пистолеты, и прочее снаряжение, необходимое для их очередного задания. Дверь приоткрыта, и Ланселот слышит, как Майя и Айрисфиль разговаривают приглушенными голосами. Сквозь щель он видит Майю, поддерживающую Айрисфиль — та едва не падает. Сама Айрисфиль выглядит уставшей, больной, но совсем не расположенной принимать жалость. Он заставляет себя отвести взгляд и ускоряет шаг — только для того, чтобы чуть не врезаться в короля Кирицугу, который тоже прислушивается, оперевшись о стену. Ланселот немедленно отступает и коротко кланяется. — Прошу прощения, м... — Не утруждай себя. — Эти слова могли бы прозвучать из уст каменной статуи. Только дым от его сигареты двигается, поднимаясь к скрытому темнотой потолку. — Не называй меня «мой господин», «король», или еще чем-то вроде. Мы не состоим ни в каких отношениях. Ты — мой инструмент. — ...Разумеется, — Ланселот неловко откашливается. — Я оставлю вас наедине с вашими мыслями. — Ты хочешь знать, о чем они говорят? «Я не глупец». — Они говорят о смерти. — Рука, сжимающая сигарету, не дрожит. — Смерти Айрисфиль. Ланселот не может выговорить ни слова. Кажется, будто его сердце одновременно обрывается и гулко бьется. — Кастер наконец «умер» недавно, после того, как его оставшаяся мана развеялась. Похоже, что Арчер и Райдер убили друг друга — судя по слабости в руках и ногах Айрисфиль. Ее утраченное осязание — возможно, знак того, что Тосака и другой Мастер также мертвы. — Почему она умирает? — он догадывается, каким будет ответ, но всё равно должен услышать его. — Она — сосуд для Святого Грааля, и сосуд наполняется. — Кирицугу позволяет ему осознать эти слова, пока медленно затягивается сигаретой. Неверящий выдох — почти рык — срывается с губ Ланселота. — И вы позволите ей умереть ради вашей мечты? Вашей жене? — Лучше моя жена, чем моя дочь. — Нет такой мечты, такого желания в этом мире, что стоили бы этой цены. — Я хочу спасти мир. Я хочу, что Война Святого Грааля никогда больше не повторилась. Я хочу, чтобы это был спокойный мир — ради Илии. Я сделаю то, что должен сделать, чтобы это осуществилось — и если это значит, что моя жена должна умереть, так тому и быть. И прежде чем ты спросишь — она тоже хочет исполнить мое желание. Разум Ланселота пронизывает холодное, горькое понимание. — Боже... вы оба безумны. — Кому и знать, как не тебе. Должен ли я использовать Печать Приказа, чтобы сохранить твою верность, или достаточно сказать что-то насчет «чести»? Ланселот сопротивляется желанию ударить, сломать этого человека, призвавшего его. Бездумно он отыскивает куда более болезненный способ уязвить его. — Это желание порочно. Пусть же Грааль покажет вам всю его низость и заставит захлебнуться в ней. Лицо безумца чуть заметно дергается. Впервые он показывает истинную ненависть, и Ланселот доволен без меры. Безумец прижимает пальцы к Печати Приказа, и она мерцает, точно угасающие угли. — Иди и умри, и позволь Граалю наполниться. Можешь не торопиться, у нас есть время. Губы Ланселота изгибаются в мертвенной усмешке. — Ваша щедрость делает вам честь. Сжав кулаки, он шагает прочь. Его разум кипит тревогой и невнятными планами — спасение, уничтожение или что-то еще, он и сам не смог бы сказать. Теперь он не заботится о том, чтобы не создавать шума. Он надевает доспехи — не столько из предосторожности, сколько назло. Возможно, это мелочно — с лязганьем расхаживать по замку, будто мстительный призрак, но это доставляет удовольствие... на некоторое время. Затем он возвращается к мрачным мыслям, не в силах забыть напряженное, искаженное болью лицо Айрисфиль после того, как они впервые встретили Берсеркера и увидели его работу. Знала ли она всегда о своем долге? Вправду ли она — воплощенный Грааль? Если так... ее увлечение легендой о короле Артуре выглядит горькой иронией. Ланселот понимает, что пришел в библиотеку замка — в этом есть смысл; лучшего места для размышлений, кроме разве что церкви, не найти. Увы, эта комната — такая же пустая и безликая, как и другие. Он смотрит на ряды полок, на неестественно обнаженное темное дерево. Здесь нет историй, нечего ни читать, ни рассказывать. Он с тоской вспоминает бардов Камелота, которые делились историями столь же щедро, как дерево делится созревшими плодами. Король Артур любил рассказы о героях былого; Гвиневера плакала, слушая об увядании Древних Путей. Король Артур так редко смеялся — слышать эту тихую радость после представления барда было... Он вздыхает, трет глаза — комнаты здесь полны пыли; пылинки мерцают и кружатся в лунном свете бледным подобием звезд. «Я должен быть честен с самим собой. Несомненно, есть причина, по которой мои мысли так часто наполняются воспоминаниями о короле Артуре. Грааль, похоже, ценит возвышенную трагедию — что ж, я не должен его разочаровывать». Он не тратит лишнего времени на обдумывание этого откровения. Неважно, что его разум неотступно твердит одно: «безумие Берсеркера — твоя вина, ты оставил своего короля и предавался собственному отчаянию, пока он сражался один», — он уверяет себя, что есть способ остановить это безумие. Телепортировавшись из замка, он устремляется в ночь. Он отказывается прощаться — инструменты, в конце концов, не разговаривают. И ему больше нечего сказать.***
Ланселоту не требуется много времени, чтобы найти Берсеркера — его грубая сила и жажда битвы сигналят на весь Фуюки, будто маяк. Берсеркер и его Мастер ждут в парке, под крышей беседки. Ланселот видит детские следы, отпечатавшиеся на мокрой траве и земле. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: скрывающий лицо капюшоном маг — не жилец. Его тело дрожит от холода и боли. Ланселот с трудом сдерживает отвращение, когда нечто проползает между его свитером и кожей — нечто, предполагающее тысячу равно неприятных возможностей. — Итак, ты наконец решил показаться. Жаль, что нам не удалось поговорить спокойно перед смертью Токиоми. Ланселоту нечего ответить на это. Маг снимает свой черный капюшон, открывая седые спутанные волосы и изуродованное лицо цвета пепла. Он чуть поворачивает голову, глядя на него единственным здоровым глазом. — Меня зовут Кария, я... из семьи Мато. — «Но не в союзе с ними», ясно слышится подтекстом. — Зачем ты называешь мне свое имя? Кария улыбается — тихо и печально. — Ну... рыцари ведь всегда так делают перед битвой, верно? И поскольку Берсеркер не может... думаю, кто-то должен начать это как полагается, да? Ланселот позволяет себе улыбнуться в ответ и даже хмыкнуть. — Похоже, что Грааль перепутал нас — какому Мастеру должен достаться какой Слуга. Кария дергает плечом — видно, что это стоит ему немалых усилий. — Я не знаю. Берсеркер, она... она старается, как только может. Я не вправе просить чего-то большего. Это была не моя идея — призвать ее такой, но мы постарались это использовать. ...Она? Ланселот едва удерживается на ногах, когда кольчужный капюшон Берсеркера откидывается — и он видит, что его догадка была верна; видит, что он подвел своего короля не единожды. Искаженное лицо женщины смотрит на него, ярко-зеленые глаза пылают яростью. Ее белая — цвета кости — плоть, на которой выступают гнилостно-зеленые вены, искривилась и сделалась похожа на лицо, вырезанное в дереве. Светлые волосы, белые в лунном свете, стянуты одной из синих лент Гвиневеры. «Мой король!..» Ланселот чувствует, как колеблется его решимость. Слова сэра Кея о том, что следует знать, где лежит сердце, когда ты исполняешь свой долг, вдруг кажутся намного суровей, и непролитые слезы Гвиневеры, полные сожаления и горя, скрывают за собой больше, чем просто страдания женщины, не могущей выбрать между двух возлюбленных. Надо отдать ему должное: Кария смотрит так, словно он сожалеет. — Ты, должно быть, Ланселот, — это звучит почти как извинение. Негромкие слова странным образом приводят его в чувство. Они возвращают ему веру в свою цель. «Я никогда не отступал от поединков, когда считал ее мужчиной. Каким же трусом я буду, если отступлю сейчас...» — Да, — кивает Ланселот, обнажая Арондайт. — Верно. Начнем же, мой король. Король Артурия отвечает кратким промельком зубов — это можно назвать усмешкой, но Ланселот не позволяет себе надежды. В вихре и звоне стали быстро становится ясно — они не равны, как было прежде. Король Артурия собрала все дополнительные силы, которые только может предложить класс Берсеркера, и Ланселот вынужден постепенно отступать. Но он не согласился бы ни на что иное. Поскользнувшись на мокрой траве, он едва уворачивается от удара, иначе снесшего бы ему голову. Эскалибур отсекает кончик его уха и кусок волос. Ланселот успевает пнуть противника под колено, и король Артурия падает. Он прижимает ее к земле, пальцы в латной перчатке скребут по скользкой рукояти Эскалибура, но ему никак не удается вырвать меч из рук его короля. Напрягая шею, она пытается укусить его. Ее рваное дыхание обдает жаром его лицо. Не находя других вариантов, он обрушивает «яблоко» на рукояти Арондайта на ее запястье. Трескается и ломается кость. Его король вскрикивает и роняет Эскалибур — и тут же кулак второй, несломанной руки врезается в его лицо. Он слышит, как с глухим треском ломается его нос, чувствует обжигающую боль и горячую кровь, текущую по подбородку. Король Артурия снова поднимает руку. На этот раз ее пальцы смыкаются на его шее и давят. Воздух покидает его легкие, но Ланселот не прекращает бороться. Его мир сужается до белых пятен перед глазами и смутного ощущения собственных пальцев, царапающих и бьющих врага под ним. Это отнюдь не поединок, достойный рыцарей. Но это не имеет значения — он ждал руки короля Артурии на своем горле и ее криков ярости долго, очень долго. Как странно, что он не мог заставить себя признать это прежде. Теперь — и только теперь — он осознаёт, что хочет задать ей вопросы, хочет столько ей сказать: «Ваше прощение за мои проступки казалось жестокостью — но могли ли вы заставить себя ненавидеть свою королеву и меня? Или эти сплетения любви и долга ожесточили и вас тоже? Могли ли мы справиться с нашим безумием вместе? Можем ли мы?» «И всё же... Я не сожалею о том дне, когда стал вашим рыцарем. Те дни, что мы провели вместе, до сих пор согревают мое сердце...» Его тело начинает колебаться, обращаться в пыль и таять. Смутно он чувствует, как его король тает тоже. Он не знает, что случится с ее Мастером, и внутренне надеется, что он выиграет Грааль. На мгновение его зрение обретает ясность, и он четко видит своего короля в последний раз. Несмотря на кровавые рубцы и ссадины на лице, ее глаза по-прежнему сияют так же ярко, и по-прежнему взывают к его верности. Ее разбитые губы беззвучно шевелятся: «Спасибо тебе». Пока мир тает вокруг него, эти слова находят темные трещины в его душе и — совсем немного — исцеляют их. Он оставляет Войну Святого Грааля с этим крохотным обещанием в сердце. «Возможно, мы еще разделим счастливый сон, мой король».