Пустыня

Песок под пальцами ног горел золотом. Пустыня по линию горизонта казалась океаном — безбрежным и вольным, но всецело его. В этом не было противоречия: он ощущал движение песка, чувствовал бег подземных вод — мощь пустыни сливалась воедино с его силой. Законопослушный пират, осевший на острове, всё равно остался моряком, и все пространства ему — морские просторы. Это бы смешило, но по правде такое положение дел его только успокаивало: пустыня и море были его душой с тех пор, как он съел дьявольский фрукт. Над головой распахнулось небо — предвещало вечернюю прохладу и всё пышное богатство закатных красок. Крокодайл ждал. Пустыня делилась с ним знанием, отдавала ощущение тяжёлой поступи по песку. Человек шёл, и песок направлял его к Крокодайлу. Так далеко, так близко — и неизбежно. Крокодайл дышал пустыней и никуда не спешил. Тот человек, по всей видимости, тоже не торопился. И не догадывался, что делит свой путь с Крокодайлом. Очередная сигара дотлела. Медленно, долго. Хороший был день, хоть и в поступи того человека мерещилось что-то странное. Крокодайл уснул в своём походном шатре под его шаги, под течение подземных вод, под тихий, но неуклонный рост растений, копошение мелких животных в песке, скольжение змей, неслышимый рокот песчаных волн. Проснувшись на рассвете и напившись воды, Крокодайл различил силуэт человека. И вот оно что, ребёнок на плече: теперь понятно, что показалось странным в поступи — ведь их было двое. Теперь они должны были видеть его. Возможно, к нему и направлялись, но Крокодайл махнул рукой, приглашая к расставленному шатру и будущему завтраку. Не прошло и получаса, как путники приблизились. Интересовавший Крокодайла человек был ожидаемо громадного роста, светловолос, лицо испачкано краской — нос золотил светло-рыжий мазок, по углу губ прошёлся песчано-карминовый, левая щека была измазана сажей. Слухи не врали — и Дофламинго тоже. Этот человек действительно оказался похож: и на художника, и на младшего Донкихота одновременно, если бы первое сочеталось со вторым. Но Крокодайла больше интересовало другое: кем ещё он был? Потому что дозорным он более не был. Редкий точный факт о нём: два года назад по непонятным причинам коммандер Росинант Донкихот внезапно оставил службу в Дозоре. Все обстоятельства и нюансы его ухода остались засекречены. Как он ушёл: предал, дезертировал или всё-таки подал заявление, какой была его последняя миссия или значилась следующая? Почему поначалу его пытались вернуть или же убить при отказе вернуться? Но отчего высшее руководство вскоре отдало приказ не трогать его? Все эти вопросы остались без ответа. К сожалению, у шпионов Крокодайла не было доступа уровня Гарпа или Цуру. Череда неудачных совпадений или жуткая миссия, перевернувшая жизнь, — прошлое Росинанта Донкихота осталось за кадром. Его же агенты, последние месяцы наблюдающие за Росинантом, расходились в показаниях. Их послушать: теперь молчаливый художник, Росинант бесцельно странствовал. Слушал деревенских стариков и женщин, писал портреты, кровавые закаты и золотые пшеничные поля. На одном острове спасал юнцов-дозорных из SP9, на другом — пил вместе с известными революционерами. И всё это происходило как будто бы ненароком, случайно. Будто ничего, кроме странствия и картин, не было его целью. Впрочем, может, и картины не имели значения — он редко забирал их с собой. Был ли у него талант? Рассматривая маковые поля, перетекающие в кровавое море — пейзаж доставили наравне с парой портретов и даже одним странным натюрмортом — Крокодайл признавал: непонятно, что там с талантом, но стиль у него определённо был. Но примечательнее всего, что у Барок Воркс при наблюдении за Росинантом случалось глупейшее весеннее обострение, несмотря на различный климат островов. Вместо толковых информативных докладов агенты почему-то через раз ударялись в жанры лирических и комедийных посланий своему начальству. Большая ошибка маленьких агентов — им стоило бы помнить, что бананавани всегда голодные. С Росинантом же и его противоречивостью Крокодайл не определился вовсе, и это было самое любопытное. В первый раз тот заинтересовал его, когда в Дозоре только поднялся шум об уходе некоего Донкихота. Эта фамилия всегда имела вес и постоянно связывалась то с крупными политическими скандалами, то с подпольным бизнесом, то со странными и жуткими событиями или с катастрофами разного рода, но никогда ещё — со службой в Морском Дозоре. Всерьёз же заинтересовал — когда Росинант приблизился к соседним с Арабастой островам, и можно было наметить его примерный дальнейший маршрут: до Арабасты и далее. Вскоре после этого Крокодайла настиг и звонок Дофламинго по ден-ден-муши. Напряжённый и хмурый, тот просил присмотреть за его блаженным младшим братом. Что в переводе на человеческий пиратский скорее было предупреждением, что Дофламинго ему всю Арабасту разнесёт, если с драгоценным братом что-то случится на подвластной Крокодайлу территории. Но сейчас Крокодайл рассматривал Росинанта вживую и убеждался, что в понятие «присмотреть» в данном случае должны входить совсем другие вещи. Вовсе не безопасность, не защита от банд пустынных разбойников — а их на просторах страны ещё хватало, сам Крокодайл больше был занят защитой внешних границ. С этим разбойничьим сбродом Росинант спокойно справится сам и, судя по всему, уже справлялся и не раз. Скорее: ванна, еда, сон на кровати, чистая одежда. Девочку тоже отмыть и переодеть. Она, вся в синяках, одетая в местную одежду, сидела на плече Росинанта. Руки же того были в толком не вытертой и засохшей крови. Правильно, воду в пустыне надо беречь, мелькнула мысль, когда Крокодайл рассматривал запёкшуюся под ногтями кровь. История появления ребёнка вырисовывалась отчётливо и без прикрас: девочка была местной, и её спасение выглядело повседневно и грязно — правдиво, потому что в пустыне не было места героям в сияющих доспехах, а дети не выходили из заварушек сразу чистенькими, счастливыми и с новой семьёй. Герой по случаю и спасённая были уставшие, чумазые. Куда только пристраивать её будет? Росинант опустил огромный рюкзак, сел перед Крокодайлом — в вороте распахнувшейся тёмно-синей накидки показалась белая рубаха и стала отчётливей видна полоса старого шрама, убегавшая по шее вниз. А девочка так и осталась у него на плече и в ближайшую вечность слезать явно не собиралась. Художник как картина, Крокодайл хмыкнул и протянул Росинанту виноградную кисть. На расстеленном покрывале лежали две глиняные бутыли с водой, ещё одна гроздь сладкого винограда и пресные лепёшки на блюде. Уже после, приглашая кивком головы следовать за ним, Крокодайл неожиданно понял, что за всю их беседу и завтрак он сказал от силу фразы три, девочка обходилась радостными, огорчёнными и испуганными восклицаниями, а Росинант молчал вовсе и лишь иногда водил пальцем по песку, выписывая короткие фразы. Например: «Ты от брата?» — получая в ответ: «Я его знаю. Но сам по себе». Или, на предложение пойти с ним, Крокодайлом, хотя бы отмыться — под ногтями Росинанта была кровь, и это постоянно отвлекало и раздражало — он получил задумчиво выведенное: «Могу задержаться дня на три». Росинант и так нигде, после ухода из дозорных, не останавливался дольше трёх-четырёх дней, Крокодайл это знал. И ему было любопытно, а его не так часто интересовали люди сами по себе. Ещё он хотел выяснить, связан ли тот с революционерами или остался верен Дозору и всё это какое-то странное прикрытие и ловушка на живца. Хорошо бы, если не дозорный. Тем более с Росинантом оказалось комфортно беседовать, не то что с его братом. Разделённое молчание не было отсутствием общения и не было пустотой или неловкостью — только насыщенной неторопливостью речи без слов. За них говорили внимательные взгляды, выражения лиц, движения рук, в узор беседы вплеталось жаркое колыхание воздуха пустыни и медленно меняющийся цвет неба. Так же они трое и поднялись в путь — до того, как станет жарко до невозможности: идти, дышать, внимать пустыне.