Отчаянно

Цветок. Красная роза под стеклянным колпаком, на вечность обреченная быть идеальной, пылясь и не видя солнечного света. Тронешь хоть на секунду — завянут лепестки, потухнет яркий, такой алый цвет, словно вместо воды нужно в кровь ее ставить. Субин смотрит на свою розу каждую минуту — и терпит, не давая себе сорваться, не давая себе коснуться, потому что совесть иначе замучает, если он запачкает эту бледную кожу своей невыносимой похотью. Кай наивен до невозможности — он обнимает, трогает, подставляет свои маленькие, такие детские пальцы к сердечку, краснеет, когда кто-то задает ну совсем уж взрослые вопросы, которые мальчику не понять, он наивен, невинен — по крайней мере так кажется Субину. Но Субин все равно каждый вечер до исступления дрочит в душе, кусая губы до крови, представляя светлый образ макнэ. И только когда кафель пачкается — он вспоминает, насколько все это неправильно, насколько он отвратителен, что позволяет себе каждый раз портить все. А потом Кай запрыгивает ему на спину в пижаме, вжимается носом в макушку, прося отнести на кухню, и все возвращается — глаза снова застилает такая дикая похоть, что Субин ни о чем не думает, кроме как не сорваться. Он держит под бедрами, чувствует чужое дыхание куда-то в ухо, сам еле-еле дышит, но несет. Хюнин слезает, все так же по блядски невинно целует в щеку, виснет на шее, предлагает остаться с ним, пока он сделает чай, рассказывает что-то о своем детстве, а Субин думает только о том, что у него в штанах сейчас. — Хен! — Лидер дергает головой, фокусируя свой взгляд на стоящем перед ним парне. — Сладкого хочешь? Разве что тебя. Субин снова одергивает себя и мотает головой, принимая осторожно из чужих рук горячую чашку, а от соприкосновения с нежной кожей по телу проскакивают искры. — Ты такой рассеянный сегодня. — Кай опускается на диван рядом, закидывает свои прекрасные длинные ноги на колени Субина, который только глубоко вдыхает, чуть ерзая, надеясь, что его возбуждение не так очевидно. Хотя что там — такой невинный мальчик разве может подумать о чем-то столь грязном? Снова становится до блевотного стыдно. — Я устал, прости. — Субин виновато проводит по чужому колену выше, к бедру, оставляя руку там. Он извиняется за все сразу, надеясь, что вселенная услышит его и все перестанет ощущаться так остро. Но вселенная понимает его неправильно, либо — насильно издевается, и, похоже, Бог смеется в голос, смотря на бессилие, когда Кай отставляет свою кружку на журнальный столик, отнимает ее у Субина, подползает ближе, нет, совсем близко. — Так может быть тебе отдохнуть, хен? — Голос звучит так невинно, что внутри все переворачивается, будто кишкам очень-очень срочно наружу нужно. — Тебе определенно нужно расслабиться. Я понимаю, ты столько думаешь о нас всех, но впереди выходные, все разъехались. Кай смотрит прямо в глаза, голос с каждым словом становится тише, и зрачки у него пьяные-пьяные, и если бы Субин не видел, как мальчик заваривал чай — точно подумал бы, что в кружке кое-что другое подходящего цвета. — Я и так отдыхаю, видишь? — Субин нервный, как струна натянутая, задень мимолетом — и лопнет, скрежетом разбивая тишину, царапая корпус гитары. Или — чьи-то бедра. — Я собирался пойти к себе, когда ты меня отвлек. Он пытается, правда пытается говорить более грубо, строго, показать, что эта дрожь — от недовольства, от усталости, что он — строгий лидер Субин, а не чертов грязный извращенец, у которого встает на шестнадцатилеток. — Не вижу. — Кай переходит все границы, он рискует собственной задницей, но, думает Субин — совершенно этого не понимает, забираясь на парня верхом, обхватывая его шею. — Иначе ты бы не был так напряжен. Хрупкие пальцы надавливают на мышцы плеч, разминают их, а Субину кажется, что весь мир остановился окончательно, потому что этих касаний так много и так недостаточно, что волком выть хочется, обнимать Кая — и выть, будто собака, вгрызаясь в идеальные, такие выпирающие ключицы. — Помочь тебе расслабиться, хен? — Хюнин по коленям сползает ниже, и ад начинается здесь, потому что перед глазами все взрывается, Субин кашляет, вдыхает истерично, дико, но ничего не видит кроме такой идеальной, тонкой шеи. — Я чувствую, что ты хочешь. Ожидания ломаются громко — падают на пол, разбиваются, скрепя сердце собирают себя и выходят за дверь — ровно так же громко, как скулит сейчас Чхве Субин, поднимая взгляд на такого пьяного, такого глупого, но нихуя не наивного макнэ, который так бесстыдно сейчас ерзал на коленях у своего лидера. — Ты ходишь по тонкому льду. — Субин пытается найти крупицы своего самообладания, его совесть кричит из глубин души, а строки контракта про запрет на отношения внутри группы уже давно выжжены на задней стороне его век, он все еще цепляется за свой разум, но… — Твой лед треснул в тот момент, когда ты впервые кончил, представляя меня. — И Субин срывается с самого края, падает в ледяную воду, тонет, тянется к свету, но темная пелена этих бездонных глаз поглотила бы любого. Чхве Субин срывается — и все-таки целует, снова скулит, вцепляется в чужие бедра, пытаясь прижать ближе, скулит еще и еще — и Каю в голову приходит мысль, что, возможно, вместо Енджуна на роль псины их лидер подошел бы гораздо больше. — Нам лучше остановиться сейчас. — Субин еще пытается кричать со дна, смотря, как Кай склоняется над ним, наклоняя голову, а потом — топит его еще глубже, облизывая опухшие от поцелуев губы. — Заткнись. Я столько времени потратил, чтоб привлечь твое внимание не для того, чтоб остановиться. — Понимание приходит медленно — медленнее, чем снова целующий Кай снимает с несопротивляющегося лидера футболку, снимает и с себя, оставаясь только в пижамных штанах, не имея, видимо, под ними белья. — Ты действительно хочешь остановиться? Да. Нет. Хюнин отрывается от Субина, прикусывая нижнюю губу, двигает бедрами, запрокидывая голову и постанывая, проезжаясь своим возбуждением по члену лидера, цепляется своими детскими ладошками в чужие темные волосы — и Субину кажется, что в его личном котле его кипятят прямо сейчас. Им нужно, нужно, сейчас же… — Трахни меня, Чхве Субин. Сломанные ожидания вопят из темной ямы, куда аккуратно веником их сметает Хюнин Кай, очаровательно улыбаясь своей прекрасной детской невинной как у чертовой бляди улыбкой, а глаза его пылают адским пламенем, отражением того самого, что под котлом Субина полыхает. — Трахни меня, Чхве Субин. — Кай говорит это снова, и лидера на секунду возвращает в реальность, где он так отчаянно прижимается пахом к чужой заднице, где гладит своими тонкими пальцами кромку резинки пижамных штанов, не решаясь зайти дальше. А в глазах у Кая все то же пламя. — Так, чтоб я танцевать не смог в понедельник. Так, чтоб я голос сорвал, крича твое имя. Чтоб я всю тоналку потратил, замазывая синяки. Ты ведь этого хотел? Да. Этого. И Субину ничего не остается, кроме как расслабиться, чувствуя, как его кожа пузырями вздувается от кипятка. Похуй. Он шипит, дергая макнэ к себе, все-таки залезает в штаны, и дыхание перехватывает от того, какая мягкая кожа ягодиц у мальчика — действительно, как у ребенка, но совесть Субина молчит теперь, ее в яму с ожиданиями вместе скинули и забыли. Лидер проводит носом вдоль шеи, вдыхает пряный запах чая, слышит, как дыхание Кая сбивается, как вцепляются в его волосы пальцы, прижимая сильнее, буквально умоляя — кусай. И кто такой Субин, если не послушается этой молчаливой просьбы? Он с злостью впивается зубами в основание шеи, оттягивает кожу — и совесть молчит. Даже страха не осталось, только сладковато-кислый вкус Хюнин Кая на губах и дикое желание трахнуть его. — Блять. — Мальчик шипит совсем не детские слова, снова выгибается, отклоняет голову, открывая большее пространство для алых пятен, для грубости, потому что отчаянно в ней нуждается сейчас. — Субин. Это как красная тряпка для быка — снимает все предохранители, заставляет быть еще жестче, заставляет подхватить Хюнин Кая под бедра, и, пересилив боль от постоянных тренировок в мышцах, перевернуть их, положив мальчика на диван и нависнув над ним. От этого действия макнэ только коротко стонет, разводя ноги в стороны, чтоб обхватить талию Субина, цепляясь за его шею и притягивая к себе, снова целуя его, что-то шепча в поцелуй. — Что? — Лидер сначала не понимает, но когда до него доходит, он охуевает, утыкается носом в свои же укусы и протяжно скулит. «Я подготовил себя для тебя, можешь меня не растягивать» — Блять, малыш. — Хен, пожалуйста, знаешь, сколько я терпел твое безразличие? Можешь хоть сейчас не медлить? — Субин бы и рад — но в голове гудит, руки совершенно не слушаются, он еле справляется с задачей снять эти чертовы пижамные штаны, еле снимает свои спортивки, и когда они оказываются оба голые — совесть снова на секунду колет сердце. Хюнин выглядит таким хрупким, таким беззащитным, кусая свои губы, разводя ноги, но потом он ухмыляется, выгибается в спине, проводит ногтями по низу своего живота., а потом — ниже, вводя в себя сразу три пальца, показывая, что он готов уже, что хватит уже пялиться. И Субин прекращает, почти грубо чужую руку отстраняя, подтягивая к себе под бедра, прижимаясь. — Знал бы ты, как я давно хотел тебя трахнуть. — Это абсолютная правда — и от нее Кай снова стонет, и эти звуки кажутся сейчас самыми прекрасными на свете. Но Субин понимает, что ошибался, потому что по настоящему прекрасное Хюнин издает, когда лидер входит в него до конца. Мальчика бьет дрожь, он вцепляется пальцами в чужие предплечья, но не останавливает — наоборот, бьет пятками по пояснице. — Что ты там просил? Трахнуть так, чтоб в понедельник танцевать не смог? Да. И Субин слушается. Кто он такой, чтоб не послушаться? Он выходит, чтоб внутри осталась только головка, а потом толкается снова, шипит, ускоряется, не отрывая взгляда от глаз Кая, в которых пламя разгоралось с каждым толчком только сильнее. — Смотри на меня. — Кай хочет сказать, что и так смотрит, но не может сквозь стоны и слова вымолвить, только цепляется за чужую шею, заставляет нагнуться для поцелуя, пытаясь сказать, как долго ждал этого, но не получается. — Все это время ты провоцировал меня, да? Макнэ усмехается и кивает, а после выгибается, скулит, потому что сильные пальцы сдавливают ему горло, Кай знает, что долго не продержится, поэтому сжимается сам, вызывая громкий мат. — Блять. — Рука с шеи перемещается на член мальчика, сжимая его и двигая по нему в темпе толчков. — Будешь сжиматься так сильно — я кончу. Кай только улыбается, сжимаясь еще сильнее, наблюдая за тем, как зрачок затапливает радужку на сто процентов, как темнеют глаза Субина. И в них отражается адское пламя. А потом — мир отключается нахрен. Кай, кажется, кричит, но не узнает свой голос, да и ему все равно сейчас. Он попросил — вот и пожалуйста.

***

В кровати обниматься гораздо удобнее, чем на диване, да и мягче, определенно. — Субин. — Лидер лениво приоткрывает один глаз, почти уже погрузившись в сон. — Люби меня, Чхве Субин. Так, чтоб весь мир не имел значения. Так, чтоб я смотрел только на тебя. Ты ведь этого хотел? Да? Да. Этого.