Макака

Бушует Волга. Потемнело широкое, щедрое небо над нею, блещет молниями, отрывисто и жутко хохочет громовыми раскатами, швыряется в людей, что не успели спрятаться в уютном и светлом дому, пригоршнями холодного, яростного дождя, хлещет порывами отчаянного ветра. Бегут люди, спешат люди скрыться в светлых домах, забраться с ногами в большое, уютное кресло, прижаться к боку любимого человека — мамы, отца, брата, мужа — и замереть, слушая, как беснуется за окном природа. А худому, как щепка, тёмнобровому, угрюмому мальчику прятаться негде. Нет у него дома, есть только обжитая, по-своему даже уютная пещерка на утёсе Стеньки Разина, да только это всё равно не дом. «Дом — это вот как дача Макаки, — думает тёмнобровый мальчик и зябко запахивает получше слишком большой для него пиджак. — Большой-большой, и светятся голубые окна, и Лина тягуче поёт песни, пока моет посуду, и Никич ладит очередную табуретку, или там шкатулку, чтоб Марине Леонидовне было куда всякую женскую принадлежность класть… Я бы ему помог. Вместе сподручней, — Лёнька сжимает губы, упрямо сводит на переносице тёмные брови, стискивает кулаки и угрюмо качает немытой головой. В тёмно-серых глазах, хмурых, как небо над Волгой, отражается оранжевое пламя костра. — Нет. Нет! Не прикормыш я! Что же они меня, за просто так кормить-поить будут? Да сейчас! Разбежался. Ничего просто так не бывает! Вот будет чем им отплатить — вот тогда и приду, как положено, в красивой одёжке…» Сухие, жёсткие, лишённые даже намёка на трогательную детскую пухлость губы мальчишки еле заметно дрожат, выражение его худого, скуластого лица чуть смягчается, даже становится мечтательным. Парнишка воровато оглядывается, чуть вздрагивает от раската грома и тихонечко вытягивает из потайного местечка головку сахара. Жадными глазами смотрит на неё, влажно блестящую в свете от костра, шумно сглатывает мгновенно набежавшую слюну, но — вспоминает о Макаке и только лижет сахар, не став даже откусывать. Пусть Макака полакомится. Мысль о подружке сначала заставляет Лёньку улыбнуться, но потом между бровей мальчика снова залегает угрюмая морщинка. «Как-то она там… — беспокойно думает он. — Хоть бы дома осталась, а! А то знаю я её, ещё от матери убегёт и сюда прибежит, мокрая, как дворняжка! Дура. А если застудится? Что мне с ней тогда делать? Тьфу, одна морока с этой… Макакой». Но всё же… Улыбается она так, что ему кажется — солнышко выглядывает, даже в этакую бурю. И синие глаза напоминают — нет-нет, не море, и не небо, а ту синюю эмалевую чашку, из которой Лёнька когда-то пил сладкий чай на кухне у Николая, пока его не увели. И прочная ассоциация, хоть Лёнька и не знает эдакого умного слова: синий — это праздник. Синий — это уют и дом. Синий — это тепло. Синий — это Макака. А одна мысль о том, что его Макаку кто-то может обидеть, заставляет сжиматься в пружину, как хищника, как озлобленного пса скалить белые, ровные зубы. «Всегда, всегда рядом буду, — думает Лёнька с остервенелым, мрачным упрямством, и тянет к огню мозолистые руки. — А кто обидит — того сразу в Волгу и без разговоров!» Лёнька пододвинулся к костру совсем близко, сжал губы, чтобы не дрожали от холода, покосился в сторону входа в пещеру. Даже заслонка-камень не спасает, долетают до него брызги ледяного дождя. «Только не таким я с ней буду, — деловито и сосредоточено размышляет Лёнька и кусает себе губы. — Не оборванцем с утёса. Нет. Она из хорошей семьи. Антеллигентной… Значит, и мне надо! — парнишка встряхивает головой, встаёт, растревоженный, взволнованный ходит по пещере, по-степановски заложив руки за спину. — Мне тоже надо выучиться, чтобы читал-писал хорошо, таблицы там всякие, — снова мягкая, неумелая улыбка трогает Лёнькины губы. — Я ей читать буду. Вслух. Всё, что она захочет». Он мечтательно улыбается и немного смущённо проводит рукой по волосам. Он не знает, что это за странное чувство у него в груди, тёплое, трепещущее, как птичка, и греющее в эдакий дождь лучше, чем пиджак и костёр. Не знает, почему у него странно дрожат руки, а голова от этих светлых мечтаний кружится и хочется смеяться — а ведь Лёнька смеётся-то раз в столетие! Не знает, почему так сильно ему хочется увидеть Макаку… Он знает одно: она — его подруга. Его Макака. Его невыносимая, синеглазая девчонка. Его причина становиться лучше. Поэтому, когда мокрая, как дворняга, но счастливая, запыхавшаяся Макака кричит ему что-то с другого конца перехода, Лёнька даже не ворчит, что она ненормальная. Он перекидывает для неё доску и протягивает к ней руки. И прячет улыбку за отросшими грязными волосами.