Голод

Я бы сожрал тебя, вобрал тебя полностью, скрыл бы от этого гребаного мира в своей утробе — звучало в голове адским набатом, словно сошедшим с инфернальных картин Босха. Детская страшилка о каннибалах, не иначе. Или бред шизофреника на последней стадии своего сумасшествия. Но Дэрил не сошел с ума, хотя это было спорным моментом. В этом мире зомбипокалипсиса все немного поехали крышей на фоне общей безысходности и личного горя. Дэрил давно потерял всю семью до последнего, но это же помогло обрести ему новую, которую хотелось оберегать, выгрызая глотки неприятелей зубами, и пробивать путь, сбивая костяшки в кровь. Рик стал для него чем-то большим, чем-то слишком близким, слишком родным, просто слишком. Брат, друг, семья… Он был предан ему так, что самому порой становилось страшно от этого. Он целовал Рика, кусая губы в кровь, оставлял синяки на бедрах и ребрах. Каждый раз в постели было будто бы поле боя, будто последний раз перед закатом человечества, будто это был их последний миг вместе. Простыни в крови, разодранные, будто звери резвились, мучая жертву. Рик не отставал, больно прикусывая соски и дергая за волосы. Он трахал так, чтобы Дэрил не забывал об этом наутро и дольше. Если это суждено было быть их последним разом, Рик хотел, чтобы Дэрил запомнил их краткий миг вместе по сравнению с течением бытия всей вселенной. Дэрил бы сам убил Рика, сам бы отправил его на тот свет лишь бы избежать мучений от рук очередного повернутого психа или превращения в зомби. Он бы дал умереть с честью, человеком, а не хрипящей тварью или замученным до полусмерти пытками. Дэрил снова и снова целует Рика, затыкая все мнимые протесты, заставляя оставить все там, за закрытыми дверями, а тот кусает за губу, отрезвляя болью — я еще жив, ты еще жив, мы живы еще один гребаный день.