Seats alone

В какой-то момент Чихун не выдерживает самого себя. Вспоминается вдруг, как Джехё ляпнул однажды, вроде бы и в пустоту: Иногда мечта сбывается так поздно, что злит больше всего на свете. И думаешь – наоборот надо было загадывать. Надо, надо было наоборот всё загадать, всё не правильно теперь, не хорошо, не здорово всё! И дружба эта, пусть уже даже не за уши притянутая, уже совсем настоящая – злит. Чихун затыкает уши наушниками, выползает из нагретой кровати, оставив Букаху под одеялом, и тихонечко шагает по тёмной комнате. Все спят, конечно же спят – утро скоро. Все пятеро, спят, сны свои, интересные или скучные, рассматривают. Пятеро. Пятеро. Чихо теперь не должен отчитываться, Чихо теперь ничего не должен, даже дома ночевать. И раньше не ночевал, тогда – не ночевал. Но был должен, а теперь вот сняты с него все обязательства. И раньше это просто ранило, а теперь буквально наизнанку выворачивает, с ума сводит, и ярость не даёт сомкнуть глаз. И даже мудрый порой Джехё-хён сейчас не нужен, сам понимает – ревность. Остаточная, фантомная, как боли. Ревновать некого и не к кому, незачем и права нет. Да кого это всё волнует... Чихо теперь дома не ночует совсем, у Чихо теперь море разливанное девочек-мальчиков, Чихо там весело, в его прокуренном и пьяном где-то. И так правильно, так и должно быть, потому что Чихо же – свободный человек, красивый и вообще весь такой классный парень – нехорошо страждущих такого чуда лишать. Тем более раз уж само чудо не против. Рассказать даже некому, чёрт подери. Да и нечего рассказывать, кроме того, что таким дураком оказался, что подумать страшно. Чихун идёт по тёмной комнате, крадётся на носочках, забирается осторожно на кровать у окна, какую ночь пустующую. И нет, не из романтических побуждений. Не подушку погладить, как тогда бывало, не в одеяло носом уткнуться, ни разу уже его запах не хранящее, но можно же выдумать. Нет. Просто кровать-то – у окна, и небо чистое, и луну так хорошо видно. Чихо никогда не любил тут спать – светит же, чертовка, что софиты на сцене. Кровать у окна, луну замечательно видно, Чихун садится по-турецки, в озерцо молочного света, и включает музыку громче. Чем тебе хуже, тем громче звучит музыка. Песня играет по кругу – уже какие сутки. Чихун смотрит на бледный блин луны и чувствует горячую мерзоту в уголках глаз. Он вдруг стал старше, повзрослел в один миг, всем собой повзрослел – когда в первый раз в жизни почувствовал в себе ревность. Осознал в себе. А взрослым мужикам плакать не к лицу, негоже им реветь, да ещё и по ночам, на луну глядя. Тем более – по мальчишкам, пусть и самым важным в жизни, по беспечным весёлым шлюхам с перегнившим тяжёлым нутром – нельзя. Чихун это твёрдо знает. Поэтому ревёт, тихонечко, бесполезно и тайно. Так тайно, что слёз этих даже Букаха любимая, верная, родная – не увидит никогда. Пусть думает, зеленобокая, что Чихун по-прежнему лёгкий добрый мальчик, которому со всего радостно, которому больно если – то тоже легко и поправимо. Что он всё ещё ребёнок, а вовсе не злой, загнанный сам собой в угол мужик. Если бы кто проснулся сейчас – точно бы решил, что Чихун рехнулся. Но они спят, спят, молодцы. И, быть может, там, далеко-далеко, на этом самом сером блине – есть кто-то, кто слышит. Слышит всё из сердца, совсем не из плеера или беззвучного рта. Быть может этот кто-то слышит, слышит всю эту болючую, ревнивую, злую тоску в совсем не привыкшем к таким взрослым заворотам сердце. Слышит и смеётся. Дурак потому что, дурак дурацкий, получил же, что хотел. А теперь ревёт, тоже как дурак. Нечего таких жалеть. Чихо там хорошо, весело ему там, пьяно и громко, шумно и легко. И никто не ждёт его домой, никто не требует, не капризничает и не упрекает. Упрекает, ещё как. И ждёт, каждую ночь ждёт. Только Чихо этого знать не нужно. Нельзя даже. Нельзя. Нет. Нельзя. Чихун – мальчик обязательный и умный, он всё очень хорошо понимает. Сам оттолкнул, сам просил, умолял – ничего свыше дружбы, пожалуйста. Не надо больше любовей этих, истерик – устал. С Чихо встречаться – что ветер на поводок посадить – невозможно. Невыносимо. Нечего теперь локти грызть. Чихун твёрдо говорит себе, что Чихо никогда, никогдашеньки не узнает, что всё вот это происходит внутри. Раз уж даже Букаха не в курсе, то Чихо и подавно знать нельзя. Чихо-то, в отличии от монстрика с человеческим ртом – прощать вот совсем не умеет. Поэтому Чихун каждую секунду жизнит теперь играет. Изображает из себя, себя же самого, только словно не взрослел. Словно не ревнует ко всем этим блядям. И Чихо доволен. Чихун даёт себе слово молчать обо всём этом кошмаре, тихо выбирается с кровати, идёт на кухню и осторожно запирает дверь. Напоминает себе – не выдавать чувств. Ни за что. Никогдашеньки. Но ведь друзья же, можно позвонить. В пять-то утра, конечно. Чихун готовится к шуму в трубке, готовится задать пару дежурных вопросов, формулирует так, чтобы ответ получить подлиннее. Чтобы голос послушать, что ли. Или отвлечь, оторвать, отнять у всех этих чужих, хоть на минуточку. Чихун закрывает глаза. - Чихуни? Голос в трубке звучит устало, звучит спустя всего два гудка. В тишине звучит. Немного сонный, немного изумлённый. Чихун так удивляется, что не успевает себя остановить ... ... А в песне этой, что сутками, сутками из наушников звучит, в целом, есть только одна важная часть. Только одна, и Чихун беззвучно повторяет строчки, немного запаздывая, как раз за разом повторял... - I know you're somewhere out there, somewhere far away, I want you back... My neighbors think I'm crazy but they don't understand - You're all I have... Чихо долго и очень внимательно молчит в трубку. - Прости, - быстро басит Чихун, проклиная всё на свете, зажмурившись и просто не зная, что делать, - прости, я не думал, что ты... - Просто попроси меня вернуться... домой, - тихо говорит Чихо, с нотками строгости в голосе. - Вернись, - Чихун кивает, - пожалуйста. Без тебя плохо. - Долбоёб, - совсем не безобидно бурчит Чихо, - ты мудила, Пё Чихун. Нашёл, чему у меня выучиться. Я приеду сейчас. Чихун немного слушает короткие гудки, совершенно не зная, как быть и чего ждать. Он открывает глаза, смотрит в окно и знает только одно – там, на луне этой, точно есть кто-то, кто его слышит. И каждый раз слышал. Быть может смеялся над ним, быть может жалел. Но слушал. И следующей ночью Чихун расскажет ему новую историю. Если повезёт – со счастливым концом. OWARI