Ты этого стоишь

Кисть оставляет большую и некрасивую кляксу вместо последней черты иероглифа, и слово расплывается черным пятном. Лань Ванцзи вздыхает и откладывает кисть в сторону на подставку, чтобы не наделать еще таких же чернильных разводов, смотрит на стол, пытаясь найти, чем стереть помарку. Хотя теперь все равно придется все переписывать заново. — Сделай это. Вэй Усянь сидит напротив — совсем как в их юности, когда он вообще выглядел по-другому, когда болтал без умолку, когда волосы у него были настолько длинные, что вот в таком же точно положении подметали пол, собирая кончиками лепестки цветов, которые заносило ветром в окно библиотеки. Лань Ванцзи чувствует, как просится на лицо улыбка — да, он совсем редко улыбается и лишь самыми уголками губ, но от воспоминаний теперь не так, как раньше, нестерпимо больно, а тепло. По крайней мере от тех, в которых Вэй Усянь носился вихрем по Гусу, нарушал правила, смеялся много и звонко, приставал с расспросами и тут же забывал, о чем спрашивал, чтобы перескочить на какую-то другую тему. От таких воспоминаний — тепло. Но не от тех, о которых говорит супруг вот уже вторую неделю. — Я не умею, — не моргнув и глазом, уверяет Лань Ванцзи, скрещивая руки на груди. — Врешь. Из легких так и грозит вырваться тяжелый выдох. В глазах, которые сейчас пристально смотрят на него, как пеплом осыпают, столько решимости и упрямства, что любой уже перестал бы спорить. Но не Лань Ванцзи. Не помогает ничего: ни заверения в том, что эта практика уже давно не применяется, ни запреты, ни правила на Стене Послушания, ни последний, но главный аргумент, который приводит Лань Ванцзи — «тебе от этого будет больно». Ничего. Хотя кто бы мог в этом сомневаться, если перед ним человек, добровольно пошедший на невыносимые муки, чтобы спасти друга, хотя шансы были лишь пятьдесят на пятьдесят? Но сейчас-то не нужно никого спасать. — Сделай. — Вэй Ин! — отзывается Лань Ванцзи, укладывая ладонь на испорченную чернильным пятном рукопись и сминая лист пальцами. Как его убедить? Это же самый упрямый человек из всех ныне живущих, если он что-то вбил себе в голову, не помогут уже никакие доводы. И зачем Лань Ванцзи вообще оставил его в тот день в библиотеке? Брат совсем недавно вернулся к выполнению обязанностей главы ордена, и Лань Ванцзи бросил все силы на то, чтобы помочь ему, из-за чего часто оставлял Вэй Усяня одного. И если сначала тот находил себе прекрасные занятия: обучал адептов, пока дядя не видит, помогал Лань Сычжую или восстанавливал собственные силы, — то потом стал пропадать здесь, в библиотеке. И Лань Ванцзи бы, может, и не придал этому никакого значения, если бы неделю назад перед ним не положили древний фолиант с техниками, которые применялись орденом Гусу с давних времен. Это была большая и тщательно хранимая драгоценность ордена, которую с большим трудом спас из пожара и сумел сохранить Лань Сичэнь. Лань Цижэнь бы, наверное, снова начал исходить кровью из цицяо, узнай он о том, что этот особо оберегаемый фолиант попал в руки такого человека, как Вэй Усянь. Но, на правах супруга Лань Ванцзи, тот имел доступ к любым отделам библиотеки, о чем сам Лань Ванцзи уже успел неоднократно пожалеть. Вэй Усянь кого угодно может ввести в заблуждение — сделать вид, что что-то не имеет никакого значения, для него легко и просто. Он уже настолько привык прятать настоящие эмоции за шутками и смехом, что и сам верит в этот обман. Но на Лань Ванцзи это не действует: ни годы назад, когда они еще были совсем юными, ни тем более — сейчас. И он знает прекрасно, что Вэй Усяня может сломать то, что он увидит. — Тебе недостаточно того, что ты уже и так знаешь? — спрашивает Лань Ванцзи, выбрасывая скомканную бумагу в кучу к другим, которые уже успел испортить за сегодняшний день. Вэй Усянь упрямо качает головой. И вдруг поднимается на ноги, обходит стол с угла и падает на колени рядом, берет за руку. Лань Ванцзи разворачивается, обхватывает его ладонь пальцами в ответ — привычно, на инстинктах. — Если я могу это увидеть, я хочу это увидеть, — говорит Вэй Усянь, заглядывая в глаза. Лань Ванцзи свободной рукой убирает выбившуюся непослушную прядь ему за ухо, но она все равно соскальзывает на свое место у лица. Они столько прошли оба ради того, чтобы жить так, как сейчас, неужели есть смысл ворошить это прошлое? — Ты сам говорил, что прошлое должно оставаться прошлым, — напоминает он. — Да, если ты его помнишь. А я не помню. Лань Чжань, — зовет Вэй Усянь, тянет за руку на себя, сам придвигается ближе, прижимаясь виском к щеке Лань Ванцзи. — Пожалуйста. И Лань Ванцзи жалеет. Жалеет о том, что когда-то в юности дядя научил его этой секретной технике. Жалеет, что сам помнит те дни настолько хорошо, что эти осколки памяти собираются в цельные картинки-витражи, что стоят перед глазами каждый раз, как он ложится спать, приходят в кошмарах, клубятся в сознании, стоит только задуматься. — Я должен это знать, — тихо говорит Вэй Усянь, и Лань Ванцзи отпускает его руку, крепко обнимает за талию, удерживая близко-близко несколько мгновений, прежде чем отстраниться и вздохнуть. — Хорошо. Он смотрит внимательно в чужие глаза, потом опускает голову и протягивает руку, дотрагивается кончиками пальцев до лица Вэй Усяня. Сначала просто гладит, будто не может решиться, но затем все же заставляет себя сконцентрироваться и останавливается указательным и средним пальцами на его лбу. И мир гаснет для обоих. * * * — Уходи. Уходи. Исчезни. Уходи. Он повторяет это раз за разом, как кукла, как марионетка, будто кто-то дергает за ниточки, но все, что получается — эти одинаковые слова, которые звучат и звучат, теряя смысл. В убежище темно, и единственный свет, который еле-еле озаряет пространство — это бледно-голубое сияние Бичэня. И Лань Ванцзи помнит, что сил у него тогда едва ли оставалось, чтобы поддерживать в мече это блеклое мерцание. У Вэй Ина кровь на лице и на руках. От одежды пахнет ею же, а еще дымом и гарью, пеплом и золой. Он уже сам, как мертвец из тех, которые сражались за него в Безночном городе. Волосы растрепались с одной стороны головы, и лента запуталась в них тугим алым узлом, и кажется, что она тоже пропитана кровью и грязью. Он бледный до невозможности, до синевы, даже губы теряются на его лице. Если бы он не произносил время от времени «уходи» и «исчезни», а просто молчал, его облик напоминал бы белую застывшую маску. Лань Чжань сидит перед ним на коленях, одной рукой удерживая за плечи, а другой — сжимая ставшую такой слабой и хрупкой ладонь. Ощущение, что, сожми он чуть сильнее, в его пальцах останется лишь прах. Он не знает, что ему делать. Впервые в жизни в душе поднимается такая паника, что она затапливает собой все естество, хочется просто впасть в бессознательное состояние, в небытие, лишь бы ничего не чувствовать. Но он не может себе этого позволить, никак не может оставить совершенно одного человека, против которого, как бешеный дикий пес, ощетинился весь мир. Весь мир — кроме него. Потому что он не сделает этого ни за что и никогда. Он уже принял это решение очень давно и отступаться от него не намерен. — Вэй Ин. Вэй Ин, слушай мой голос. Просто слушай. Пожалуйста, — шепчет Лань Чжань, сам рассыпаясь на части. Энергии почти не остается, силы на исходе, а рука в его ладони даже не становится теплее. Она просто ледяная, как стены этой пещеры, и шершавая от запекшейся крови. Крови много, и она пахнет тошнотворно, густо. В этой крови в эти дни захлебнулись все. Лань Чжань своим рукавом стирает ее с лица Вэй Ина, не признаваясь себе в том, что его мертвенная бледность пугает даже больше, чем бурые подтеки и капли на этой коже. — Уходи. Уходи. — Вэй Ин, пожалуйста. Это лишь воспоминания. Но сейчас они — реальность. И Лань Ванцзи, видя эту картину перед собой, вновь жалеет о том, что послушался Вэй Усяня и решился показать ему все это. Все, что они могут — лишь стоять и смотреть на самих себя, какими они были много лет назад, не в силах как-то вмешаться или что-то исправить. Все, что они видят, — словно застывшая в бытие временная петля, которую ни одна сила не сможет уже разрушить. Просто стоять и смотреть. Потому что Вэй Усянь хотел увидеть ту часть своей прежней жизни, которая казалась ему столь важной, но которую он никак не мог вспомнить сам. Обезумевший от бессилия и горя, в ту ночь он утопил Безночный город в крови. И захлебнулся ею сам. Это продолжается очень долго. Лань Ванцзи не помнит до сих пор, сколько они вот так сидели в той пещере, потому что время то тянулось бесконечной лентой, то сжималось до точки. Видеть Вэй Ина в собственных воспоминаниях вот так — со стороны, но ощущая все вокруг, как наяву: холод, тьму, запахи, — непривычно. Его прежний облик, но изуродованный этой бессмысленной войной. С потухшей улыбкой, которую Лань Чжань уже больше никогда не увидит, с потерянным, почти безумным взглядом, в котором всегда плясали веселые сизые искры, а теперь в нем только горе. Чернее черного. Вэй Усянь стоит рядом, застыв в одном положении. Лань Ванцзи не может его коснуться, так как они оба — лишь бесплотный мираж в этих воспоминаниях. Все, что они могут — только смотреть со стороны. Смотреть на конец мира. Конец той жизни, которую они так и не смогли провести вместе. В какой-то момент у входа в пещеру слышатся шум и крики. Вэй Ин уже молчит, обессиленно откинувшись на грудь Лань Чжаня, который на посторонние звуки поднимает тяжело голову и смотрит в том направлении, откуда они доносятся. Льдистый полумрак, разбавляемый отблесками обнаженного Бичэня, дрожит, как отражение в горном ручье, когда бросаешь в него камень. Лань Ванцзи видит решительность на собственном лице. И злость. Такую, что сам не верит в то, что она могла когда-то вот так искажать его черты. Лань Чжань опускает голову, смотрит на лицо Вэй Ина. И тот в этот момент открывает глаза и встречает его взгляд. — Уходи, — произносит он, еле шевеля губами, и Лань Чжань не выдерживает, привлекая его еще ближе к себе, целуя отчаянно в холодный лоб, в волосы. Он знает, чем все это кончится. Знает уже в этот момент. Но все равно тянется за Бичэнем, сжимает в ослабевших пальцах ледяную рукоять. Даже один против войска, которое уже успели собрать, но он все равно будет стоять до последнего. Во имя. Лань Чжань уже собирается отпустить Вэй Ина, чтобы подняться на ноги, так как шум снаружи нарастает и уже слышится будто бы ближе, чем до этого, но тот вдруг вцепляется пальцами в его рукав. — Не… — начинает он, и голос его хрипнет, слова становятся неразборчивыми. В конце концов, он все же говорит то же самое: — Уходи. Лань Чжань прижимает его к себе одной рукой, роняет голову на его плечо, прикрытое спутанными прядями, задыхается собственными словами, но все равно произносит их: — Люблю тебя. Я так люблю тебя… Вэй Усянь рядом с Лань Ванцзи, услышав эти слова, сказанные ему из прошлого, шумно выдыхает, и Лань Ванцзи не может заставить себя повернуть голову и посмотреть на него. До тех пор, пока тот не произносит обреченно: — Нет… Нет, пожалуйста. Лань Ванцзи не успевает поймать момент, когда Вэй Усянь бросается к поднявшемуся на ноги Лань Чжаню, который, разумеется, лишь картинка, проекция, воспоминание, а потому не может слышать его или видеть. — Не делай этого! Не делай, пожалуйста! Я этого не стою! — кричит Вэй Усянь, будто забывшись, будто став частью всего происходящего, которое находится за много-много лет от них настоящих. Лань Чжань сжимает в руке Бичэнь и идет к выходу из пещеры, не оборачиваясь. Вэй Усянь бросается ему наперерез, но он проходит сквозь него, даже не изменившись в лице. — Я тоже тебя люблю! Слышишь?! Лань Чжань! И Лань Ванцзи больше не может на это смотреть. * * * После использования этой техники всегда болит голова, но Лань Ванцзи не обращает внимания на невидимый обруч, стянувший виски. Ему плевать на это, потому что, едва оба приходят в себя уже в настоящем, в реальности, Вэй Усянь бросается ему на шею, и он чуть не теряет равновесие из-за головокружения, но все равно удерживает его, обхватив за талию. — Я говорил, что тебе это причинит боль, — тихо произносит Лань Ванцзи в приятно и тепло пахнущие волосы, прижимая к себе Вэй Усяня еще крепче. Чувствует, как тот качает головой. — Я говорил тебе уйти, потому что не хотел, чтобы ты был рядом со мной таким. Я тебя никогда не заслуживал. Я не хотел, чтобы ты был частью того кошмара… — Я знаю. — Я говорил так, потому что… — Я знаю. Вэй Ин, я знаю. Тише. — Ты сказал мне «люблю» еще тогда, а я даже не запомнил этого. Ничего не ответил. И столько времени… — беспорядочный шепот в шею становится совсем неразборчивым, и Лань Ванцзи опускает голову, целует несколько раз в плечо, зарывается лицом в волосы. — Все хорошо. С тех пор это не изменилось, и я буду говорить тебе об этом. Скажу еще много раз. И, Вэй Ин… — Что? — еле слышно спрашивает Вэй Усянь. — Все это… Ты этого стоишь.