Секира

— Я все равно буду мракоборцем! — Тонкс стукнула по столу кулаком, и чернильница, звякнув, завалилась на бок, заливая только что написанный Грюмом отчет по последнему задержанию. — Не будешь. Эванеско, — пергамент вновь стал девственно чистым: заклинание, не делая разницы между кляксой и словами, собрало все чернила и отправило обратно — в чернильницу. — Потому что я девчонка? — глаза Тонкс недобро блеснули золотистым огнем. — Нет, потому что ты чудовищно неуклюжа и завалишь первое же задание. Зачем мне оно надо? С тобой хлопот не оберешься. Шла бы ты домой, училась бы простеньким домашним заклинаниям, пригодится же. — Я все равно буду мракоборцем, — она встала, приблизив свой нос к тому, что осталось от носа у него. — Да? Это как? — он приставил палочку к ее яремной впадинке, — кто позволит-то? — Вы, — она смотрела на него совершенно бесстрашно. — Научите, сэр, я… я на все готова. — Так уж и на все? — он убрал палочку, откинулся на спинку кресла. — Все вы говорите: «на все», но это быстро кончается, на первом же самом легком испытании начинаются слезы и сопли. — Я — не такая, — заявила Тонкс. — Не такая, — проворчал он. — Ладно, дам тебе шанс. — Он повертел палочку в руках. — Завтра в шесть утра, здесь. Посмотрим… В магловское неприметное что-нибудь оденься. Она распрямилась, повторно свалив чернильницу, волосы сменили цвет на ярко-алый и, трудно было на заметить, Тонкс едва удержалась, чтобы не запрыгать от радости. — Девчонка… — он покачал головой. На следующее утро она явилась ровно к сроку, за что заслужила лишь одобрительный кивок. — Ну что, пойдем, посмотрим насколько ты «не такая». На улице лило как из ведра, было холодно и противно, а на Тонкс — только футболка, тонкая куртка, да штаны. Правда, ботинки хорошие. — Ты видела, что на улице делается? — проворчал он. — На задания надо одеваться по погоде. — Дома ни тучки, — пробормотала она. — Ладно, сама виновата. Аппарируем к «Котлу», оттуда пешком, — сказал Грюм и крутанулся на месте первым. Стоило крепко встать на ноги, толчок в спину чуть не свалил его с ног. — Я же говорю, неуклюжая, — он, даже не подумав помочь Тонкс выпрямиться, зашагал вперед, она нагнала и пошла рядом. — А куда мы идем? — Узнаешь. — А… — Будешь много болтать, вылетишь из моего отдела быстрее, чем скажешь «магл». Тонкс послушно замолчала. — Вот, видишь, вход в дом… Да не тут, — он дал ей подзатыльник. — Вот там, где фонарь — дверь. Значит задание самое простое: стоишь и смотришь. Не колдовать — сухая девушка под проливным дождем вызовет подозрения, палочку не доставать, ничего не предпринимать. Значит, глаз с двери не сводишь. Запоминаешь, кто пришел, кто ушёл, примечаешь — не произошло ли что-то необычное. Все, что угодно. Понятно? Пока я за тобой не вернусь, ты должна быть тут. Она кивнула и сразу же уставилась на дверь, демонстрируя готовность все сделать на «отлично». Аластор усмехнулся и аппарировал за угол, наколдовал водоотталкивающие чары, хлебнул из фляги, повернулся так, чтобы видеть Тонкс, оставаясь незамеченным самому, и принялся ждать. Час-полтора и она промокнет насквозь, а еще через полчаса решит, что мысль стать мракоборцем была не очень-то удачной. Он не ошибся — не прошло и двух часов, как Тонкс стала переминаться с ноги на ногу и оглядываться. Он даже издалека видел, как ее трясет. Ничего, пусть один раз промерзнет, зато жива останется и отправится куда подальше, займется чем-то безопасным и не будет мозолить ему глаза. Прошло еще буквально десять минут и она аппарировала. Аластор усмехнулся, игнорируя укол сожаления — все-таки метаморфы на службе никогда не бывают лишними, но конкретно ее он видеть под своим начальством не хотел. Он слишком хорошо знал это чувство, которое настигало его — в юности слишком часто, теперь — все реже и реже. Он влюблялся сразу, с первого взгляда, с первого слова. Неважно как складывалось потом, каждый раз он был уверен, что это — навсегда. Опыт слегка охладил пыл, и все равно, пока у него был нос и глаз, пока он не лишился ноги, он то и дело влюблялся. Альбус шутил, что это других Амур сражает стрелой, в случае Аластора явно не обходится без дубины или секиры. На что сам Грюм каждый раз замечал, что как бы то ни было, работа от страстности его натуры не страдает. И это всегда было так и должно было оставаться так, тем более — он уже не молод, а выглядит-то! Впору молоденьких барышень пугать, а не думать о том, какого цвета становятся у них глаза в момент поцелуя… Он сделал еще один глоток из фляжки, досадуя на себя, что вопреки здравому смыслу все-таки расстроен из-за Тонкс и пытаясь убедить себя, что расстроен только потому, что она дала слабину. И тут она появилась опять и встала так, словно и не пропадала никуда. Грюм не торопясь направился к ней. — Ну что, несостоявшийся мракоборец Тонкс… Она вздрогнула и повернулась к нему, в глазах было сожаление, но губы она сжала в тонкую полоску, волосы стали короче и приобрели странный оранжевый оттенок. — Мне очень хотелось в туалет и я… — И ты покинула пост. А говорила, что «не такая». А в эти две минуты тот, кого мы выслеживаем год, как раз без помех пробрался в дом. — Я больше так не буду, — она потупилась. — Ты не в школе и не перед мамочкой с папочкой. Тут твои извинения на хер никому не нужны. Ты инструкции поняла? Поняла! И что сделала?! — А что я должна была делать? — она сжала руки в кулаки, но взгляд не отвела. — Варианта как минимум два. Первый — вызвать подкрепление, послать патронус… — Вы запретили мне колдовать, — перебила она его. — Ну, значит оставался второй вариант, — пожал он плечами, наслаждаясь тем, как до нее постепенно доходит, что он имел в виду и как краска заливает щеки. — Дождь же, мокрее уже не будет, — безжалостно добавил он. — И очищающее ты знаешь, потом бы тихонько почистила штаны-то. Он повернулся от нее и неспешно пошел в сторону. Мог бы аппарировать, но… — Я… Я больше не нарушу приказ, сэр! Чего бы мне не стоило! Правда! Ну вы же тоже ошибались! — выкрикнула она ему в спину. — Вы просто не хотите меня брать! Но от меня может быть польза, я… — Завтра, часов в девять, в моем кабинете, — ответил он, не дожидаясь, пока она закончит свою тираду и только тогда аппарировал. * * * Он взялся ее учить. Она была способной, и со временем могла стать незаменимой особенно для того, чтоб выведывать информацию. Она здорово дралась, в том числе и без палочки, по-магловски. Умела быть собранной. Вот только все время натыкалась на вещи и роняла их. Но у кого нет недостатков? Аластор видел, как коллеги, поначалу настороженно принявшие Тонкс, постепенно прониклись к ней и симпатией и уважением. У нее было главное качество для мракоборца — в момент опасности она соображала лучше, вмиг переставала быть неуклюжей и… Он видел — она могла быть безжалостной и вот это было по-настоящему отлично: сантименты могли сгубить в самый неподходящий момент. Днем Грюм натаскивал ее, если не было оперативных дел, вечером они оставались вдвоем, и он снова пояснял, рассказывал, разжевывал и объяснял: учил. Были дни получше, когда он почти забывал, что превратился в старого урода, он, хоть не позволял себе даже начать мечтать об этой девочке, ощущал себя помолодевшим и счастливым. Были дни, когда ему хотелось взашей выгнать Тонкс из отдела и из своей жизни, но это было неразумно, вызвало бы кучу вопросов, а главное — и он это знал — уже не помогло бы. Ему надо было просто это пережить. Сколько раз такое бывало: он загорался, по молодости грезил — с избранницей он проживет долгие годы и умрет в один день, а потом начиналось — или скука, или скандалы, или измены. Или все сразу. В любом случае, отношения изнашивались, как сюртук или мантия: какие-то раньше, какие-то позже, но всегда, всегда становились не нужны и он, очередной раз обретя свободу, давал себе зарок — что больше никогда. А потом — опять все начиналось сначала. Правда, лет десять назад, как раз когда Волдеморт, чтобы черти его драли в аду, наконец-то убился о маленького сына Поттеров, Аластор заметил, что уже не загорается при виде хорошенькой, или умненькой, или просто чем-то зацепившей его женщины. Все еще оценивает, но не спешит даже словом переброситься. И ведь увечья его не смущали особо — если знать к женскому полу подход, то даже уродство не помешает, но ему просто не хотелось. Или было лень, или приелось. А может, он просто постарел. Как ни крути, это было, скорее, хорошей новостью и Аластор не стал горевать, а сосредоточился на работе. И вот — нате: Тонкс. Почти еще ребенок, только из Хогвартса, разноцветные волосы, то и дело меняющиеся глаза. Что в ней могло его поразить, что могло заставить смотреть и слушать, что так притягивало к ней? Ответ был настолько очевиден, что мог вызвать гомерический хохот: молодость. Свежесть, красота, сила, стремительность и порывистость, которая есть только у молодых, пока они еще в полной мере не узнали горечь потерь. Он даже думал, что будь молод сам, то вряд ли бы обратил внимание на Тонкс. Но что гадать — как было бы, если сейчас он как мальчишка с ума сходил рядом с ней, и приходилось следить за собой, чтобы ничем не выдать. Но он выдал, или она оказалась более прозорливой, чем ему казалось. Он тогда тренировал ее в полетах на метле. Летала она отлично, но для мракоборца просто классно летать — маловато. Он раз за разом посылал жалящие заклятия, не особо опасные, но неприятные, а она должна была уворачиваться и отражать их. Он посмеивался, Тонкс визжала, ругалась, пытаясь изогнуться и не только отразить заклятие, но и в ответ ударить. Ничего у нее пока не получалось. — Провалишь полеты, как пить дать — провалишь, — рассмеялся он в очередной раз. Тонкс заложила слишком крутой вираж, пытаясь достать его в ответ и не удержавшись, слетела с метлы. Все произошло быстро, но пока он спускался, направив метлу почти вертикально вниз, понял, что если с ней что-то случится, он не переживет. Просто не переживет и все. — Жива? — он хотел кинуться к ней, но попробуй-ка с деревянной ногой! Он упал неловко, тут же поднялся и поковылял. — Тонкс, Дора! — Жива, только кости сломаны, похоже... все, — она со стоном повернулась на спину. Он ощупал ей руки, ноги, косточку за косточкой, стараясь не смотреть на нее, но чувствуя ее взгляд. — Переломов нет, счастливица, — проворчал он, попытался встать, но Тонкс дернула его за руку, и он повалился рядом с ней. Хорошо хоть не на нее. — Аластор, — начала она, впервые назвав его по имени и с такой интонацией, что у него пересохло во рту. — Мистер Грюм! Не забывайся, Тонкс, — он поднялся, нашел отброшенную метлу, оседлал ее и сбежал. Сбежал, как трус. Но что ему оставалось делать? А Тонкс обиделась. — Мы тут не в игрушки играем, решила дуться непонятно почему, — сказал он ей, поймав в коридоре Министерства, — иди домой и занимайся там ерундой. Учись у мамочки вещи в шкаф с помощью магии складывать. — Я думала, мы друзья! — ответила она, резко высвобождая руку из его захвата. — Я просто хотела… — Ты моя ученица. Провалишь экзамены — откручу голову, но если тебя обидят, то откручу тем, кто… Ты моя ученица, — он ткнул ее пальцем в лоб. — Иногда это больше, чем дружба. И давай-ка, девочка, без глупостей. Она улыбнулась, кивнула и вприпрыжку, чуть не сбив с ног какого-то очень сосредоточенного парня, понеслась по коридору. Что он себе навыдумывал? Ну, назвала она его по имени, а он уж придумал себе! Будь он поглупее, то мог бы решить, что ей наплевать на его внешность, что она испытывает к нему симпатию — так часто ученицы проникаются романтическими чувствами к учителям. Но он никогда не обманывал себя и не собрался делать этого впредь. Дружба! Ей было нужно его покровительство, вряд ли она мечтала о большем. Вот и хорошо, а ему надо думать слишком о многом, помимо смазливых учениц. Но, даже разговаривая с Альбусом за стаканчиком прекрасного Огденского о том, что поступление Гарри Поттера в Хогвартс совпало со странными событиями, он думал о том, как это отразится на Тонкс. — Ты думаешь, — спросил он у Альбуса, — Волдеморт сможет вернуться? — Боюсь, что да, — в компании старого друга Альбус позволял себе сбросить личину доброго и очень оптимистичного волшебника. Сейчас он выглядел озабоченным и усталым. — Ты же знаешь, я готов помочь, расскажи… — О, нет, — Альбус покачал головой. — Ты — часть Министерства. Мы оба можем оказаться в очень неприятной ситуации. — Я подумываю об отставке, — признался Аластор. — Надоело. Отчеты эти. Оперативной работы почти не стало, мелкота всякая. — Работы может стать больше, но вот дадут ли ее выполнять? Аластор кивнул. Полунамеки, недосказанности. Двум старым приятелям не обязательно было проговаривать все, чтобы понять друг друга. — Если станет совсем жарко, ты знаешь, я помогу тебе, Альбус. Добить бы эту гидру раз и навсегда, — Аластор стукнул по полу своим посохом. Но Альбус справился сам, даже не так — справился сам мальчишка, Гарри Поттер. Аластор слушал рассказ Дамблдора и ушам не верил. Как не верил потом, слушая историю о василиске в Тайной Комнате. Он негодовал, что Альбус хранил тайну весь год, пока в Хогвартсе происходило черте что. — Почему, Альбус, ты не позвал нас? — наконец не выдержал он. — Потому что возможен конфликт интересов. Я не хочу вмешивать Министерство… Мы справились своими силами. Но на следующий год своих сил не хватило: Сириуса Блэка ловили, кажется, все, даже кто к отделу мракоборцев имел опосредованное отношение. В сердце Аластора поселился страх, которого раньше он не знал. «Постоянная бдительность!» — повторял он чаще и чаще и видел, что никому кроме него эта бдительность не нужна: старые мракоборцы покидали отдел, он остался единственным, кто когда-то ловил Пожирателей, прочие давно уже сидели на пенсии, теперь молодые смотрели и на него с ожиданием: он должен был уйти, но он не мог. Сириуса они не поймали, а Дамблдор упустил. Потом, немного позже, летним вечером Альбус рассказал Аластору все, в том числе про мерзкую крысу Петтигрю. — Я опять без учителя по ЗОТИ. Ты говорил, что готов выйти в отставку. Если это так — я готов предложить тебе место, — сказал Альбус, когда они допили чай. — В следующем году будет Турнир Трех Волшебников. Если ты будешь здесь, мне будет спокойнее. Он согласился, в августе Тонкс должна была сдать экзамены и стать полноправным мракоборцем, а значит — ему пора было уходить. * * * Она сдала! Чуть не завалила «Тайное проникновение», но по остальным дисциплинам показала себя прекрасно. — Ура! — вопила Тонкс, прыгая по кабинету и размахивая официальной бумагой о зачислении в отдел. — Ура! Аластор, мы сделали это! Я больше не стажер! — она кинулась ему на шею, звонко чмокнула в щеку и у него голова закружилась от нахлынувших ощущений: запах ее шампуня, бархатное касание ее щеки, улыбка, мелькнувшая так близко… Он словно вдохнул запах стоявшей на огне Амортенции. — Ну, ну, нашла повод веселиться, можно подумать, что-то изменится! — Я — мракоборец! — она словно его и не слышала. — И не делай вид, что тебе наплевать и ты не рад. Я знаю — рад, но почему-то делаешь вид, Аластор, ну! Ура? — Ура, — он нехотя улыбнулся. Тут двери распахнулись, в отдел ворвались остальные и закружили Тонкс, подхватили на руки, загомонили. Он ушел. Вышел из камина в какой-то забегаловке, он даже не понял — куда его занесло. Потребовал виски и стал планомерно напиваться. Но ничего не вышло, голова, как назло, оставалась ясной даже тогда, когда единственная нога стала подгибаться, стоило на нее хоть немного опереться. — Твою мать! — заревел он. Ему впервые за всю его долгую жизнь стало жалко если не себя, то всех тех лет, которые он потратил, гоняясь за преступниками. Он все откладывал свое счастье на потом. Дооткладывался! — Раз-ве-е-сил нюни! — выговорил он себе, собрался и, напрягая все силы, все же добрался до дома. А на следующий день на него напали. Застали врасплох и постоянная бдительность не помогла… Невыносимо было приходить в себя в больничном крыле Хогвартса после стольких месяцев почти полного забытья. Хорошо, что он не помнил, как лежал беспомощный на дне собственного зачарованного сундука, плохо, что примчалась Тонкс. — Столько всего произошло! Но вы, сэр, наверное, знаете? Он кивнул. Разговор с Альбусом был долгим и нельзя сказать что очень радостным и слушать подробности снова не хотелось. — Я так и думала, — Тонкс уселась поудобнее и стала рассказывать о том, как живет отдел, что происходит в магическом да и в магловском мире. Она скакала с темы на тему, она говорила обо всем подряд, чуть не подавилась, начав жевать яблоко, которое вообще-то принесла ему. Он слушал ее с закрытыми глазами, и с каждой минутой становилось легче. Он сможет встать, конечно сможет, Альбус прав — надо жить и не сидеть затворником, надо бороться, раз эта нечисть пожирательская снова выползла на свет. Ничего, один проигрыш — не беда, поможет стать злее. — В Ордене вас очень ждут. Артур мне столько рассказывал о вас, сэр. Я и не знала! Просто… ой, мне пора, — она вскочила, остановилась, словно в раздумьях, наклонилась и прошептала: — я чувствовала, что что-то не так, мы виделись один раз с… и он, самозванец, он… он не так со мной говорил. Слишком уж любезно, — она улыбнулась лукаво. — Я еще приду? — Как хочешь, — пробурчал он. — Значит приду! И пришла, через пару дней, притащила еще яблок, от которых по комнате плыл кисловато-сладкий аромат и хотелось снова стать молодым и здоровым. — Зачем пришла? — спросил он неожиданно зло. — Вы мой учитель. Я каждый день о вас вспоминаю, — ответила Тонкс спокойно, — столько, сколько вы меня научили… И вы, сэр, поверили в меня. А еще — я же помню — в больничном крыле вечно скука смертная! — Решила меня развлечь что ли? — спросил он недоверчиво, а она кивнула и засмеялась. Она его совершенно не боялась. А вот он ее, нет, своего чувства к ней — побаивался. Он так отчетливо чувствовал себя рядом с ней одновременно и дряхлым стариком и тем страстным парнем, которого давно нет. С ней рядом он раздваивался, но в этой двойственности было что-то чертовски привлекательное и поэтому он не гнал ее, хвалил ее чувство юмора, пикировался с ней и все чаще и чаще позволял называть себя по имени. Он сбежал из Хогвартса, не дожидаясь официального разрешения Поппи, которой, похоже, просто было слишком грустно летом без наплыва пациентов. * * * Жизнь понеслась дальше. Только Фадж делал вид, что ничего не происходит, люди разумные готовились к войне. Орденцы вывезли Гарри на Гриммо. Приятно было чувствовать себя снова в деле, руководить, ощущать как мысли становятся четкими, как тело привычно наливается готовностью к бою. И Тонкс была рядом. Слава Мерлину, тогда обошлось без приключений Приключения начались позже: глупо было бы ожидать, что Волдеморт будет бездействовать. Артура укусила змея, то и дело случались мелкие и крупные неприятности. Но они были к этому готовы. И не было ничего удивительного в том, что часто на задания Тонкс отправлялась с ним вместе. Учитель, друг. Разве мало ее уважения, разве мало её общества? Аластору нравилось наблюдать за ней, нравилось видеть, какой она стала — уверенной, взрослой, красивой, необычной. Притягательной. Слишком притягательной. Но он мог держать себя в узде, каждый день напоминая себе, что ему вполне хватит для счастья просто видеть ее, разговаривать и шутить. Но потом, уже весной, будто что-то сломалось, и Тонкс постепенно начала меняться и Грюм не сказал бы, чтобы изменения шли ей на пользу. — Что не так? — спросил, когда они очередной раз пересеклись на Гриммо. — Все нормально, а что? — она смотрела будто сквозь него. — Ничего ровным счетом. Ничего не происходит! — в ее словах была непонятная ему горечь. — Мы, вроде как, по твоим же словам — друзья? — спросил он, хмурясь. — Помнишь, у меня волшебный глаз. Я вижу тебя, Нимфадора Тонкс, насквозь! Имя что ли так подействовало: волосы вспыхнули радугой, прежде чем снова потускнеть. — Я дура, да? Наверное, нет, точно — дура. Я, Аластор, — она вздохнула, а потом выпалила, — я влюбилась в Ремуса, а он… и мне кажется, у меня сердце просто развалится, нет, высохнет и я высохну и… Аластор! — Ничего, ничего, девочка, — пробормотал он, ошеломленный новостью. Вот дурак-то! С чего решил, что она никогда не влюбится? Почему думал, что ее это минует, неужели в глубине души надеялся, что она однажды придет — к тебе? Но она тоже хороша! Из всех, из всех! выбрала оборотня. — Ничего, вот увидишь — все наладится… — он потрепал ее по плечу, хотя хотел обнять, прижать к себе. Захотелось снова напиться, не из-за ее любви, из-за собственной глупости, из-за того, что это чувство, никому не нужное, обреченное, все никак не хотело вытравляться из сердца. — Ты к ней прикипел? — спросил после одного собрания Альбус. — Я иногда думаю, что даже если нет своего ребенка, то мы находим тех, кому нужна наша любовь. Как считаешь? — Дурак ты, Альбус, — ответил Грюм, — несмотря на то, что великий волшебник. Что он еще мог сказать? Что в его любви нет ничего отцовского? Зачем Альбусу такие его откровения? Он смотрел, как она чахнет и пару раз хотел набить Ремусу морду, но видел, что и Люпин смотрит в ее сторону с тоской. Глупые дети, пусть и взрослые. Он мог бы им рассказать, как быстро уходит время, и как жаль потом упущенных возможностей и как жизнь мстит, поселяя в сердце тупой иглой никому не нужную любовь. А потом Поттер — какой Бог хранит мальчишку? — кинулся спасать крестного. Да не один, а прихватив с собой друзей, таких же самоуверенных, мелких и шустрых. Само собой, пришлось спасать уже Поттера. Аластор дрался, напрягая все силы, но чувствовал, чувствовал! что его время ушло безвозвратно. Ему не хватало скорости, не хватало ярости, не хватало чего-то еще, очень важного, чтобы сразить врага и враг этим воспользовался… Когда он очнулся, то увидел Тонкс, лежащую рядом и не заорал только потому, что горло перехватило спазмом. Он полз к ней, полз, подтягиваясь на дрожащих руках. Невыносимо долгие секунды он думал, что она мертва, но она сделала вздох — едва заметный — и он последним рывком преодолел расстояние между ними. — Девочка, Тонкс, только живи, — он похлопал ее по щекам, легко, нежно, — ну, ты же сильная! Сильная! Давай, — он провел над ней палочкой — слава Мерлину, ничего серьезного, даже без целителей обойтись можно. — Дора… — Тонкс, — прошептала она, улыбаясь, и он чуть не разрыдался от облегчения. Потом, сидя на Гриммо и обсуждая все, что случилось, в том числе и нелепую смерть Блэка, он только думал, что не может горевать, что радуется — погибла не она. Это была постыдная, недостойная радость и он злился на себя, но как всегда — поделать ничего не мог. Больше всего он хотел бы иметь право запретить ей ввязываться во все это, да только сам научил быть мракоборцем и знал — она с пути уже не свернет, характер не тот. За это любил еще больше и еще больше страдал. И словно его страдание было заразным, она тоже страдала. Так горестно было видеть все признаки несчастной любви. Хорошо, что он поднаторел скрывать свои чувства — это всегда было не лишним, плохо — что она совсем не умела. К сентябрю она стала блеклой и до жути обыкновенной. Он пытался ее растормошить, хоть как-то помочь, но разве тут поможешь? Что он мог, кроме как слышать ее излияния? Сам виноват, сам столько раз говорил — «приходи, я помогу чем смогу», и оказалось, что ей требуется выговориться, рассказать кому-то о своей любви. И он слушал и даже, вот ирония, пытался давать советы, и она кивала и верила, потому что хотела верить, что все наладится. Однажды он не выдержал, поймал Люпина после очередной сходки — как раз Тонкс была на очередном задании, и пригласил выпить. — Я же тебе не нравлюсь, — сказал Люпин мягко. — Зачем? — Больно ты дружелюбный, не знал бы, какие оборотни бывают, поверил бы, — проворчал Грюм, — но я с тобой не об этом потолковать хотел. Пойдем, разговор будет коротким, долго не задержу. Они заказали себе выпить, осушили по бокалу магловского пива. — Тебе Тонкс нравится? — спросил Грюм без предисловий. — Вижу же, что нравится. Что ж ты ее мучаешь, мудила? — Я — оборотень. Кто-то пять минут назад сказал, что знает… — Ну да, оборотни по голове шандарахнутые знатно, а ты — самый шандарахнутый, если отказываешься от нее из-за… из-за чего, кстати? — Зачем я ей? Смотреть, как я становлюсь зверем? То зверь, то тюфяк. — А что ты за нее решаешь? Может, ей дела нет до всего этого. Ее выбор. Она не барышня, она — мракоборец. Или боишься, что начнешь шалить, а она тебя так долбанет заклятьем, что потом обратно в человека не перекинешься? — он позволил себе засмеяться, — может и правильно боишься? Ремус усмехнулся, покачал головой. — Ты все правильно говоришь, Аластор, но… Если бы ты был на моем месте, ты бы что сделал? — Я на твоем месте был, — сказал он, — у меня бабенок было не одна и не две, да только я никогда за них не решал. Нравилась — предлагал поразвлечься. И я от баб не бегал, мол — не подхожу. Всегда говорил прямо сам, и если посылали — шел. Одна прогонит, другая приютит. И уж точно не стал бы строить из себя недотрогу с той, которая мне нравится и по мне сохнет. Вот уж глупость! Ремус посмотрел на него странно, задумчиво и Грюму стало неуютно под его взглядом. — Ладно, все что хотел сказать — я тебе сказал. Сам думай. Обидишь — хоть волком, хоть человеком, я тебе яйца откручу и съесть заставлю, понял? Ремус кивнул, усмехаясь, явно не воспринимая его угрозу всерьез. Стоило, наверное, порадоваться, что его слова все же произвели эффект. Люпин с Тонкс общались все чаще, и к зиме она вновь стала такой, какой нравилась ему: сумасшедше-яркой, невероятной, настоящей, живой. — Вот и хорошо, — ворчал Аластор, открывая дома очередную бутылку огневиски. — Так и должно быть. В конце концов, оба молодые и… и, черт возьми, подходят друг другу что ли… Уж точно он подходит ей больше, чем я... * * * Он простудился на Рождество, насмотрелся, как эти двое целуются и слишком долго после этого гулял. Лежал в одиночестве, кашлял, сморкался, ругался — на себя, на погоду и на старость последними словами, пил горячий грог, точнее — слабое подобие горячего грога, но уж что нашлось. В одну ночь стало совсем худо, он хрипел, не мог вдохнуть и встать не мог, утирал слезы, которые помимо его желания скатывались по щеке. Ему хотелось сдохнуть, но перед этим ему необходимо было увидеть Тонкс, просто посмотреть на нее и, наверное, только благодаря этому желанию он пошел на поправку и через пару недель о болезни напоминал только нападающий ни с того ни с сего кашель и досада — Тонкс так и не пришла, пока он валялся дома в одиночестве, она не почувствовала, что нужна, не узнала. Не явилась даже во сне, чтобы помочь и унять лихорадку. Смерть Дамблдора и захват Министерства произошли как-то внезапно, хотя Альбус и предупреждал, пусть и вскользь, что такое возможно. На похоронах, рядом с белой гробницей, Аластора преследовала мысль, что он — следующий. Не было страха, но было недоумение. Вот и все? Совсем все? Он оглядывался на свою жизнь и не мог понять, что сделал не так, почему не чувствует удовлетворения от своих свершений, все-таки он был неплохим мракоборцем, он был честным, он… Но чего-то в его жизни важного не случилось, а он не мог понять — что проглядел, когда свернул не туда? Потом была свадьба Тонкс и Люпина, тихая и скромная, на которой кроме новобрачных были только родители невесты да сам Грюм. Он не остался на ужин, поздравил Тонкс — совершенно искренне, да наказал Люпину беречь молодую жену. Тем временем Гарри Поттеру должно было скоро исполниться семнадцать и требовалось подумать, как спасти мальчишку от Волдеморта и его приспешников. Работа отвлекала, не позволяла вспоминать Тонкс, думать о ней и горевать, что все так глупо вышло. Да и разве глупо? Нормально, закономерно, обычно. И разве могло быть иначе? Разве мог он тогда выгнать ее, отказать, не учить? И разве в его воле было не полюбить ее? Но когда они все собрались в доме родственников Поттера, и Тонкс стала хвастаться кольцом и своим замужеством он осадил ее, перебив почти грубо. Перед тем, как полететь, уже держа в руках метлу он подозвал ее — она с готовностью подошла — и сказал на ухо: — Береги себя, ясно? Ты… ты мой свет, да и не только мой. Тебя любят, не дай этим отморозкам себя убить, ясно? А теперь иди, — он оседлал метлу и крикнул, не позволяя ей ответить, — Наземникус, долго тебя ждать, чертов мошенник! Один из Гарри Поттеров засеменил в их сторону. — Аластор! — Тонкс отбросила метлу, обняла его, прижимаясь щекой к щеке, — спасибо тебе за все! — Ладно, хватит, — он почти грубо оттолкнул ее. — Что еще за нежности? Вон с мужем обжимайся, мне это все ни к чему, поняла? Она улыбнулась и кивнула, схватила метлу и лихо вспрыгнула на нее. — Ну хорошо, — произнес Грюм. — Прошу всех приготовиться, мы должны стартовать точно в одно время, иначе наш отвлекающий маневр не сработает. Все, вылетавшие на метлах, оседлали их. — Держись крепче, Рон, — сказала Тонкс, и Рон Уизли, бросив на Люпина виноватый косой взгляд, обхватил ее за талию. Они поднялись в небо, где их уже ждали. — Прорвемся! — зарычал Грюм, плотнее обхватывая древко метлы, — прорвемся! — он вытащил палочку, отклонился так, чтобы иметь возможность отбиваться от преследователей. Он смеялся, он выбил из седла пару-тройку Пожирателей, до места назначения оставалось совсем немного, когда перед ним возник сам Волдеморт. — Змеиная морда! — взревел Грюм, — сейчас ты… Но договорить он не успел, заклятие Волдеморта сбило и оглушило, он почувствовал, что валится, попытался зацепиться за метлу, но не смог. Ветер шумел в ушах, заглушая все звуки, он пытался понять — где он, где остальные, где Тонкс: кажется, ее розовая макушка мелькнула где-то справа, он обрадовался, что она жива, все еще жива. — Ну же, девочка, живи! — с трудом проговорил он, вкладывая в эти слова всю свою магическую силу, которая больше — он понимал — уже будет не нужна. Он хотел верить, что его последние слова обретут силу заклятия и защитят ее, навсегда. Она станет матерью, вырастит прекрасных детей, состарится и умрет, конечно умрет, лет через сто. — Живи! — выкрикнул он, делая последний вдох, — живи! — и наступила темнота…