Миры без тебя

      И совершенно внезапно теплые объятия рук, что еще мгновение назад держали крепко, разомкнулись. Стали слабее. На периферии слышались голоса, страшные слова, произнесенные кем-то другим. «Саморазрушение», «уничтожил», «самоубийство». Словно маленькие шумы издалека, но стоило Ло Бинхэ поднять голову, как мир обрушился на него не шепотом — криком агонизирующего.       Шэнь Цинцю выпустил из дрожащей и неверной руки меч, и он разлетелся пылью, даже не коснувшись черепицы. Лишь один неровный, слабый шаг назад, и едва слышная фраза, тише даже шелеста травы по утру.       Это не заняло и нескольких мгновений, Ло Бинхэ даже не успел протянуть руку, а Шэнь Цинцю уже летел вниз с самой высокой крыши города. Ло Бинхэ оставалось лишь наблюдать будто через мутное стекло, как тело Учителя невыносимо долго рассыпалось в пыль подобно его мечу, и на землю приземлились его одеяния, раскрытые, в крови и — абсолютно пустые.       Откуда-то издалека раздавались голоса, знакомые и нет, кричащие, плачущие, усмехающиеся, а Ло Бинхэ все продолжал тупо сминать в своих руках одеяния, в которых не осталось ни крупинки тела или духа Учителя. Всё, что тот мог, он отдал своему верному ученику, расплачиваясь за былое.       Но разве он не ненавидел весь род демонов? Разве не стремился его — Ло Бинхэ — изничтожить, растоптать в крошку единый намек на то, что когда-то это демоническое отродье было его учеником, вычеркнуть из истории, забыть?       Разве мог Учитель так умереть?       И, раз за разом сжимая в своих кулаках тонкую ткань, замусоленную от такого пристального и частого внимания, Ло Бинхэ не мог найти ответы на эти вопросы. Всё, что оставил его Учитель в этом мире, можно было уместить в одном небольшом дворике — включая немногочисленных адептов его пика. Но даже среди его нехитрых пожитков, среди книг с байками смертных, что были замаскированы под философские трактаты, среди свитков с заклинаниями и практиками, среди неловко перевязанных дощечек с рукописями — не было ни одного ответа.       Найти ответы, наверное, было невозможно, но кто Ло Бинхэ был такой, чтобы бояться глупой невозможности, чтобы идти на поводу у судьбы — той самой, что уже второй раз своей жестокой рукой разлучила их, но теперь, казалось, навсегда.       У невозможного, конечно, были свои уровни сложности.       Подчинить себе строптивый бессмертный клинок демонов, что был известен своим нравом в любом из миров, оказалось легче, чем дать отпор тому злобному голосу в голове, что не замолкал теперь ни на миг, постоянно напоминая о смерти Шэнь Цинцю — и постоянно исправляя в мыслях будущее и настоящее время на прошлое.       Разыскать виновных в несправедливом сговоре, что повлек за собой арест Шэнь Цинцю, и разодрать на части собственного отца оказалось куда легче, чем раз за разом воссоздавать в мире снов бамбуковую хижину, знакомый пейзаж с пристройкой — и раз за разом уничтожать каждую травинку, затравливая и уничтожая свою душу. То, что от нее осталось.       Поставить весь заклинательский и демонический мир на колени, не давая даже возможности к протесту, оказалось в сотни раз легче, чем найти хотя бы намек на успокоение.       Но даже это не принесло удовлетворения, и жалкие попытки улыбки сползали с лица Ло Бинхэ так же лениво, как текли его мысли об окружающем мире. Мир без Шэнь Цинцю был в тысячи раз хуже и темнее, чем даже Бесконечная бездна. И это было еще одним невозможно уровнем выше.       Теперь он не жил — не имел права, — лишь существовал.       Но даже так, он продолжал искать с упорством давно отчаявшегося человека. В конце концов, ему удалось выяснить от Шан Цинхуа, с которым некогда его учитель был знаком, что у Шэнь Цинцю был запасной план. Что он мог бы выжить или переродиться — но не сразу, спустя какое-то время. План этот включал в себя использование «корня бессмертия», что обеспечил бы Шэнь Цинцю новым телом — стоило лишь дождаться нужной фазы луны и солнца, стоило лишь действовать плану.       И Ло Бинхэ не стал разбираться, что в этом плане пошло не так, что могло пойти не так, почему Шэнь Цинцю так и не воскрес — ни спустя год, ни спустя шесть лет. Почему чертов цветок так и не смог прорасти, лишая Ло Бинхэ того единственного дорогого, ради чего он так старался все годы в Бесконечной бездне, ранее — ночи в царстве снов, совершенствуясь, становясь сильнее. Почему из-за каких-то удобрений Ло Бинхэ потерял не только тело Учителя, но и сам смысл жизни.       Не отозвалось в угасшем сердце даже тонким отзвуком новость о том, что Шэнь Цинцю не вернется из-за провального плана, наверное, потому, что Ло Бинхэ уже принял для себя эту мысль. И продолжал принимать ее каждое утро подобно смертельно горькой данности, что сопровождалась серостью мира и полным безразличием ко всему, что могло произойти.       Тот же Шан Цинхуа, вполне справедливо побоявшийся гнева Ло Бинхэ, подкинул абсолютно непостижимую и беспочвенную надежду на существования Шэнь Цинцю в другом мире. Не в мире демонов или людей, а где-то еще. Стоило только найти. Стоило только начать искать.       Но эти соломинки были предназначены не для утопающего, для уже утонувшего, потому Ло Бинхэ не возлагал больших надежд на этот путь, скорее по инерции хватаясь — так мышцы трупа в последний раз сокращаются, прежде чем успокоиться навечно.       Он раздирал с помощью Синьмо ткань миров, тонкие границы, что трещали по швам под напором демонического оружия такой силы. Он проникал в каждый из существующих миров, в каждый из возможных, и лишь тенью бродил по ним в поисках Учителя.       Он оказывался в десятках разных вариациях хребта Цанцюн, он встречал различных Ло Бинхэ, загнанных в угол, униженных, растоптанных, маленьких и чуть постарше — и проходил мимо, не проявляя интереса, даже не задерживая свой взгляд на их лицах. Он видел различных адептов и учеников, порой таких, каких он помнил, порой более жалких и слабых, но и это не привлекало его внимания. Он раз за разом врывался в бамбуковую хижину с надеждой увидеть там Учителя, живого, его Учителя.       И всякий раз его там не оказывалось.       И всякий раз на месте Учителя был самозванец, корчивший из себя Шэнь Цинцю, с холодным взглядом пустых глаз, с брезгливым выражением лица, с невротичностью, что пробивалась наружу при каждом движении. И пусть самозванцы носили те же одеяния, подвязывались тем же поясом, прикрывались тем же веером, скрывая свои недовольные гримасы — никогда это не были Шэнь Цинцю.       Сжигать такие миры было гораздо легче, чем помнить о них.       Убивать таких самозванцев с личиной Шэнь Цинцю было гораздо легче, чем принять тот факт, что настоящим самозванцем был его Учитель.