Меч и плеть

Яков Петрович ясно дал понять, что не желает не то, что жить у него, но и в целом общаться, так что Бинх не настаивал. Проводил на кладбище, выделил сарай для вскрытия, вежливо и прохладно откланялся и удалился. И тем удивительнее было то, что в сумерках в опустевший участок зашел сам Гуро. Точнее, в принципе, ничего удивительного, расследование и все дела, но он пришел один и довольно поздно. – А где же ваш писарь? – Осматривает окрестности, – отозвался столичный следователь, не желая вдаваться в подробности. Он приблизился к столу и, подтянув тростью стул, уселся напротив Александра. Тот мысленно вздохнул – похоже, простым обменом любезностей дело не ограничится. А он собирался сегодня уйти пораньше – вон, и Тесака уже отпустил. Полицмейстер передвинул подсвечник на край стола, чтобы он не мешал беседе. Огоньки двух свечей дрогнули, и тень Бинха на секунду вытянулась, дернулась, будто намереваясь броситься на посетителя. Одна из свечей погасла, но Александр не стал ее зажигать – к чему переводить казенное имущество, и так все видно. И вообще, как бы намекал он, скоро расходиться. Гуро даже не посмотрел на подсвечник – его взгляд скользнул по косматой тени на стене, затем вернулся к лицу полицмейстера. Тусклый свет только подчеркнул морщины и темные круги под запавшими глазами, а волосы в полумраке казались совсем седыми. Не нужно быть великим следователем, чтобы понять – Александр сильно устал и его что-то грызло. Расследование зашло в тупик, не иначе. – Я провел вскрытие, обнаружил ряд весьма занимательных деталей, можете ознакомиться с записями Николая Васильевича. На стол легли бумаги, исписанные ровным, красивым почерком. В тишине почти пустой комнаты Бинх медленно шуршал ими, перелистывая страницы. Наконец, вернул Якову. – Велите своему писарю сделать копию для меня. И что же вы думаете по этому поводу? Гуро некоторое время молчал, разглаживая листы, складывая их аккуратно и пряча за пазуху. Потом, наконец, заговорил, задумчиво глядя на одиноко мерцающий огонек и тщательно взвешивая слова: – Очень многое, Александр Христофорович, очень многое. Например, как же вы, с вашим… вашим чутьем, еще не нашли Всадника? Бинх весь подобрался, устремив взор на следователя. Тот по-прежнему не смотрел на него, сидел, небрежно сложив руки на набалдашнике трости. Алый камень перстня таинственно поблескивал – как, впрочем, и все отражающие поверхности в неверном свете свечи, которая разгоняла темноту над столом, одновременно подчеркивая и сгущая ее по углам. – От него не пахнет ни человеком, ни зверем – вообще ничем. Мой нюх здесь бессилен. Яков, наконец, перевел на него взгляд – цепкий, внимательный, тяжелый. Взгляд, по которому никогда нельзя было понять, что на уме у его обладателя. – Значит, Всадник – не человек? – Не знаю, – огрызнулся Бинх, который и сам уже весь извелся, злясь, что нюх его подвел. – Давайте, расследуйте, вас же за этим сюда прислали. – Я сам вызвался, – каким-то странным, напряженным голосом произнес Гуро. – Я привез указ, согласно которому в случае поимки Всадника вам позволено вернуться в Петербург. Вы слышите? Александр… Христофорович? – следователь пристально вглядывался в неподвижное лицо Александра. Тот никак не реагировал. – Вы снова сможете служить императору. Прогуляться по невской набережной. Зайти в ту булочную на… – Нет. Голос полицмейстера прозвучал глухо, но с уверенностью гранита, сковавшего берега Невы. Яков даже не вздрогнул, только ноздри чуть расширились, когда он шумно втянул воздух. И попытался снова: – Но, Саша, послушай… – Нет, Яков Петрович, если я сказал «нет» – это значит «нет». Вам пора, – Бинх решительно поднялся с места и взял подсвечник. – А я пойду, поищу вашего писаря, пока не сгинул в чащобе. Он сунул в руки следователя подсвечник и спокойно вышел за дверь, не обращая внимания на темноту. Когда Гуро шел к постоялому двору, он услышал далекий волчий вой. *** Пойманный на второй же день Всадник – это неплохой результат, хотя Яков чувствовал, что что-то тут не так. Бинх, вероятно, был с ним солидарен, потому что исчез куда-то сразу, как вышел из трактира, где они отмечали победу. В участке его не видели, домой он не возвращался, и Гуро отправился туда, где логичнее всего было отыскать такого, как Александр – в лес. Следователь быстрым шагом пересек опушку и двинулся наугад в чащу, особо не заботясь, куда идет. Рано или поздно либо он наткнется на Александра, либо Александр – на него. Так всегда случалось. Лес Диканьки выглядел не самым дружелюбным образом: темные, почти черные столбы внезапно сменялись серебристыми, окрашенными лунным светом – зловещая мрачность и призрачное сияние окружали одинокого путника в зависимости от густоты крон, пропускающих или задерживающих бледное светило. В воздухе пахло свежестью выпавшей росы, палой листвой и дикими травами, все это сплеталось в неповторимый аромат тишины ночного леса. Гуро вдохнул полной грудью – он не бывал в лесу ночью уже много лет. Между тем тишина, разумеется, была не абсолютной: округу наполняли шелест, шуршание, редкое уханье сов, стрекотание кузнечиков. Но все эти звуки накладывались друг на друга, соединялись в одно целое, в один общий звук, столь приятный человеческому уху в отличие от полной тишины уснувшего каменного города. Яков, городской житель, никогда не мог похвастаться навыками следопыта или охотника, выслеживающего добычу – ему сложно было сразу выделить в общем тихом гуле, в общем запахе что-то новое, отдельное, поскольку просто не было привычки, не сложилась за ненадобностью. Однако вскоре даже он остановился и сморщился, уловив новую, явно фальшивую ноту – тяжеловатый, пронзительный запах, настойчиво ввинчивающийся в ноздри и ощущавшийся железом на губах – запах крови. Помедлив и на всякий случай обнажив клинок, следователь направился к источнику запаха. С одной стороны, он мог найти то, что искал, с другой – наткнуться на дикого зверя, а с третьей – даже на Всадника, ведь должен же тот как-то лишать жертв крови. Двигался Гуро осторожно, стараясь не шуметь и чуть ли не до звона в ушах вслушиваясь в звуки ночного леса – ведь если кровь уже пролилась, то неизвестному незачем больше скрываться, он уже получил то, что хотел, и расслабился. Животные теряли бдительность во время трапезы, а Всадник, судя по описаниям, вообще не привык таиться. Вскоре Яков начал различать новые звуки – утробное урчание, чавканье, треск и какой-то стук, с которым грызут или гложут что-то твердое. К запаху крови примешался прохладный свежий запах сырого мяса. В общем, незваный гость заглянул на ужин какого-то крупного хищника. Еще несколько шагов – и мужчина оказался на небольшой, залитой лунным сиянием поляне. Там хозяйничал серебристый волк, похожий на бесплотный призрак, искрящийся в белом неземном свете. Однако жевал и грыз что-то он вполне материально. – Александр Христофорович… это… вы? – Гуро недоверчиво смотрел на зверя, склонившегося над землей. Тот быстро обернулся на звук и оскалился, не разжимая огромных желтоватых клыков. По морде стекали темные, вязкие капли, пропитавшие шерсть, изо рта свисала оторванная рука. Яков очень четко различал в полумраке и ошметки плоти с каймой бледно-фиолетовых трупных пятен, и белеющую кость, а особенно ясно свет полной луны омывал обломанные грязные ногти и пальцы во влажных от крови комках земли. Он уже видел эту руку. Волк разжал зубы и хрипло, отрывисто пролаял: – Уходи! Яков не слышал его. Он слышал влажный, приглушенный травой стук, с которым рука шлепнулась на землю. Зверь снова обнажил клыки, глубоко в горле зародился рык: – Прочь! – Кто это? Темно-бордовая, аж до черноты, капля, смешавшись со слюной, упала на землю. Или на руку, Яков старался не смотреть. Да, ему приходилось видеть в этой жизни многое, но вот то, как близкий ему человек – пусть и в образе волка – пожирает кого-то… Волк посмотрел на него с вызовом, опустил голову и вновь вонзил зубы в свою добычу. Мерзко хрустнула кость, будто сухая ветка, а затем зверь мотнул мордой, с вязким чавканьем отдирая кусок мышц. Розоватая плоть свисала с одной стороны пасти, но волк быстро работал челюстями и, с шумом втянув остатки, проглотил. И снова внимательно уставился на Гуро, будто проверяя, не передернет ли его от отвращения. – А как думаешь? – Это рука Ганны, – выдавил Яков, не в силах оторвать взгляда от кошмарного, но в то же время завораживающего, возбуждающего любопытство зрелища. – Я узнал, так как держал ее в… в руках, – он поморщился от неуместного каламбура. Следователь предпочитал тщательно подбирать слова, чтобы каждое из них ранило, как нож, и попадало точно в цель, но ситуация немного не способствовала красноречию. Ноздри щекотал запах сырого мяса, который был одинаков для всех видов – и для говядины, и для баранины, и для… человечины. Отличался вкус, но Якову совершенно не хотелось узнавать, чем именно. Бинх запрокинул голову и зашелся в отрывистом лае – в образе волка его чувство юмора притуплялось и становилось чернее провалов зрачков. Гуро сделал несколько осторожных шагов, стараясь одновременно обогнуть волка и оставаться в поле его зрения, чтобы не рассердить. Зверь охотно пропустил его, повернувшись следом и усевшись на траву. Яков с отрешенным интересом врача осмотрел труп. Без сомнения, это была Ганна – взять хотя бы сквозную дыру в голове, проделанную ранее выстрелом Бинха. Так сказать, особая примета, помогающая при опознании. Почему-то особенно нелепым казался ряд зубов, отчетливо видневшийся в нижней части головы, и налипшие на давно высохшей крови с внутренней стороны щек клочки волос. Следователь посмотрел дальше – волк начал трапезу с самого вкусного: платье на животе было разодрано когтями и пропиталось липкой кровью, а внутренности аккуратно выедены, так что оголился позвоночник, вылизанный языком и потому ярко белевший. Повыше кусок ткани также оказался вырван и темнел в траве, обнажив белую, упругую грудь. Точнее, грудью она оставалась только справа – бледная, словно из мрамора выточенная, с аккуратным соском, в мистическом свете казавшимся таким же пергаментно-белым, как и остальная кожа. Труп Ганны лежал на спине, поэтому кровь скопилась внизу, своими подтеками и трупными пятнами не портя красоту и торжественность мертвого тела. А вот левая часть груди… добраться до сердца было сложнее, чем до кишок, поэтому волку пришлось потрудиться. И вот результаты его трудов с обличающим укором вспарывали воздух. Оборотень когтями и клыками разворотил, выломал часть ребер, и искореженные, надломанные осколки торчали под разными углами, пропоров плоть – волк решил подкопаться к лакомству слева, хоть орган и находился примерно по центру. Кроваво-красная пустота на месте вырванного сердца выглядела непривычно – в практике Якова подобных случаев не было, да и сам он чаще перепоручал аутопсию специалистам. Но все же не понаслышке знал, как тяжело проводить вскрытие и добираться до нужного органа. С инструментами получалось как-то… аккуратнее. Но первобытная звериная сила, справившаяся не хуже хирургических приспособлений, зачаровывала. – И тебе… нормально ее есть? – в никуда спросил Гуро, отстраненно размышляя, является ли каннибализмом поедание человека оборотнем. Выходило, что только частично, и то, если оборотень не в волчьем обличии. В голову непроизвольно полез образ Александра с вымазанными кровью губами. Вот крепкие белые зубы вонзаются в руку с влажным причмокивающим звуком и отрывают… – А что, лучше, если тебя? …отрывают кусочек от самого Якова, роняя алые капли на алое же пальто. Следователь мотнул головой, прогоняя видение и кляня свое излишне живое воображение. Повернулся и уставился прямо в глаза волку – желтовато-белые, цвета луны. И бесконечно, по-человечески печальные. – Меня? – Гуро, спохватившись, спрятал клинок обратно в трость и сунул ее подмышку. Большая удача, что оборотень не кинулся на него, сдержав свою звериную натуру – обычно они, едва замечали оружие, сразу переходили в атаку или отступали. Бинх, похоже, по старой памяти счел ночного визитера безопасным. – Ты был выбр-ран, – тихо рыкнул Бинх, кивнув ему в знак благодарности. Когда вместо рта у него была пасть, он старался говорить короткими словами и фразами или разбивал их на слоги, а каждый звук «р» зарождался где-то в глубине и гортанно перекатывался дольше, чем все остальные. В общем, не создана была волчья пасть для общения, что повлияло и на человеческую сущность – Александр обычно бывал немногословен и привык общаться рубленными фразами. – Волчий Пастыр-рь указал на тебя. Я… я не смог. – Почему? – А ты как думаешь? – Александр сердито зарычал, что с окрашенной кровью мордой выглядело весьма угрожающе. – Может, ты и твар-рь, но убить я не готов! А ведьме уже все р-равно… – Нет. Почему этот ваш Волчий Пастырь выбрал меня? – терпеливо пояснил Яков, чуть приподняв брови. Все-таки, о его способности держать себя ходили легенды. Волк перестал рычать. Под шкурой заходили мускулы, будто он силился пожать плечами. – Не спр-рашивал. – Врешь. – Ладно, спр-рашивал. Но он не ответил, – Бинх вздохнул и покачал крутолобой головой. – Пр-риказ Пастыр-ря не обсуж-дается. Пр-риказ Пастыр-ря – это закон. – И он велит есть людей? Суровый у вас бог, – пробормотал Яков, хотя слышал об этом далеко не впервые. Александр снова покачал головой. – Он не бог. Он Пастыр-рь. Он назначает добычу. Иногда – жер-ртву. Иногда. Пр-риходится, – он помолчал, испытующе глядя на человека. – Что, пр-ротивен? – глухим раскатом вырвалось из глотки. Гуро опустился на колени, чувствуя, как ткань брюк тут же отсырела, пропитавшись то ли вечерней росой, то ли холодной кровью. Оказавшись примерно вровень с мордой волка, он покачал головой. – Нет. Мне тебя жаль. Бинх фыркнул – фырканье у него было одинаковым что в человечьем, что в волчьем облике. – Да ладно, ведьмы не ядо-виты. – Ты понимаешь, о чем я. Волк сморщил нос, недовольный выбранной темой. – Мы уже говор-рили. Я обор-ротень по р-рождению, и меня все устр-раивает. А Дикая Охота – это… – он прикрыл глаза и несколько раз стукнул хвостом по земле. – Как Р-р-рождество. Гуро, конечно же, помнил их разговор, случившийся много лет назад. Тогда Бинх смотрел на него незамутненным прозрачным взглядом, искреннее недоумевая, почему Яков считает, что быть оборотнем – плохо. Что это доставляет ему, Бинху, неудобства. Что это можно как-то исправить. Зачем? Странный, странный Яков! И молодой, полный энергии Александр смеялся отрывисто, будто лаял, и просил следователя не забивать себе голову и не тратить время их встреч на пустые разговоры – ведь есть занятия куда поинтереснее, не так ли? Сообщил о своей сущности Бинх тоже довольно просто – он вообще в юности не любил сложностей и все делал играючи: легко заводил знакомства, легко общался, легко выходил из себя и очень, очень легко вызывал на дуэль. И вот однажды, когда они нежились в постели, Александр укусил Гуро за ухо и как бы между прочим сказал, что он оборотень. Яков, будучи всего на пару лет старше, тогда посмеялся, решил, что тот шутит, а в следующий момент его к кровати уже прижимал волк с восхитительной серебристой шерстью. Как потом все-таки поделился Бинх, признаваться было тяжело, но он чуял (да, он так и сказал – «чуял», шумно втянув носом воздух), что Гуро можно доверять. И молодой Яков оправдал доверие, искренне полюбив и второе обличие Александра, который резвился, как щенок. Не встречал Яков никого ласковее большого зверя, льнущего к нему, тыкающего мордой в ладони, шершавым языком вылизывающего чужое лицо. Не встречал он и никого шаловливее волка, подстерегающего его за углом и шутливо нападавшего, валящего с ног, бодающего могучей головой. Но шли годы, юношеский пыл уходил, уступая место опыту и трезвому взгляду на вещи. Нет, Яков по-прежнему не боялся Бинха, но он начал бояться за Бинха. Он по службе знал, что такое разъяренная толпа, он не понимал сущность оборотня и пытался докопаться до истины, до сути – два у оборотня сознания или одно? В чем разница? Где кончаются инстинкты и начинается разум? Гуро добывал все, что он мог найти про оборотней – тогда он заинтересовался преданиями, легендами, историями о нечисти. Ведь если в твоем окружении кто-то перекидывается в волка, то логично разбираться в данном вопросе? Александр воспринимал эту дотошность в штыки, считая, что Яков боится его звериной сущности и возможной вспышки безумия. Иначе зачем ему собирать сведения, как бороться с оборотнями, чего они боятся? Это его обижало, а Александр обижаться не умел – он злился. Гуро тоже злился, поскольку полагал, что благородство Бинха может сравниться только с его упрямством, и если он вбил себе что-то в голову – его не переубедить. А Яков всего лишь хотел понять. Ведь если оборотни правда боятся серебра, это не значит, что он жаждет ткнуть Бинха серебряным ножом – это лишь значит, что нужно спрятать все серебро под замок и подавать к столу исключительно металлические приборы. А еще Гуро очень хотел помочь. Если б только Александр знал, чему. Для него все было просто и кристально ясно. Он просто наполовину человек, наполовину волк. Что тут сложного? И что тут плохого? Волчий Пастырь… о нем следователь разузнал так много, как только мог – что тоже, кстати, несказанно раздражало Александра, который неохотно говорил об этой… фигуре. Сказал только, что он, будучи оборотнем, тоже подчиняется Пастырю, наравне с обычными волками. Волчий Пастырь был хозяином волков, их пастухом, их божеством, но все источники говорили разное о том, кто он такой. Однако все они сходились в том, что Пастырь назначает волкам добычу, и тогда Гуро впервые узнал, что добыча может быть человеком. Он припер Александра к стенке и, пригрозив железным ножом (которого, в отличие от серебра, на самом деле страшилась нечисть), выпытал, что да, бывало. Почему? Потому что волки – санитары леса, а оборотни живут не в лесу, а среди людей, значит… И тогда они здорово поскандалили, хотя Якова беспокоил не столько сам факт, что Бинх кого-то там задрал, а что его могут за этим занятием застать. Тайна Александра – липкая, тяжелая, страшная – тяготила следователя, ему казалось, что он куда больше волнуется о ее сохранении, чем сам оборотень. Из-за подобного недопонимания отношения постепенно разладились. Бинх, с возрастом становившийся более скрытным, что было обусловлено, как он нередко повторял, его природой, замкнулся окончательно. У Гуро тоже появились свои секреты. Он перестал рассказывать о своей работе и обществе Бенкендорфа, а Бинх больше не касался другой, волчьей стороны жизни, появляясь перед Яковом исключительно в образе человека. И когда случилась эта ссылка в глушь, Александр так поспешно рванул из столицы, что Якову казалось, будто оборотень бежит от него. Что ж, он не стал догонять и настаивать, хотя была возможность вмешаться, связи имелись. Просто… никак не отреагировал, словно происходящее с Александром его не касалось. Словно они чужие. Единственное, что Яков сделал, потому что чувствовал, что должен был – по-прежнему хранил тайну Бинха, удивляясь, как тот умудрился до сих пор не попасться. Гуро внимательно посмотрел на волка. Тот изменился: стал крупнее, мощнее, серебристая шерсть по цвету уже приближалась к седой, а глаза… печальные, усталые, потускневшие… вероятно, в облике человека глаза были такими же, но он так за два дня и не рискнул в них заглянуть. В груди что-то защемило, какая-то далекая, но пронзительная тоска сжала сердце. Сколько лет они уже не виделись? Вспоминал ли Александр о нем? – Расскажи, что велел Волчий Пастырь, – попросил Яков и поднял воротник пальто, устраиваясь на мокрой земле и ежась от ночной прохлады. Рассказ мог получиться долгим, учитывая лингвистические способности Бинха в таком виде. Александр вздохнул и медленно заговорил, объясняя то, чем так не желал делиться ранее. Поначалу приходилось трудно, но потом следователь свыкся – все-таки, когда-то они могли так общаться часами. Волчий Пастырь определяет добычу волкам на Юрьев день, а кроме того, раздает им задания. Точнее, волкам – чаще, а оборотням, которые живут среди людей, только в эти дни, и им обязательно нужно являться перед Пастырем, отдать ему дань уважения. Они освобождают волчью сущность и охотятся вместе с Пастырем, а по весне состоится главная Дикая охота, к ней присоединяются избранные волки и оборотни. Да, иногда Пастырь назначает жертвой людей – убийц, разбойников, охотников, которые зазря волков стреляют, а иной раз и особо жестоких оборотней, поскольку Пастырь – защитник волков от людей и людей от волков. Этой весной Пастырь подозвал к себе Бинха и предупредил, что летом его и сельчан ждет большая беда. Он не вдавался в подробности, но предупредил, что в месяц Вересень по этому поводу из столицы приедут четверо. Одного Александр должен охранять, он самый юный. А еще одного Пастырь назначает оборотню добычей, его Бинх узнает по одежде, красной, как кровь на его руках, поскольку немало плохого человек этот в жизни совершил. Когда полицмейстер получил из Петербурга письмо о том, что приедет Яков Петрович Гуро, он что-то заподозрил, но гнал от себя навязчивую мысль. Все-таки, приедут еще двое… А потом дверь кареты открылась, и Яков вышел, красуясь в своем алом пальто. Воля Пастыря не обсуждается, и сначала Бинх честно пытался следовать его приказу. Однако следователь не пожелал останавливаться у него, чтобы волк мог тишком его задрать в ночи. Когда Гуро пришел в участок с документами, Александр, уже готовый броситься на него, передумал и решил повременить, дождаться, когда столичные гости помогут поймать Всадника, а там и растерзать свою добычу; но ночью Пастырь ясно дал понять, что оборотню необходимо поторопиться. Бинх попытался зазвать к себе Якова снова, но тот высказал желание отправиться поскорее в Петербург. – Я не могу. Я знал, что ведьма – не Всадник. Но понадеялся, что ты повер-ришь и уедешь. Тогда мне не пр-ридется тебя загр-р-рызать, – последнее слово волк произнес особенно раскатисто, обнажив желтоватые клыки. – Но я по глазам видел, ты не повер-рил. Настыр-рный. Как всегда. А еще я подумал, что, если Пастыр-рь назначил жер-ртву, она обр-речена. И потому отпустить тебя в Петер-рбур-рг я тоже не смог. Ведь тогда ты будешь назначен др-ругому волку, – взгляд Александра погрустнел еще больше. – Яков, я так не могу. Не могу остаться в стор-роне, зная, что мое бездей-ствие тебе навр-редит. Следователь чуть вздрогнул, поскольку несколько лет назад он именно так и поступил. Знал ли об этом Александр? Судя по взгляду, в котором не читался укор, нет. Или умело скрывал свои чувства? Гуро даже стало противно, что он продолжал спокойно смотреть в глаза волка, будто ничего не случилось – ни единого проблеска совести. Хотя, если не совесть, отчего так паршиво на душе? Говорят, нет ничего страшнее, чем равнодушие… – Да, ты не способен на подлость, – медленно проговорил Гуро, надеясь, что его взгляд такой же нечитаемый, как и прежде. – Но до меня не совсем доходит смысл твоих действий… – Обор-ротням иногда нужна челове-ческая жер-ртва, – с неохотой пояснил Бинх. – Я утащил тр-руп Ганны, о ней никто не вспомнит. А ты уезжай, пока Пастыр-рь не узнал. Я не знаю… спр-рячься. В гор-роде. Чем дальше от леса, тем лучше. Пастыр-рь живет в лесу, новости ему пр-риносят волки и обор-ротни, а обор-ротни пр-редпочитают села и дер-ревни. Если ты не будешь с ними пер-ресекаться, он не узнает. Уезжай! – взгляд Александра стал умоляющим. – Скор-рее! Сейчас. – Погоди ты, – перебил его Яков, торопливо размышляя. Значит, оборотню надо поесть человечины, а Гуро должен исчезнуть так, чтобы эта человечина не оказалась с его костей. – Кто из нас двоих лучше в составлении планов, ты или я? Так слушай… Вскоре над селом полетели крики «Пожар!» *** – Ты зачем в лес выходил? – И тебе добрый вечер, – поприветствовал Яков разъяренного Бинха. Сейчас оборотень походил на волка и в человеческом облике – того и гляди бросится вперед и вцепится в горло. – Выдохни и прикрой дверь. Бинх поспешно запер дверь и приблизился почти вплотную к сидящему за столом следователю. После пожара в хате Ганны Гуро прокрался к Александру и с тех пор поселился у него, успешно исполняя роль безвременного почившего. Бинх тайком принес ему все, что Якову требовалось для работы, и теперь следователь дни напролет просиживал за какими-то книгами и бумагами, что-то вычисляя и выписывая. Для всех в селе и для Всадника он сгорел, для проклятого Волчьего Пастыря оборотень загрыз свою жертву и скрыл следы пожаром. Яков предлагал сказать, что он сгорел, и Пастырю – назначили бы волку новую добычу, но Бинх отказался. Не смог бы он Пастырю соврать, что не знал о спасении Гуро – как-никак, сам его в доме приютил, да и вообще… было бы в их распоряжении больше времени, доверился бы Александр Якову сразу, тот бы придумал план получше, инсценировал бы смерть так, что не знал бы полицмейстер ничего, лгать бы и не пришлось. И место бы себе отыскал, чтоб спрятаться… да, план не идеальный, далеко не идеальный, но что поделать? Главное, сказал оборотень, это волкам на глаза не попадаться, чтоб Пастырю не доложили. Однако Гуро к предостережению отнесся довольно легкомысленно – он уже покидал убежище и выходил в лес, справедливо полагая, что волки близко к селу не сунутся, все-таки, не голодное зимнее время. Осенью, пока пищи в лесу хватало, звери опасались встречи с людьми, тем более, как было известно Якову, наличие оборотня в селе только отпугивало их, заставляя держаться на почтительном расстоянии. Александр возвращался вечером, топил печь и уходил в лес, куда звала его полная луна. Иногда Гуро улавливал его бормотание перед уходом: «светит месяц ясный на осинов пень, в зелен лес, во широкий дол…» Он так часто слышал этот заговор в прошлом, что разбуди его ночью – и то без запинки перескажет целиком. Помнил, что иногда Александр шептал единожды, иногда перекидывался так, а иной раз ходил кругами по комнате или опушке, произнося снова и снова. И было в этом что-то могучее, древнее, отчего у Якова волосы на затылке вставали дыбом, а сердце замирало от ощущения сопричастности первобытному ритуалу. Единство человеческого и звериного начала, острота ума и могучая сила. Волк, который легко разгадывал планы охотников, и человек, который без труда гнул подковы. И давным-давно, когда Яков забывал о беспокойстве, он просто любовался Александром – ладным, мускулистым, от которого веяло грубой животной силой и животным же обаянием. Да, девушки очень любили Сашу, а мужчины либо уважали, либо стрелялись с ним. Гуро было известно, что оборотням необходимо поддерживать баланс между человеческой и звериной сущностями – то есть, им требовалось периодически перекидываться и носиться, высунув язык и наслаждаясь свободой, охотиться, догонять добычу, вонзать клыки… правда, узнал Яков об этом не самым приятным образом. Он использовал множество разных способов добиться своего: просьбы, угрозы, шантаж, логические доводы, игра на эмоциях. Всеми правдами и неправдами однажды Гуро добился от Бинха обещания, что тот покончит с перекидываниями и заживет, как человек. В свою защиту он мог сказать, что тогда это ему казалось отличной идеей, ведь Александр сам говорил, будто у него нет зависимости от полнолуния, в такие дни он не сходит с ума и живет так же, как обычно – то есть, не оборачивается против своей воли, а исключительно по желанию. А Яков правда волновался, что оборотня раскроют, что Бинх не сможет вернуться в тело человека. И да, ему хотелось полностью контролировать ситуацию. Последний аргумент он, конечно, вслух не приводил. Александр после длительного сопротивления сдался, поклялся Волчьим Пастырем, и какое-то время Гуро действительно было спокойнее. А потом он начал замечать недобрые знаки. Бинх стал более нервным, меньше улыбался, резче отвечал. Казалось, он постоянно погружен в свои мысли и весьма недоволен, если его отвлекают – огрызался на шутки и невинные фразы, а на замечания готов был и вовсе вцепиться в глотку. А иногда, наоборот, впадал в какую-то апатию, тоскливо глядя в окно и не реагируя даже на откровенные подколы. И пусть он списывал все на проблемы с работой, Яков видел, что причина совсем другая. А потом наступило полнолуние. Александр стал избегать Гуро, а тот, напротив, боялся его отпускать, отчего у них постоянно вспыхивали ссоры. Затем Якова отправили на несколько дней в Москву, а когда он вернулся, сослуживцы Бинха сообщили, что тот болен. Конечно, следователь рванул к нему домой. Отперев дверь своим ключом, он сразу же направился в спальню. Александр лежал на кровати, но Гуро его сразу не узнал, так изменилось знакомое и родное лицо: закрытые глаза запали, щеки ввалились, покрывшись густой щетиной, больше похожей на жесткую шерсть, искусанные до крови губы уже побелели. Яков испугался, что опоздал, но с облегчением увидел, как пальцы с желтоватыми когтями (именно когтями – грубыми, заостренными и изогнутыми) судорожно сжали простыню. Гуро дураком не был, поэтому сразу сообразил, в чем дело. Он бросился к постели, обхватил лохматую голову, прижал к груди. Помнил, что гладил, распутывал пальцами нечесаные космы, извинялся, шептал что-то невнятное, бессвязное, надеясь, что до Бинха дойдут хотя бы интонации. Услышав тихий, едва слышный вздох, наклонился поближе к губам, выслушал, выбежал прочь, чтобы исполнить просьбу. Когда Яков вернулся, Александр в длинной измятой рубахе уже сидел, покачиваясь, на кровати – сутулый, худой, будто пьяный. Следователь отошел к стене, ожидая, когда оборотень перекинется – обычно это происходило в несколько секунд. Вот стоял человек, а вот к земле припадает волк. Иногда Бинх нашептывал перед превращением, иногда оборачивался прямо в прыжке. Но к тому, что Гуро увидел сейчас, он оказался не готов. Лицо Александра исказилось, покрылось испариной. Дыхание с хрипом вырывалось из груди. Бинх упал на колени, царапая когтями пол, но, когда Яков рванулся вперед, глухим рычанием пригвоздил к месту. – Хочешь остаться – стой там. А еще лучше – уходи! Гуро остался, затаив дыхание и плотно сжав тонкие губы. Он решил, что должен досмотреть до конца, чтобы каждый миг отпечатался в памяти – чтобы такое больше не повторилось. Глубокие борозды оставались на деревянной поверхности, зубы клацали вхолостую, желая во что-то или в кого-то вонзиться. Каждая мышца была напряжена так, что казалось, будто человек окаменел, не может двигаться и потому дергается, как кукла, которой кто-то неумело управляет. Хотя… человек ли? Уши заострились и покрылись шерстью, зубы выросли, превратившись в клыки. Теперь тело Александра то сжималось в комок, то выпрямлялось, растягивалось, изгибалось под немыслимыми углами. У Якова сводило зубы – он как наяву слышал хруст костей, как позвонки терлись один о другой. Он готов был поклясться, что слышит, как растут и вытягиваются, меняясь, кости. А это что за треск? Неужто обломок кости прорвал кожу? Но нет, это всего лишь разошлась по шву рубаха. Бинх начал задыхаться, грудь часто, тяжело вздымалась и опадала, он закашлял и рванул когтями ворот, полоснув самого себя по шее. На пол упали несколько алых капель, и оборотень словно взбесился – у него сузились зрачки, затрепетали ноздри… зверь почуял кровь, пусть и свою. Александр припал к полу и зарычал. Он был страшен: наполовину покрытое шерстью лицо, раскрытый рот, в котором не помещались клыки волка, глаза не человека, но чудовища, одержимого голодом, нос, судорожно втягивающий воздух. Пальцы на ногах вытянулись – когтистые, но все еще человеческие, только нелепо, страшно длинные, и теперь Бинх стоял на мысках, оттопырив покрытый жесткой короткой шерстью зад с остервенело мечущимся от боли хвостом. Боль витала повсюду, пропитала воздух и стены, как в больнице или на скотобойне. Гуро казалось, что он чувствует ее иголками по коже, вдыхает с острым запахом пота, видит красной пеленой перед глазами. На волка невозможно было смотреть спокойно – от него волнами исходило страдание, близкое к агонии. Со скрипом и душераздирающими щелчками вытянулась шея – на какой-то миг следователю показалось, что кожа не выдерживает такого натяжения, рвется, но горло уже стремительно покрывалось шерстью, а капли крови, упавшие на пол, могли быть и из раны от когтей. Бинх запрокинул голову и завыл – долго, тоскливо, так, что у Якова сжалось сердце. И на задворках сознания билась мысль – что скажут соседи? Он не мог вывезти оборотня в лес – боялся не успеть, но теперь глубоко жалел о своей неосмотрительности. Снова душераздирающий звук – то ли скрип, то ли хруст, с которым оборотень рос, перекраивая тело человека в тело волка, перемалывая, ломая и сращивая кости вновь, растягивая жилы и завязывая в узел нервы, изгибая позвоночник и сдавливая, перегоняя органы на новые места. Или это все только в голове у Гуро? Может, чудятся ему страшные звуки, может, попал он в свой личный ад – вечность стоять и смотреть, как извивается на полу дорогой ему человек, терзаемый болью из-за его упрямства, из-за его необдуманного решения. О чем он думал? И о чем думал Александр, когда согласился? И почему так и не перекинулся, когда совсем невмоготу стало? Наверное, только тогда до Якова дошло, что для Бинха честь, слово чести, дело чести – все эти пустые для многих слова куда важнее, чем собственное благополучие или даже жизнь. А его упрямство граничит с глупостью. Потом ему удалось выпытать у Александра, что тот, в довершение всего, вместо обычного обещания принес особую клятву, которую нарушить не мог – чтобы соблазна не было увильнуть. В любом случае, Бинх не раз говорил, что животные куда честнее людей. По части лжи и обмана с человеком никому не тягаться, и сравнения с лисой или змеей льстят как раз последним. А себя он всегда почему-то больше причислял к волкам, нежели к людям, что несказанно задевало Якова. И сейчас следователь не мог пошевелиться, словно в страшном сне, когда скованно все тело, по позвоночнику бежит холодок, но ни убежать, ни проснуться. Секунды растянулись на часы – сколько корчится оборотень перед ним? Минуту или полночи? Да и вообще, стемнело ли? Во сколько Яков появился на пороге? Наконец, жуткие звуки, терзавшие слух Гуро, сменились на тяжелое дыхание. Посреди комнаты замер волк – косматый, аж шерсть в колтуны свалялась, худющий, с ввалившимися боками, только ребра торчат. Замутненный взгляд зверя блуждал по комнате, равнодушно скользя по стенам и мебели, но вскоре остановился на человеке. Оборотень шумно вдохнул и припал к полу, явно не узнавая его. Яков, спохватившись, высунулся за дверь и втащил за собой корзину. Волк тут же открыл пасть, вдыхая распространившийся по спальне аромат крови, и следователь торопливо кинул ему тушку зайца, которую зверь перехватил на подлете и с утробным урчанием вонзил в мясо клыки. За первой последовала и вторая, после чего взгляд оборотня, наконец, приобрел осмысленное выражение, и Гуро позволил себе расслабиться. – Ты еще голоден? – спросил он, когда Бинх с легким разочарованием поворошил носом кучку костей, оставшихся от зайца. Волк, подняв голову, кивнул и с интересом принюхался к корзине. Яков засомневался. – Может, не стоит? Тебе вообще не следовало так жадно глотать, сколько ты не ел? – Я ел, – после некоторой паузы совладал с языком и зубами Александр. – Овощи ел. Хлеб ел. Мясо давно не ел. Дней десять. Боялся сор-р-рваться… – он шумно сглотнул и уселся на пол, прикрыв глаза. – Сегодня совсем не ел, да. – Тогда почему ты выглядишь так, словно неделю голодал? – с недоумением спросил Яков, оглядывая неухоженную шкуру и впалые бока оборотня. Тот снова открыл глаза и внимательно посмотрел в ответ. – Я ел. Волк не ел. Волк капустой не питается. Еще. – Зайцев больше не было, я купил свиной окорок. – Сойдет. На этот раз Бинх никуда не спешил – улегся рядом с окороком, обнюхал, в предвкушении постукивая хвостом по полу, и приступил к трапезе. Гуро, немного успокоившись, отошел к небольшому комоду, покопался там, обнаружил крупный гребень и, вернувшись к волку, присел рядом. Тот покосился на человека, поворчал, но позволил начать себя вычесывать, освобождая от колтунов. На следующий день Александр выехал за город и до темноты носился по полям и лесам, восстанавливая душевнее равновесие и гармонию со звериным началом. – Так зачем ты выходил в лес? – уже тише повторил Бинх, вглядываясь в невозмутимое лицо следователя. – Тебя даже Гоголь заметил, все волки, небось, уже в курсе, что ты жив. – Мне нужно в город, – проигнорировал его вопрос Яков, аккуратно накрывая исписанный лист промокательной бумагой. Александр, уже привыкший к его скрытным методам ведения расследования, вопросительно приподнял брови и спросил с надеждой: – В Петербург? – Нет, в Полтаву пока, – разочаровал его Гуро, рассеянно водя пальцами по белому опахалу гусиного пера. – Это по делу. Отправлю несколько писем. – Не ходи, – Бинх мотнул головой, этим движением опять неуловимо напоминая волка. – Я кого-нибудь пошлю с ними. Казаки все равно читать не умеют, а доскачут в один миг. – Мне еще и получить кое-что надо, – бескомпромиссно отрезал Яков, убирая промокательную бумагу и аккуратно складывая листы в стопку. – Поэтому мне утром нужна будет лошадь. И уйти так, чтоб не заметил никто. Когда вернусь – не знаю, может, и в Петербург придется. – Попробуем, – вздохнул Александр, прикидывая дорогу. Спорить он не стал, вместо этого пошел топить печь. Гуро, продрогший за день, побрел следом. Вскоре комната наполнилась дружелюбным треском огня, воздух стал потихоньку прогреваться. Следователь остался стоять у печи, вытянув руки и время от времени их потирая – топить для обогрева было еще рановато, но Якову казалось, что в пустой хате сыро, зябко и одиноко, поэтому, стоило хозяину вернуться и взяться за хозяйство, как Гуро тут же спешил погреться. Бинх между тем принялся соображать незамысловатый ужин – достал вяленое мясо, наполнил чугунок водой и начал чистить картошку – заморское чудо, удачно прижившееся в Диканьке. Один за другим клубни с тихим всплеском падали в воду. Когда полицмейстер подошел поставить чугунок в печь, Гуро посторонился, чтобы не мешать, а там и вовсе вернулся к столу. Заметив там какой-то сверток, аккуратно, двумя пальцами, поворошил его. – Что это? – Пирожки. Тесак приволок, – пояснил Александр, присоединяясь к нему. – Он иной раз приносит что-то от деревенских, по привычке. Когда я только приехал, он носил мне съестные припасы и мелочи всякие вроде посуды. Потом я как-то наладил быт и хозяйство, а поначалу было трудновато. Повисла неловкая тишина. Они особо не разговаривали в эти дни: Бинх приходил и уходил – утром на службу, вечером в лес, а Гуро прятался в доме. Казалось, это самая выигрышная тактика, ведь им так много нужно было сказать друг другу и в то же время – совершенно нечего. Слова просто замирали в горле, и полицмейстер, лишь кивнув на прощание, скрывался за дверью, оставляя Якова возиться с ужином или греть воду для мытья. Завтрак обычно готовил Александр или приносил рано поутру что-то, что покупал у соседей, пока его гость спал. Так что, опять же, виделись они нечасто. А сейчас сам взялся за ужин. – Ты не пойдешь в лес сегодня? – спросил Гуро, внимательно наблюдая за оборотнем. Тот повел плечами и шумно вздохнул. – Вот после того, как ты ночью погулять вышел, совсем не тянет. Да и хватит с меня, набегался. – А спать как будем? – спросил Яков, снова пропуская укор мимо ушей, и снял пальто – в комнате стало совсем тепло и уютно, а от печи потянуло вкусным запахом. Полицмейстер взял нож и пошел проверять картошку, мимоходом пожав плечами. – Где тебе больше нравится – можешь на кровати, можешь на полатях. Мне все равно, я вообще сегодня волком у печи вздремну, привык. Ужинали тоже в тишине. Бинх сосредоточенно жевал, не поднимая головы от тарелки, а Яков не нарушал молчания, думая о чем-то своем. Убрали посуду, Александр сразу засобирался спать – расстелил перед печью тонкое одеяло, под которым спал летом, и начал раздеваться. В груди у Гуро шевельнулось что-то давно забытое, когда он наблюдал, как пальцы медленно расстегивают пуговицы, выдавая усталость. Оборотень будто забыл, что он не один, аккуратно сложил рубашку, принялся возиться с ремнем, а Яков все смотрел и смотрел на его руки, плечи, спину. Он помнил каждое родимое пятно, каждый шрам и видел, что последних прибавилось. Вдруг возникло острое, пронзительное желание подбежать, обнять, уткнуться носом в непокорные волосы – сделать что угодно, лишь бы вернуть то далекое время, когда волосы Якова еще не тронула седина, а лицо Александра не покрывали морщины. Но он остался на месте. Потому что нельзя вернуть ушедшее время. Потому что нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Потому что перегорели чувства, а то, что сейчас ощущает Гуро – это тлеющие угли, разбрасывающие последние искры оттого, что он разворошил их кочергой. Еще немного, и вовсе почернеют, выгорят дотла. И вдруг стало так невыносимо горько, так паршиво на душе, гадко, что Яков на ногах не смог удержаться, так и сел на кровать. Рука сама собой потянулась к груди, пальцы судорожно сжали ткань рубашки. Александр, услышав тяжелый вздох, обернулся и обеспокоенно посмотрел на него. – Что, сердце? Гуро досадливо поморщился и поднял на него взгляд. – И да, и нет… Саш, что мы с жизнью-то своей сделали? – Бинх продолжал с недоуменным видом стоять у печи, и следователь утомленно прикрыл глаза. – Где мы не туда свернули? Почему мы все забыли? В тишине раздался тихий вздох, повеяло ветерком и пахнуло шерстью, застучали звериные когти по полу, а потом в ладонь, опущенную на колени, ткнулся холодный влажный нос. – Волки ничего не забывают. Яков приподнял веки и заглянул в бледно-желтые глаза оборотня. Дрожащие пальцы сами зарылись в густую, теплую шерсть, поглаживая сильную шею. Волк не отстранялся, напротив – положил морду на колени Гуро, позволяя приласкать себя, как многие годы назад. – Дурак я был, Саша. И ты дурак. И оба мы до сих пор… мы ценить то, что было у нас, не умели, – негромко проговорил следователь, кривя в невеселой усмешке губы. Бинх молча слушал его, чуть поводя ушами. – Думали, если меняемся, то уже не по пути нам. Я службу свою выше всего ставил, думал, что чувства – это так, ерунда. А ты с честью своей носился, ниже своего достоинства считал за помощью обратиться. И как теперь? Живем поодиночке, будто игрушки заводные, а как завод кончится, так и уберут в коробку. Будто я не вижу, как тебе тяжело и плохо? Оба счастья своего не нашли, а почему? Потому что упустили его. Годы мы, годы впустую потратили – утекли они, не вернуть уже. Саш, Саша, давай сначала начнем? – Давай ложиться спать, – после некоторой паузы ответил оборотень. – Вставать затемно. Гуро вздрогнул и разжал пальцы, потерянно опустив голову. Волк, воспользовавшись этим, стукнул хвостом по полу и легко запрыгнул на кровать, зубами аккуратно зажал край одеяла, потянул, приглашая гостя лечь, а сам растянулся с краю. Яков на несколько секунд ошарашенно замер, а затем, быстро раздевшись, нырнул в ватно-стеганое тепло постели, и Бинх прижался к его боку, словно и не было всех этих лет разлуки. *** Яков со всеми предосторожностями прокрался к дому полицмейстера, кутаясь в ночную темноту, как в пальто. Он задержался дольше, чем планировал, но, судя по запискам, которые регулярно отправлял Бинх в Полтаву «до востребования», ничего нового о Всаднике не обнаружилось. Оборотень скупо писал о делах и расследованиях, о пропаже людей, ворчал о поводу оставленного на него Гоголя (которого он еще и вынужден был охранять) – мол, под ногами путается и ничего не рассказывает, с Яковом общался всего ничего, а уже такой же скрытный… В окнах хаты тускло горел свет – значит, Александр уже вернулся. Гуро легонько постучал в ставни условным стуком, после чего скользнул к двери. Она приоткрылась, и вот уже следователь с удовольствием тянул руки к теплой печи. Бинх приветственно кивнул, запер дверь и спустился в погреб, чтобы подыскать гостю что-нибудь на ужин. Яков перекусил перед поездкой, но от молока с краюхой хлеба не отказался, посмеявшись, что давненько не пробовал такой незамысловатой пищи. Пока он ел да нахваливал свежее деревенское молоко, Александр согрел для него воды и подробнее пересказал события последних дней. О том, что выяснил Гуро, он даже не спрашивал – знал, что, если тот не хочет говорить, то всеми правдами и неправдами уйдет от беседы. А если захочет, то и сам поделится. – Надеюсь, ты удачно съездил, – закончил Бинх рассеянно, не ожидая конкретного ответа. Яков его ожиданий не обманул – пробормотал что-то вроде «мгм» и залпом допил молоко, после чего быстренько сполоснулся в приготовленной для него воде и скользнул под одеяло. На лошади он ездить умел, но не очень любил трястись в седле, а потому после такой поездки предпочитал поскорее расслабиться в горячей ванне или, если таковой не имелось, хотя бы в мягкой постели. Так что следователь отказался от вежливого предложения ночевать в самом теплом месте хаты, на полатях, в пользу уютной перины, пусть и не такой воздушной, как в Петербурге. Александр тем временем вымыл посуду и аккуратно, с немецкой педантичностью расставил все по местам. Свечу он потушил и, оставшись в темноте, начал раздеваться, поскольку неплохо видел ночью даже в человеческом облике. Гуро приподнял бровь – в мозгу шевельнулось какое-то подозрение. В ту ночь перед отъездом гостя в город оборотень раздевался при свете, а в прошлом, годы назад, гасил свет, только если хотел что-то скрыть от Якова. Эта привычка была по-детски наивной и совершенно бесполезной, потому что Гуро сразу понимал, каковы намерения Александра. Следователь как бы невзначай поднялся и принялся копаться в одежде, сложенной у кровати. Затем в пространство спросил: – Саш, лампа или свеча у тебя? Я, кажется, бумаги в пальто забыл, не хочу, чтобы в сенях оставались. Пусть все вместе лежит здесь, а то целое утро завтра искать буду. – Что, память уже подводит? Да, здесь. У печи снова засиял огонек, Гуро приблизился и, пробормотав слова благодарности, забрал свечу, немного отошел. Полицмейстер принялся поправлять одеяло у печи – вероятно, спать собирался волком и ждал, когда Яков унесет источник открытого огня подальше. Подобно диким животным он настороженно относился к пламени. Однако Гуро, повременив немного, быстро развернулся и поднял свечу. Грудь Александра он уже успел осмотреть, пока тот возился с огнивом, а теперь уставился на его спину. – В чем дело? – Бинх крутанулся вокруг своей оси, но Яков уже успел заметить свежие рубцы – бледные, розоватые, отчетливо выделяющиеся на грубоватой загорелой коже. Кто-то нещадно стегал полицмейстера плетью или хлыстом. – Саш, что это? – Не твое дело, – рыкнул оборотень и, выхватив у Якова свечу, задул. Сообразил уже, что ничего хитрый следователь не забывал в сенях. Комната погрузилась во тьму – ставни Александр плотно закрыл еще до ужина, чтобы с улицы никто невзначай не заметил его гостя, так что лунный свет не мог проникнуть внутрь. – Мое, – возразил Гуро, потянувшись к полицмейстеру. Пальцы на ощупь нашли плечи и скользнули к едва затянувшимся ранениям, однако волк тут же отпрянул, глухо заворчав снова. – Больно? – Не трогай меня. Иди спать. – Всадник сражается мечом, конь его без кнута слушается. В селе никто тебя высечь не посмеет, это ты волен подобные приказы отдавать. Значит… Пастырь ваш, который с мечом и плетью ходит. Бинх промолчал. Следователь с трудом различал его силуэт, но почувствовал движение воздуха – оборотень отошел обратно к одеялу, не желая отвечать, однако Яков понимал, что угадал. И не собирался сдаваться. – За что? – молчание. – Я вопрос задал. За что? Тихий вздох. – А сам не догадываешься? Гуро задумался и мысленно выругался – он не только догадался, но и был виноват в случившемся. Зря, что ли, Александр в тот день донимал его вопросами, зачем он вышел ночью на разведку! А Яков привычно внимания на претензии не обращал – не любил, когда в дела его лезли. Хотя знал же, что Бинх попусту воздух сотрясать не будет, особенно к нему обращаясь – вообще старался общение ограничить. Значит, и вправду за него, Якова, досталось, да за то, что приказа ослушался. Сам виноват, привычно определила его рациональная часть, которая столько лет помогала по карьерной лестнице продвигаться, Гуро оборотня не заставлял против Пастыря идти. Спасибо ему, конечно, надо бы раскаянье изобразить… вот только сердце опять сжалось, ведь и вправду за него вступился Александр, пострадал за него, ничего взамен, как и всегда, не просил – только от волков подальше держаться. Это же не только по нему ударило, но и для Якова опасность представляло. – Саш, правда, я не думал… – Ты часто не думаешь. Иди спать, – повторил Бинх из темноты. Следователь, поколебавшись, медленно и осторожно вернулся к кровати и, сев на нее, повернулся туда, где смутно белела печь – пятно чуть более серой темноты, нежели та, что их окружала. Где-то там устраивался на ночлег оборотень. Гуро задумался. Рубцы на спине Александра – гнев Волчьего Пастыря, тут без вариантов: ни от кого больше тот бы терпеливо побои не снес, наказывать его тут некому, а следов бунта следователь не заметил. За что Пастырь мог наказать оборотня, прежде никогда не нарушавшего его волю? Тоже очевидно. Да и не стал бы Бинх кривить душой, выдавать какие-то побои за наказание, чтобы вызвать у Якова укол совести – не такой он человек, да и знал, что со своей совестью петербургский следователь давно договорился, на горло ей наступил. Значит, и вправду в ту ночь кто-то из волков, а то и сам Пастырь, заметил ускользнувшую от Александра добычу. Со стороны печи раздались кряхтение и возня, на сером фоне появилось темное пятно, ползущее вверх – Бинх передумал спать на полу и забрался на лежак. Устроившись там поудобнее, он затих, и Яков снова погрузился в свои размышления. Кое-что у него не сходилось. Если Пастырь знает, что Гуро выжил, и если он никогда не отпускает жертву – значит, Яков все еще под угрозой? Но почему никто не напал на него, пока он возвращался в Диканьку? Значит, он все еще… добыча Бинха? Следователь вздрогнул и посмотрел в сторону печи. И вздрогнул снова: два желтовато-белых глаза, словно две луны, горели в темноте. – Чего не спишь? Яков перевел дыхание. Это была одна из особенностей оборотней – светящиеся в темноте глаза. Они не отражали свет, а именно сияли сами по себе, выдавая в хозяине нечисть, если тому это требовалось. Обычно оборотни так вселяли страх в жертву, развлекаясь во время охоты, но Бинх так делал, чтобы Гуро мог видеть его в темноте – точнее, видеть, где он, поскольку мистическое сияние совершенно не разгоняло мрак вокруг. Во всяком случае, так бывало прежде. И оставалось надеяться, что волк не собирался напугать своего гостя… или свою жертву? Мозг Якова лихорадочно заработал. Оборотень не моргал – значит, по движению глаз можно будет догадаться, когда он прыгнет. А если он их закроет – тоже знак. И пока Бинх будет в прыжке, следователь как раз успеет, схватив трость, обнажить клинок и выставить перед собой… или не клинок. Ведь там, в одежде, повешенной на кровати, Гуро кое-что припрятал… – Не хочется. Если я зажгу свет и поработаю, я буду тебе мешать? Глаза продолжали неподвижно сиять в темноте, словно существовали отдельно от тела – просто два огонька в пространстве. Затем поплыли вверх – Александр уселся на лежанке. – Раньше ты, проехавшись на лошади, засыпал как убитый. – А сегодня вот не спится, – уклончиво отозвался Яков. – А отдохнуть и днем смогу. Так что? Не буду мешать? – Мне – не будешь, – Бинх помолчал и добавил. – Сам со свечой справишься или тебе зажечь? Гуро задумался, не выпуская из поля зрения две маленькие луны на печи. Он уже не знал, хочет спать или нет, кровь заволновалась и побежала быстрее, будто Яков почувствовал опасность. Но… черт побери, это же Александр! Александр, который не станет нападать в темноте или со спины. Погрузившись в свои мысли, он не сразу заметил, как глаза переместились. Гуро схватил трость, но к двум огонькам уже прибавился третий – Бинх, не дождавшись ответа, спустился на пол и высек искру, зажигая свечу. Повернулся к кровати и замер, увидев, как пальцы Якова сжимают набалдашник, готовясь выхватить клинок. Он-то прекрасно различал все, что творилось в помещении. – Боишься? – тихо, без злости спросил оборотень, поднимая свечу повыше. От близости огня его глаза потускнели, по цвету возвращаясь к зеленоватому оттенку. Одет он был в длинную рубаху, довольно старую и местами залатанную. – Вряд ли, – после паузы отозвался Гуро. – Не помню, когда испытывал страх в последний раз. А ты? Не торопясь с ответом, Бинх взял со стола небольшой медный подсвечник, закрепил там свечу и снова повернулся к собеседнику. – А если бы я прыгнул на тебя, ты бы меня убил? – Ты не прыгнул, – возразил следователь, хмурясь. – Саша, объяснись. Что сказал ваш Пастырь? – Он тебя отпустил, – пожал плечами оборотень. Глаза его совсем погасли, и теперь в них плясало дрожащее отражение огонька. То ли сквозило откуда-то, то ли пламя шевелилось от движений Александра. Яков покачал головой. Волчий Пастырь так просто не отказывается от своего. – Я же вижу, что ты врешь. Я тебя так долго знаю… – …и так долго – не знаешь, – отрезал Бинх, вдруг приподняв уголки губ и обнажив крупные зубы. Человеческие. – За эти годы многое могло измениться. Даже такой дремучий невежа, как я, сумел бы чему-то научиться. У меня был хороший учитель. Гуро изогнул бровь. Очень недвусмысленное заявление, которое говорило само за себя: ни черта в Александре не изменилось, и сейчас он очень, очень нервничает, а потому огрызается. Причем не просто огрызается, а задеть его, Якова, пытается – возможно, нервничает именно из-за него? Была у волка такая привычка – пытаться решить любой вопрос самому, не посвящая никого в свои дела. А если кто лез в них, вел себя хлеще цепного пса, рыча и прогоняя каждого, кто хотел помочь. – Слушай, у меня нет времени и настроения ходить вокруг да около. Я понимаю, что я все еще под угрозой, но в дороге на меня никто не напал. Говори, в чем дело. Чья я жертва? Все еще твоя? – Лучше бы я прыгнул, – мрачно сообщил Бинх и, оставив свечу, вернулся к печи. Задрал голову, отступил на пару шагов, присел и очутился на лежанке. Гуро завороженно наблюдал за человеком, чье тело было исполнено звериной грации. С печи заворчали – оборотень устраивался поудобнее, всем своим видом показывая, что намерен лечь спать. Однако Яков так просто сдаваться не собирался. Он поднялся, пошел к столу, где с немым укором осталась гореть свеча, и на ходу размышлял, как бы половчее надавить на Александра, чтобы он выдал правду. Его мысли зацепились за последние слова волка – что тот имел в виду? Прыгнул бы, чтобы убедиться, способен ли Гуро поднять на него оружие, можно ли ему доверять? Пальцы следователя сомкнулись на подсвечнике, но сам он замер, снова и снова воскрешая в памяти эту фразу. Но не слова, а интонацию – мрачную, горькую, обреченную. Яков поднял свечу и медленно обернулся к печи, пронзая взглядом закутавшегося в одеяло человека. – Саша. Надеюсь, ты не натворил глупостей? – тишина. Притворился, что спит. – Я знаю, что ты не успел уснуть – ты ждешь, когда усну я. Но не для того, чтобы напасть. Тебе просто… так спокойнее, верно? – кажется, послышался тихий вздох. – И чтобы я отстал с глупыми вопросами. Но я не отстану. Потому что мои вопросы – отнюдь не глупые, а очень даже разумные, а главное – правильные. Ты о чем-то договорился с Пастырем, ведь так? Я не могу найти иного объяснения, кроме как то, что у вас какой-то договор. Но я не могу понять, какой. Ты попросил об отсрочке? Или произвел обмен? Ну не молчи, я не хочу оставаться в долгу – все-таки, это моя жизнь. Что волк может предложить Волчьему Пастырю? И чем мне отплатить тебе? Повисла тишина. Александр так не проронил ни звука, продолжая лежать с натянутым на голову одеялом, будто в норе. Гуро перевел дыхание и нахмурился. Он действительно не любил оставаться в долгу – ведь потом с тебя этот долг могут стребовать в самый неподходящий момент. Хотя… это же Саша. Ему Саша прощал все долги. Не из собачьей преданности, а из благородства сильного, уверенного в себе зверя. И уверенного в Якове – к чему долги и расписки, если Бинх знал, что тот всегда придет на помощь. А сейчас все изменилось. Сейчас Александр подозревал, что Гуро может встретить его клинком в сердце. Следователя вдруг как ушатом ледяной воды окатило. Александр не подозревал. Он был уверен. И он хотел этого. Бинх, осоловело хлопая глазами, припал к полу – и откуда у Якова силы взялись, чтобы, балансируя у края печи, одной рукой сдернуть оборотня на пол и самому не то, что не упасть – свечи не уронить. Благо, хоть Александр и не котом был, а волком, но все равно легко в полете сгруппировался и приземлиться на лапы – то есть, на ладони и мыски, по-звериному, чтобы колени не отбить; затем опустился аккуратно на четвереньки, а там и нормально на пол сел. – Ты чего, совсем умом тронулся? Гуро шагнул к нему и наклонился, держа свечу у самого его лица. Лицо самого следователя страшно перекосилось, и оборотень бы точно отпрянул, если б не пламя рядом с его лицом, которое не только нервировало его звериную сущность, но и завораживало. Пальцы свободной руки Якова крепко сомкнулись на плече Бинха. – Говори. – Яков, ты… – Говори! – Ты реально разум потерял? – Саш-ша, – Гуро уже шипел сквозь стиснутые зубы, раздираемый изнутри разными эмоциями. Его пальцы на плече волка побелели, но тот даже не шевельнулся, зачарованно уставившись в сверкающие глаза напротив. – Откуда у тебя взялась склонность к самоубийству, с каких пор? Говори, на чем вы сошлись с Пастырем, а не то я тебе усы подпалю! Полицмейстер, широко распахнув глаза, подался назад. Его ноздри судорожно втягивали воздух, нос подрагивал, словно звериный, пытаясь пошевелить не имеющимися в этом облике усами. Человеку вряд ли понравится получить огнем по носу, а уж у оборотня такая угроза вызывала первобытный страх. Бинх был слишком ошарашен поведением Якова, чтобы соображать, как человек, да еще и Гуро демонстрировал поведение волка или пса перед боем, нависал, казавшись больше и сильнее. От всего этого сознанием оборотня завладела звериная сущность, которая велела отступать, съежиться и подчиниться, а не бросаться в атаку против открытого пламени. Следователь, сообразив, что Александр с ним сделает, когда придет в себя, сменил тактику, одновременно закрепляя успех. Голос его зажурчал мягко, успокаивающе, пальцы разжались, отпуская плечо. – Саша, все в порядке, не сердись. Но я беспокоюсь, ты ничего мне не рассказываешь. А меня это тоже касается, напрямую. Бинх шумно вдохнул воздух, его взгляд приобрел, наконец, осмысленность. Поджав губы, он хладнокровно протянул руку и двумя пальцами затушил свечу. Комната моментально погрузилась во мрак, который окутал их, давил на уши тишиной. Точнее, так ощущал себя Гуро, которому после крохотного робкого язычка пламени тьма казалась абсолютной, обернувшей его черной бархатной тканью, так что не то, чтобы видеть – дышать было трудно, словно кто-то зажал ему нос. Но длилось это всего пару мгновений – потом напротив загорелись две маленькие луны. Оборотень по-прежнему сидел рядом, даже, похоже, не сдвинувшись с места. Следователь поставил подсвечник на пол и сам уселся, отодвинув его подальше, чтобы не задеть ненароком. – Давай так. Я буду спрашивать, а ты говори «да» или «нет». Или лучше так, я буду рассказывать, а ты поправляй меня, если я что не так скажу. Хорошо? – Бинх промолчал. Только сияющие глаза пристально смотрели на Якова. Тот старался не моргать, поддерживая зрительный контакт. – После того, как я уехал, ты все-таки отправился в лес и нашел Волчьего Пастыря, – оборотень снова промолчал, – и тот, уже прознав, что я жив, наказал тебя за неповиновение, так? – Бинх не издал ни звука и даже не шевельнулся. – Но потом ты заключил с ним некое соглашение… – тихий, едва слышный вздох. Он на верном пути. – По поводу меня. Но Пастырь не назначил меня другому волку, оставил тебе. Значит, я все еще твоя добыча. Только ты не хочешь меня убивать. О чем вы договорились? Луны превратились в полумесяцы – это Александр прикрыл глаза. А затем медленно заговорил, чеканя каждое слово. Они падали в тишине, холодом обжигая Гуро и открывая жутковатую истину: – Око за око. Зуб за зуб. Жизнь… за жизнь. Снова тишина. Звенящая, давящая не хуже темноты. Наверное, именно так ощущаешь себя в гробу… если вообще ощущаешь. Так просто. Просто ничего не делать. Просто продолжать жить. Просто позволить другому человеку спасти себя, раз ему так хочется – его же никто не принуждает… Проклятье. – Каковы условия? – хрипло уточнил следователь, пытаясь совладать с собой. Бинх совсем прикрыл глаза, так что остались лишь тонкие полосочки тускло сияющего света, пробивавшегося из-под ресниц. – В ноябре будет Юрьев день. Сроку мне до праздника. К этому дню один из нас должен умереть. Все очень просто. И Александр счел, что, если Гуро его убьет, это будет не худший выход. – Мне это не нравится, – поморщился Яков. – Ваш Пастырь слишком много на себя берет. – А ты вообще не лезь, – огрызнулся оборотень. Его глаза опять засверкали во мраке, а с языка, жалящего порой больнее змеи, слетели слова, эхом повторяющие мысли Гуро. – Разве так сложно? Просто делай, что тебе нужно, игнорируя то, что происходит с другими людьми. Ты же всегда так поступаешь! Какое тебе дело до окружающих? Ты либо используешь их, либо… либо провоцируешь так, чтобы их действия послужили тебе на пользу! Добровольно, черт побери. А сам стоишь в стороне, пока… Гуро ударил наугад, ориентируясь по глазам. И, судя по звонкому звуку, пощечина достигла цели. Две луны метнулись в сторону и погасли – Александр то ли зажмурился, то ли отвернулся. – Ты мог обратиться ко мне за помощью, – прошипел Яков, чувствуя, как его захлестывает тупая, беспомощная ярость. – Тогда, годы назад. Но ты то ли из-за своей гордыни, то ли из-за проклятого благородства не сделал этого. Спасал мою карьеру, значит? А теперь решил сделать еще один широкий жест и спасти жизнь? Саша, я не понимаю – ты меня так любишь или так ненавидишь? Опять два горящих круга. Их мерцающий, потусторонний свет мешал прочитать истинные эмоции оборотня, но голос – насмешливый, звенящий от горького смеха – говорил сам за себя: – А зачем она мне – такая жизнь? Пусть хоть какая-то польза от нее будет. – Я же предложил – давай вернемся в Петербург, – Гуро уже не уговаривал, а умолял. Впервые за долгие годы он вспомнил, какого это – просить кого-то, боясь отказа. – Сколько времени прошло, все забылось, вернись на службу… – Я не хочу в Петербург, – оборвал его Бинх и покачал головой. – Слишком большой город. Слишком много людей, запахов, всего… в юности было хорошо, весело. Потом стало тяжелее. Я оборотень. Половину тянет к людям, вторую половину – в лес. Мое место в селе, в деревне, на отшибе – где угодно, но чтобы рядом был лес. Даже людей иногда тянет вернуться к истокам, и они находят очарование в тихой жизни на лоне природы, а что уж говорить обо мне? – Я слишком хорошо тебя знаю, – возразил Гуро. – Ты деятельный, ты хочешь служить государству, защищать обиженных, стоять на страже справедливости, проклятый ты идеалист. Как ты можешь совмещать два этих начала, как? Нет, тебе не место в деревне, и… – Поэтому или убей меня, или дай мне умереть спокойно. Яков снова замахнулся, но в последний момент остановил руку – оборотень перед ним даже не шелохнулся, хотя прекрасно видел каждое движение следователя, в то время как тот целился лишь по глазам. И чего он добьется этим ударом? Выместит злость и обиду? Обиду, которая копилась годами, мерзким илом оседая где-то на дне души. Как злился тогда Гуро, что Александр не написал ему ни строчки! Не попросил, не предупредил, даже не сказал, куда… и сейчас слова Бинха разбередили этот застоявшийся пруд. – Если до Юрьева дня ты меня не тронешь и я тебя не убью, как ты умрешь? Пастырь казнит или волки растерзают? – Нет, – после некоторой паузы пояснил оборотень. – Это вроде клятвы, поэтому возмездие настигнет вне зависимости от того, будет ли рядом Пастырь или кто-то из его слуг. Даже если я убегу туда, где никогда не слышали о волках, в Юрьев день я умру. А уж как… Пожар, пуля в сердце, сабля в живот… да и какая разница? Следователь прикрыл глаза и потер переносицу, пытаясь сосредоточиться. Ему казалось, что Александр ему что-то не договаривает, скрывает. Но, что бы там ни думал Бинх, ему такая жертва ни к чему. Должен же быть способ… – Ты что удумал? – забеспокоился Александр, увидев, как Гуро поднялся и на ощупь добрался до кровати. Там нашел одежду и принялся одеваться. – Ты куда собрался?! – К Пастырю вашему. Поговорить надо, – хмуро пояснил Яков, натягивая рубашку и проверяя за пазухой небольшой сюрприз для Пастыря. Тут же на его локте сомкнулись чужие пальцы. – Не надо, не ходи, – оборотень не на шутку встревожился. – Он тебя убьет! – До конца ноября я твоя добыча, – ухмыльнулся следователь, – а значит, больше никто из волков меня не тронет, верно? – он освободился и стремительным шагом вышел в сени. Пахнуло шерстью, а в следующий момент затрещала ткань, поскольку волчьи зубы сомкнулись на штанине Гуро. – Саш, пусти. Неразборчивое скуление сквозь зубы – Бинх не мог ответить внятно, не разжав пасть. У Якова екнуло сердце – было в этом жесте что-то по-детски трогательное, как ребенок не хочет отпускать родителей, боясь остаться один. Он вздохнул, наклонился и положил ладонь на голову волка. – Саша, я плохой человек. Я интриган, манипулятор, подлец, карьерист и все такое прочее, но некоторые вещи даже я себе позволить не могу. Мне… мне больно, что ты думаешь обо мне настолько плохо, но в то же время я боюсь, что ты прав. И я собираюсь доказать и тебе, и себе, что это не так. А ваш Пастырь… если он разумен, значит, с ним можно попытаться договориться. А договариваться я умею. Пусти. – Ты слишком самоуверенный, – пробормотал Александр, разжимая клыки. – Это тебя погубит. Пастырь – не человек, твои штучки тут не пройдут. – Вот и узнаем, – Яков усмехнулся, ощущая приятное возбуждение. Он натянул пальто и взялся за ручку двери. – Ты со мной? Покажешь дорогу? – Что ж с тобой делать-то… – Вот и славно. Только сначала мне нужно кое-что прихватить… *** Лес встретил двух путников непривычной тишиной – даже листву ветер не беспокоил, сегодня резвясь где-то в полях. Животные затаились, чуя оборотня, даже насекомые притихли. Волк целеустремленно двигался вглубь чащи, Яков брел следом, настороженно оглядываясь. Первое время ему казалось, что Бинх его дурит, кружа по лесу, но потом он убедился, что деревьев становится больше, ветви переплетаются, накрывая путников шатром, отрезающим небо. Под ногами захрустело, и Гуро, опустив взгляд, различил в траве кости мелких зверей. В воздухе витал тошнотворный запах гнили – кажется, кого-то недоели. Санитары леса, говорите? Следователь споткнулся и наклонился посмотреть, что ему попалось под ноги – это оказался череп, причем вполне себе человеческий, с мерзкими зеленоватыми клочками разлагающейся кожи и ошметками волос на них. Вонь усилилась, смрадной волной ударившись в нос. В глазницах черепа кто-то копошился, и Яков поспешно выпрямился, не желая созерцать опарышей и мух за работой – эти довольно скоро обчистят череп до блеска. Сбоку раздалось карканье – у поваленного дерева пристроилась еще пара падальщиков. Вороны сосредоточенно отдирали от костей остатки мяса. Один из них что-то подкинул и распахнул клюв, ловя – Гуро успел увидеть круглое замутненное глазное яблоко с болтающимся лоскутом нерва прежде, чем ворон довольно захлопнул клюв. Излюбленное лакомство этих птиц. Бинх обернулся, вопросительно посмотрел на своего спутника, и тот торопливо нагнал оборотня. Сейчас не время оглядываться по сторонам. Вскоре дорогу им преградил крупный серый волк. Он оскалился и зарычал, но не угрожающе, а, скорее, предостерегающе и как-то с вопросом. Александр, гордо задрав голову, что-то пролаял. Волк с искренним удивлением посмотрел сначала на него, потом на Якова, который остановился, небрежно опираясь на трость. Животные обменялись еще парой реплик, и незнакомый волк коротко завыл. Подбежал еще один зверь, переярок, выслушал указания и убежал. Оставшийся подозрительно следил за чужаками. Когда посыльный вернулся и что-то передал, этот волк, помедлив, отступил, давая Бинху дорогу. Тот спокойно потрусил вперед, и следователь зашагал следом, провожаемый пристальными волчьими взглядами. В лесу стало оживленнее – среди деревьев мелькали волки, некоторые катались по земле, игриво борясь (или не борясь, Гуро не присматривался), некоторые ужинали, отдирая кровоточащие куски плоти или обгладывая кости. Но каждый, оторвавшись от дела, награждал чужаков внимательным взглядом. Внезапно звери исчезли, стихли и звуки, производимые волчьей стаей – шорохи, чавканье, возня, лай. Александр, до сих пор молчавший (точнее, не произнесший ни слова на человеческом языке), остановился и обернулся. – Ты увер-рен? Яков кивнул. Он уже слишком далеко зашел и сомневался, что волки его просто так выпустят. Бинх, чуть вздохнув, сделал еще несколько шагов и вывел его на широкую поляну. На какой-то момент Гуро показалось, что вошел он в другой лес – деревья неуловимо изменились, как ветвями шевельнули, тени дернулись, в лицо пахнуло ночной прохладой с ароматами незнакомых трав. На поляне было пусто – точнее, так казалось после шумной волчьей компании, оставшейся позади. Однако, присмотревшись повнимательнее, Гуро сообразил, что здесь кто-то есть – просто присутствующие не двигались, словно мрачные статуи, вытесанные из грубого камня. В центре лежало поваленное дерево, давно покрывшееся мхом и по прочности, вероятно, не уступавшее скале. На нем восседала высокая, угрюмая фигура, заросшая спутанными, всклокоченными волосами. Материал одежды за древностью уже не подлежал определению, поверх бурели ржавые латы. На поясе – тусклый, видавший виды исцарапанный меч, а с другой стороны – массивная плеть. Не так себе представлял Яков Волчьего Пастыря – то ли святого Георгия, то ли языческого Перуна, то ли лешего, то ли колдуна. Однако Пастырь казался воплощением сущности оборотня: косматые волосы и борода покрывали его, как шерсть, глаза сияли на загорелом лице, пальцы заканчивались длинными, грязными и желтоватыми ногтями. У его ног лежал волк – самый большой и могучий волк, которого только приходилось видеть Гуро, и совершенно седой. Бинх исполненным достоинства движением преклонил передние лапы и опустил крутолобую голову. Яков остановился подле него и тоже почтительно поклонился. – Яков Петрович Гуро, – представился он, выпрямляясь. Пастырь, казалось, за все это время так и не шевельнулся, даже не вдохнул. А может, он и не человек вовсе, а изваяние, которому поклоняются оборотни? Но тут тускло горящие глаза вспыхнули, и губы, словно трещина на скале, рассекла усмешка. – Пришел, значит. Вежливый. Подойди. Голос у него оказался глубоким, низким, гулким, пробирающим до костей. Следователь, невозмутимо глядя ему прямо в глаза, сделал несколько шагов к дереву. – А ты стой там. Гуро обернулся и успел заметить, как Александр застыл на краю поляны, переминаясь с лапы на лапу. – Седой, проследи. Могучий бирюк царственно поднялся на лапы и неспешно приблизился к кромке деревьев, остановившись около Бинха. По сравнению с Седым тот казался щенком. Яков явственно читал в глазах полицмейстера «не ходи!», однако, с легкой улыбкой кивнув оборотню, двинулся к Пастырю. Когда до поваленного дерева оставалось метров пять, Пастырь махнул рукой, останавливая его, и поднялся с места. Он оказался настоящим великаном, хотя и стоял, чуть сгорбившись. – Егорий, – проговорил он, величественно кивнув. Яков перехватил трость левой рукой, чтобы в любой момент выхватить оружие. – Зачем пришел? – А вы как считаете? Меня несколько не устраивает ситуация, в которой мы оказались. – Сам до нее довел, – Егорий скрестил руки на груди, из-под кустистых бровей взирая на Гуро. – Я волкам Пастырем назначен, я за них отвечаю, я их оберегаю. А тут ты. – Да что я волкам сделал, я даже не охотник, – поджал губы Яков, хотя об ответе догадывался. Хотелось обернуться и снова глянуть на Александра, однако интуиция настаивала, что с Пастырем прерывать зрительный контакт не стоит. – А одному сделал. Знаешь же, что волки – однолюбы, вот и мается теперь, места себе не находит, два сознания вместе удержать не может. Следователь, не удержавшись, все-таки обернулся. Бинх стоял, отвернув голову в сторону, словно речь не о нем шла. Седой бирюк возвышался рядом. – Знает ведь, сколько ты неприятностей ему причинил. Знает, что ты его предал, – беспощадно продолжал меж тем Егорий. Яков с жалостью смотрел, как оборотень вздрогнул и зажмурился, как от пощечины. – Знает, что ты от него отрекся. А знает ли он, что ты с собой железный нож привез, готовясь к предстоящей встрече? На сей раз вздрогнул уже Гуро. Железо обожгло его через одежду, напоминая о себе. Александр открыл глаза и грустно посмотрел на следователя. Не с недоверием. Не с удивлением. Не со страхом. Именно с грустью, и это вдруг так рассердило Якова, что стало трудно дышать. Так вот кто наплел честному полицмейстеру всяких небылиц о нем! Точнее, не небылиц, поправила его давно забытая совесть, а правды, но слегка извернул, исказил ее, чтобы воздействовать на Бинха, заставить его поверить и самому начать думать так… Яков медленно вдохнул и выдохнул. Сейчас не время терять голову, успеется еще. – Что ж, Егорий, спорить не стану, взял я с собой железный нож. Да только и ты хорош со словами играть да правду наизнанку выворачивать, представляя только те факты, которые тебе выгодны, – он и сам не заметил, как перешел на «ты». Это казалось куда более естественно и правильно. В конце концов, богам редко кто говорит «вы». – Да… есть у меня железный нож, да только кроме него и еще много чего припасено: и обруч против колдунов бессмертных, и мешочки с сухой полынью от русалок, и кол от упырей, и многое, многое другое. Я же за нечистью приехал, а кто знает, что от Всадника поможет и кто ему служит. А сейчас мне нож не против него нужен, а против тебя. Егорий расхохотался, так что с деревьев вспорхнули вороны и с карканьем разлетелись прочь. – А тебе палец в рот не клади. Так зачем ты пришел? Убить меня? – Нет. Поговорить, – Гуро, повернувшись обратно, внимательно наблюдал за ним, чувствуя на спине такой же внимательный взгляд двух пар волчьих глаз. – Я не хочу, чтобы Александр умирал. – Никаких проблем, – Пастырь перестал смеяться, но продолжал ухмыляться. – Дай ему себя убить. – Сам я умирать тоже пока не собираюсь, – поморщился Яков. – Дел много, Всадник не пойманный… да и потом, ты же такой умный и всеведущий, а как же понять не можешь, что не получается у Александра меня убить? И выход у него тогда один. Так и будешь смотреть, как твой волк мучается, чтобы умереть через пару месяцев? – А лучше я буду смотреть, как он мучается всю оставшуюся жизнь? – холодно переспросил Пастырь. – Тут стоит разом гордиев узел разрубить, или ты, или он. Он выбрал тебя. – Ну да, он выбрал, – Яков глянул через плечо на волка и снова обратился к Егорию, – он всегда сам выбирает, никого не спросит. А я выбрал нас обоих. И чей выбор весомее? – И что же ты собираешься делать? – с неподдельным интересом уточнил Пастырь. Гуро помолчал. Он и сам толком не знал, но, пока шел сюда, успел подумать о многом. – А вот ты мне сам и скажи, посоветуй. Ты же веками живешь, волкам добычу назначаешь, кого-то к смерти приговариваешь, кого-то милуешь. Раз есть у тебя такое право – рассуди. – Я уже рассудил. – Тогда… – Яков, развел руками и, вытащив клинок, отбросил трость в сторону. – Тогда придется решать вопрос древним способом. Око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь. – Яков! – Бинх в ужасе бросился вперед, но дорогу ему преградил Седой. Оскалившись, он покачал головой, давая понять, что это не его бой. Егорий расхохотался. – А не слишком ли ты самоуверенный? Сам же сказал, что я веками живу. Так что опыта у меня поболе твоего будет. И нож твой железный мне не страшен, я же Пастырь над волками и сам ношу железный меч. Не боишься? Яков задумался. Страха он не испытывал и умирать не собирался. Перед походом в лес он прокрался к постоялому двору и стащил из комнаты Гоголя магический обруч от своего сундучка – если он не поможет, то у Гуро определенно проблемы. Здесь все зависит от воли случая – если Пастырь по сути своей колдун или леший, то бой будет окончен, стоит только обручу сомкнуться на его шее. А вот если святой или древний бог… тут уж, наверное, магия бессильна. Хотя черт знает, кто этот обруч ковал. Что ж, с такими шансами можно играть. – А ты своих волков не позовешь? – поинтересовался он. Егорий усмехнулся. – Если хочешь драться – будем драться один на один. А волки без моего позволения сюда ступить не смогут. Ну и Седой… он посмотрел через плечо Якова на бирюка. – Седой, не вмешивайся. И ему не давай. Александр оскалил клыки и вздыбил шерсть. Пастырь покачал головой. – Вот, до чего ты его довел. На меня уже рычать готов. А из-за… Он не закончил и внезапно нанес удар. Гуро спасло лишь то, что все это время он, не отрываясь, следил за каждым движением Егория и потому успел блокировать меч. Однако, пока его взгляд был устремлен на оружие, правый бок обожгло острой, хлесткой болью, а Пастырь отступил, ухмыляясь и сжимая в одной руке меч, а в другой – плеть. Яков перехватил клинок поудобнее и прищурился, быстро просчитывая, как лучше поступить. В идеале нужно отвлечь противника, оказаться у него за спиной, а там уже обруч надеть – раз плюнуть. Бок горел, но следователь прекрасно понимал, что это еще цветочки – Егорий задел его легко, играючи, как бы призывая закончить эту дурь самому, пока не выбили. Однако отступать было поздно. Мечи снова скрестились, и теперь Гуро старался следить за обеими руками противника. Краем уха он уловил тихое, беспомощное рычание Бинха. Наверняка сейчас роет лапами землю, отрешенно подумал Яков и поднырнул под рукой Пастыря, надеясь оказаться у него за спиной, чтобы, улучив время, воспользоваться обручем. Однако Егорий, несмотря на латы и кажущуюся неповоротливость, оказался проворным и быстрым – он в один момент развернулся и снова пошел в атаку, так что Якову пришлось спешно парировать. Гуро не оставляла мысль, что Пастырь развлекается, дерется вполсилы. Но зачем? Ждет, когда Яков выдохнется? Или проверяет, не отступится ли? Или просто заскучал среди волков и решил сразиться, потянув удовольствие? Гуро точно не мог сказать, сколько длился бой, он сосредоточился на оружии противника, все больше склоняясь к мысли, что тот играет. Это злило, но следователь пытался сохранить трезвый рассудок, не отвлекаться на пылающие следы ударов и царапины, которыми временами награждал его Егорий. Яков был уверен, что пару раз тоже задел Пастыря, видел кровь на своем клинке, но противнику, похоже, ранения совершенно не мешали. Плеть, танцуя, опустилась на плечи следователя, когда он в очередной раз уворачивался от меча. Гуро стиснул зубы и сделал выпад, пытаясь выбить проклятую плетку, но Егорий ловко выставил клинок, а ремни обожгли уже правую ногу Якова. Тот, не удержавшись, упал на одно колено, хватая ртом воздух. Снова раздался свист кнута, но удара не последовало. Гуро, утерев со лба заливающий глаза пот, поднял голову. – Саша! Широко расставив лапы, оборотень стоял перед ним и изо всех сил стискивал в зубах ремни плети. Егорий возвышался над обоими, с вежливым любопытством созерцая открывшийся вид. Седой подскочил к ним и раскрыл пасть, но Пастырь мотнул головой, останавливая его. – Отпусти, – велел он Бинху. Тот сдавленно зарычал и сжал зубы сильнее. – Ишь, какой. Пусти. – Отпусти, – тихо повторил Гуро, прекрасно осознавая, чем чревато такое неповиновение. Александр, напротив, потянул плеть к себе. Егорий покачал головой и неожиданно опустился перед волком на колени. – Тихо, Защитник, тихо, – проговорил он и, отложив меч, устроил правую ладонь Бинху на загривок, приглаживая вздыбленную шерсть. В голове у Якова мелькнула мысль, что сейчас как никогда подходящий момент, чтобы надеть обруч, но он даже не шевельнулся. Ему казалось, что Пастырь и Александр о чем-то переговариваются – без слов, неслышно, глядя друг другу в глаза. Возможно, прошла минута, а может, и час – следователю сложно было судить. Он уселся на траве, забыв о ранениях, об обруче, зачарованный странной картиной: человек, похожий на волка, и волк, похожий на человека. Два косматых оборотня, две пары глаз, отражающих лунный свет. Наконец, Бинх разжал клыки, и плеть медленно выскользнула из его пасти, упала на землю. Волк склонил голову, но затем снова горделиво вздернул и отошел к Якову, уселся подле него. Гуро, плюнув на все, приобнял его за плечи, ощущая пальцами теплый густой мех. Егорий перевел взгляд на человека, и тому показалось, что его будто выжгло изнутри – будто знал все Пастырь, не только про нож, но и про обруч, и про каждую мысль Якова, и про каждое его решение. – Есть у меня одно к тебе предложение, – медленно начал Егорий, все так же выворачивая душу взглядом. – Но ответ надо дать здесь и сейчас. Мы с Седым уже давненько за волками приглядываем, пора и на покой. Не смог тебя загубить, не могу я тебя отпустить, но могу в лесу вместо себя запереть, чтобы зла ты больше не натворил. Пойдешь Волчьим Пастырем? Гуро не поверил своим ушам. Покосился на Бинха, но тот сидел молча, будто каменный, глаза закрыл. Тогда Яков снова уставился на Егория, чуть ли назад не подавшись от его тяжелого взгляда. – Но… я же… человек. Как такое возможно? – Все возможно, – пожал широкими плечами Пастырь. – Многие сначала людьми родились, да не все людьми умирают. Только учти: согласишься – и сей же час дорога тебе назад закрыта будет, лес покинуть не сможешь. Людям не покажешься, к своим не вернешься, один останешься, в города путь тебе станет заказан. Только и получится, что из одного леса в другой переходить, оставаясь в тени деревьев. Будешь волкам заступником и судьей, а людские дела тебя волновать перестанут, если только они волков не касаются. Волкам зла не сможешь причинить, да и людям зазря – тоже, поскольку власть, деньги, титулы – ничто тебе уже не коснется, ведь и сам ты уже не человек будешь. Забудут о тебе все, умрет Яков Гуро. А Волчий Пастырь продолжит жить. Согласен? Или держит тебя что среди людей? Держит, еще как держит… и общество Бенкендорфа, и Всадник, и дела Третьего отделения. Семья только не держит, так и не обзавелся. То ли некогда было, то ли Сашку забыть не смог… Яков снова посмотрел на Бинха, по-прежнему чувствуя на себе обжигающий взгляд Пастыря. У него же такие планы, такие идеи… и этот секрет бессмертия… а вот оно, бессмертие, только Бенкендорф о нем уже не узнает. Да и о таком ли бессмертии он мечтал? Запертый в лесу получеловек-полуволк, забывший себя, помнящий только свой долг. Сможет ли он жить затворником, когда привык к восхищенным взглядам, к высшему свету, к обществу, к интригам? А ведь Александр тоже ждет его ответа. От него жизнь оборотня зависит, ведь ради чего они сюда пришли? Гуро провел ладонью по спине волка и вздрогнул, пальцами почувствовав там, под шерстью, рубцы от плети. Если он сейчас откажется, сможет ли когда-нибудь простить себя? А если согласится, сможет ли когда-нибудь простить Бинха? Оборачиваться к Егорию не хотелось. Якову казалось, что тот видит его насквозь, мысли слышит и ответ заранее знает. Гуро сам не знает, а ему уже все известно. Вот она – сила Волчьего Пастыря. Не человек, не нечисть, а что-то древнее, мудрое, всеведущее. – Саша, – позвал следователь тихо, – Саша. Что же мне делать, а? Волк повернул голову и открыл глаза. Тихонько коснулся холодным носом лба Гуро. – Я не могу тебе советовать. Права не имею. Речь его лилась неожиданно гладко, будто человек говорил. Без привычного рычания, лая и мешающих во рту клыков. Яков погладил его по вытянутой морде. Действительно, что он может сказать? Это же Александр. И дураку понятно, что, будь его воля, он бы схватил Гуро за шкирку и выкинул из леса. Яков вздохнул. В конце концов, когда его волновали другие люди и их мнение? Одним больше, одним меньше… – Я остаюсь. …и пусть сегодня меньше станет Яковом Петровичем Гуро. – Только не спрашивай, уверен ли я, – устало добавил он. – Ты и сам все видишь. – Вижу, – согласился Егорий и поднялся на ноги. – Седой, проводи их до опушки. – Что? – опешил Гуро и нахмурился. Его решение не приняли? – Не серчай, – Пастырь усмехнулся, подбирая меч и обтирая его пучком травы, – я твой ответ услышал и признал. И не думай, что это проверка какая, за слова свои отвечать придется. Быть тебе Волчьим Пастырем, да только слукавил я – не прямо сейчас и не заместо меня. – Как это? – Яков, честно говоря, уже устал думать. Он тоже поднял свой клинок и принялся машинально стирать с него кровь и росу, ожидая пояснений. – Волчьих Пастырей немало – одному мне сложно по всему миру справиться. В некоторых лесах я назначаю волкам хозяина – лешего или ведьмака достойного, чтоб с честью мое имя носил да работу мою выполнял. Тебя в этот лес назначаю, и ты правда не сможешь его покинуть – разве что в другой лес отлучиться ненадолго. Зато будешь здесь хозяином. Волка себе в помощники выбери, он тебя возить будет и верным спутником станет до скончания веков. Хотя… думаю, тебе выбирать особо нечего. Яков, выпрямившись, спрятал клинок в трость и повернулся к Бинху. Тот сидел, не двигаясь, только хвост взволнованно стучал по земле. И так тепло в груди стало от осознания, что на двоих бессмертие разделить можно. Лишь бы только согласился упрямец. – Саш, – позвал он, – вытерпишь меня вечность? Волк подошел к нему и боднул в протянутую ладонь. – Да кто ж тебя выдержит, павлина самовлюбленного? Но я постараюсь не загрызть тебя. – Но ты ведь, наверное, теперь не то, что в столице – и в Диканьке служить не сможешь. Придется коротать дни в моей компании. – Ужасная перспектива. Яков улыбнулся и потрепал его между ушами. Кто знает, чем вечность обернется – может, и удастся начать все сначала. А если не удастся – то разве можно найти более преданного друга на долгие, долгие годы? – Я выбрал, – произнес Гуро, поворачиваясь к Егорию. – А что значит «не прямо сейчас»? – А то и значит, – тот повесил меч на пояс и принялся скручивать плеть, – заканчивай свои дела. Сроку тебе – до весны, но с условием, что в Юрьев день месяца Листопада после захода солнца выйдешь в лес. Он проводит, – Пастырь кивнул на Бинха, – я тебе малую Дикую Охоту покажу. А по весне сам на нее поедешь, на настоящую, главную, уже в своем праве. Так что к Цветеню, будь добр, с делами покончи, а не то – пеняй на себя. Яков серьезно кивнул, переводя в голове названия месяцев и даты на более привычные. Значит, до апрельского Юрьева дня. – И мальчонку, которого ты привез, вместе теперь охранять будете. – Гоголь чем-то так важен? – заинтересовался следователь, но Егорий махнул рукой в сторону деревьев. Седой величественно направился туда, на краю поляны обернувшись и сверкнув глазами. Пора было возвращаться. Когда они проходили мимо волков, все звуки стихли. Новость будто уже разнеслась по всему лесу, и каждый зверь почтительно склонял перед процессией голову, приветствуя своего нового Пастыря. Когда они оказались на опушке, бирюк кивнул и растворился среди деревьев. Яков поднял голову и посмотрел на месяц. Тот остался висеть на том же месте, на котором был, когда они вступили в лес, – ни минуты не прошло с тех пор. – Саш, на что я подписался? – Не знаю, – честно признался оборотень. Ворочал языком он снова с трудом, отрывисто выплевывая слова. – Но подписал ты нас обоих. – Ты сам согласился, – Гуро, поморщившись, потер плечо. Боль вроде утихла. – А нам это точно не приснилось? – Точно, – волк вдруг потерся головой о его ногу. – Спать пошли. Правда, спать они той ночью еще долго не ложились. Точнее, ложились, но не спать. И Яков отчетливо понял, что волки действительно однолюбы и ничего не забывают. Даже то, что и как партнеру нравится в постели. Потом, прижимаясь под одеялом к разгоряченному телу, Гуро думал, что вечность ему уготована не самая плохая. *** Бричка тряслась по дороге в Петербург. Яков с самым удовлетворенным видом чистил яблоко, Мария напротив сидела мрачнее тучи. Впрочем, она все эти дни пребывала не в самом радужном расположении духа – кому понравится тащиться в столицу со связанными руками и с обручем, подавляющим магию, на шее? И следователь этот проклятый… она на его глазах полицмейстера убила, а ему хоть бы что, даже на похороны не пошел. Когда они проезжали мимо очередного леса, воздух сотряс волчий вой. Мария вздрогнула и стиснула зубы. – Что за напасть! Как стемнеет, так от них покою нет, а теперь еще и днем стали! Вой раздался ближе. Гуро выглянул в окно и велел кучеру тормозить. Тот остановил бричку и, спрыгнув с козел, почтительно открыл дверь. Следователь взял ружье и выбрался на дорогу. – Смотри за ней, а я пойду, шугану зверя, – бросил он. – А то выскочит еще на дорогу, лошадей напугает. – Странный волк, – поежился кучер, – чего бы ему из леса выходить, они даже голодной зимой остерегаются… – Вот и узнаем, – отозвался Яков и быстро зашагал в лес. Когда бричка скрылась за деревьями, он остановился и прислушался. Затем отчетливо приказал. – Выходи. Из кустов показался серебристо-белый волк с зажатой в зубах плетью. Обошел человека, ткнулся носом под колено и сел напротив, разглядывая его. Плеть с мягким приглушенным стуком упала на траву. – Ну и зачем ты меня звал? – Пр-росто, – раскатисто и благодушно отозвался оборотень, оскалив клыки. Гуро щелкнул его по носу, который тут же сморщился. – Повер-рили? – Тебя похоронили. Говорят, Николай Васильевич прочитал речь, очень прочувственную. Не слушал? – Нет, – Александр вздохнул. – В лесу сидел. Стыдно. Обманул. – Но я так понимаю, это необходимо? – Гуро поморщился. – И мне… тоже придется? – Пр-ридется, – подтвердил волк. – А потом впереди – вечность. Стр-рашно? – Иногда я думаю, что это происки твоего Пастыря, и любая моя попытка обернется реальной смертью. Была бы неплохая шутка. В его духе, мне кажется. – Это пр-роиски Пастыр-ря, – неожиданно серьезно кивнул оборотень и посмотрел в глаза Якову. – Потому что ты – мой Пастыр-рь. Следователь чуть улыбнулся и положил ладонь на макушку Бинха. – Ну а раз я твой Пастырь, может, подбросишь до Петербурга? – Ты мой Пастыр-рь с апр-реля, – сразу передумал Александр. – Р-р-рано еще мне на шею садиться. Гуро рассмеялся. – Да? А вечерами, как стемнеет, волки меня повсюду как Пастыря приветствуют уже сейчас. Я слышу. Я понимаю. Ведьма злится – ты бы знал, как. Боится, наверное. – Боится, – согласился оборотень. – Но в Петер-рбур-рг тебя не повезу. Это будет стр-ранно. А то пр-роболтается твоя ведьма Бенкендор-рфу, и секр-рет бессмер-ртия выбивать будут уже из тебя. – Я Бенкендорфу обещал один секрет – я ему и везу один. А второй останется при мне, – задумчиво произнес Яков, поглаживая волка. Дел предстояло невпроворот. – Ладно, Саш, пойду я, пока ведьма там ничего не выкинула. – Тебе ведьма не стр-рашна. Ты Волчий Пастыр-рь, – уверенно заявил Александр, ластясь к руке. Гуро приподнял бровь. – Да? А когда я через обеденный зал летел, как-то незаметно было. – Ер-рунда, – мотнул головой Бинх, – ты так же можешь и тр-рех за р-раз швыр-рнуть. – Да ну тебя, – не поверил Яков. – Пр-роверь, – добродушно посоветовал оборотень и поднялся на лапы. – До встр-речи. Пр-риходи в лес, если будет вр-ремя до Дикой Охоты. Пр-росто позови меня. – По имени? – Воем, – Бинх оскалил зубы в улыбке. – Ты уже понимаешь вой, потому что Пастыр-рь. И сам выть можешь, – он помолчал и предвкушающе прикрыл глаза. – Жду не дождусь, когда смогу пр-роглотить солнце… – Я думал, это всего лишь миф! – удивился Яков. – Как можно проглотить небесное светило? Оно же далеко. – И Волчий Пастыр-рь – миф. И обор-ротни, – волк залаял-засмеялся, а затем подтолкнул лапой плеть к следователю. Тот наклонился и подобрал ее, разглядывая. – Возьми. Тебе нужнее. – Твоя плеть? – Не думаю, что когда-нибудь снова сяду на лошадь. До скор-рого. Он снова боднул следователя и исчез в кустах. Гуро некоторое время прислушивался, затем спрятал плеть за пазуху, пальнул из ружья в воздух и вернулся к бричке. А когда они в городе подковывали лошадей, Яков украдкой взял использованную подкову и, к своему изумлению, без труда ее разогнул. Волчий Пастырь… *** Луна серебрила макушки деревьев, погода стояла ясная и теплая, но никто в Диканьке не рискнул бы выйти за ворота села ни за какие деньги, даже за сорванный и принесенный на блюдечке кровоцвет. Все слышали доносящийся временами из леса протяжный волчий вой. Это их время. Их ночь. Звери остановились у края поляны, переминаясь с лапы на лапу и не рискуя покинуть тень деревьев. Они ждали. Они больше не звали – Он сам выйдет, когда сочтет нужным. И Он появился. Волчий Пастырь. Высокий, статный, величественный, он шагнул к своим подданным. Одарил взглядом каждого, и каждый склонил голову в знак почтения. Пастырь поднял голову и посмотрел на луну. Его глаза, кажущиеся пустыми, отрешенно смотрели куда-то вдаль, видя что-то, что не было доступно ни человеку, ни волку. На алом пальто – ни пылинки, ни листочка, будто даже грязь страшилась потревожить хозяина леса. На поясе висела плеть, а пальцы сжимали неизменную трость. В конце концов, латы, ржавчина, шкуры, рубахи – это все вопрос стиля. А стиля Волчьему Пастырю было не занимать. – Пора, – произнес он тихим, глубоким голосом, обнажил клинок и, отбросив пока не нужную трость, повесил оружие на пояс. Следом за ним вышел серебристый волк и остановился, тоже осматривая стаю. Затем задрал голову и посмотрел на Пастыря, чей горделивый профиль четко вырисовывался на фоне деревьев. Губы решительно поджаты, в глазах сверкает сталь, а совсем в глубине – мудрость, понимание того, что не постичь смертным. Он действительно больше не человек, и проблемы людей не волнуют. Он Волчий Пастырь. Рука мягко легла на макушку волка. – Труби начало, Саша. Но в то же время он – Яков Петрович Гуро. Бинх вскинул морду и пронзительно завыл, возвещая о начале Дикой Охоты. А через несколько мгновений стая уже неслась вслед за своим Пастырем, который мчался впереди верхом на волке, припав грудью к его спине и чувствуя всем телом каждый удар сердца оборотня. Они упивались скоростью, а рычание и вой позади окутывали их, словно чарующая мелодия. – Вперед, – шепнул Яков на ухо волка, раздвинув губы в хищном оскале. – И вверх. Через мгновение лапы перестали гулко ударяться о землю, а вскоре под ними замелькали верхушки деревьев. А потом и они остались далеко позади… Прянул на зверя… Дикая стая, Пастырю веря, Мчит, завывая. Месяц из тучи Глянул рогами, Пастырь бирючий Лязгнул зубами. Горькое горе В поле томится. Ищет Егорий, Чем поживиться…