Лотерея дрянных привычек

      « — Эй, стой, ты пальто забыл».       Вдох-выдох.       Рвано — с надрывом. По воздуху. Ложь.       Сечение у ребер. Грудной клетки. Рядом с сердцем. Чуть ближе. Давай.       Блять.       Рука дрожит.       Дане не нужно. Ему совсем ничего уже не нужно.       « — Только дыши, слышишь меня, дыши!»       Не надо.       Дане не надо совсем. Куда идти — осознание действительно гниет сквозной раной у желудка. Болит и зудит жутко. Пытается заснуть уже какую ночь. Ни в какую.       Боль накрывает покрывалом из тьмы и сумрака в первом часу ночи. Боль настоящая. Не эфемерная. Не выдуманная. Не метафоричная.       Боль скалит пасть и жмется к боку сильнее. Даня скулит в ладони, которыми накрыто лицо: придавлены крики, эмоции, куда более сильная боль.       Так бывает.       Юлий— мимо проходит. Вскользь едва узнаваемые черты лица       неоновой краской на стене.       Так бывает.       Он прост, весел и всегда налегке. Он свой из своих. Он понятнее самой распространённой идиомы. Ужаснее ночных кошмаров Дани, которые снятся уже какой год       Сколько прошло?       Раз, два       зияющая рана у самого сердца гниет какой год.       всё никак не догниет.       « — Слушай, нет, я не могу завтра. Дела... бля, Дань, ты же понимаешь?»       Приснился кошмар.       В третьем часу сна. Примерно... Третьей минуте? Откуда Дане знать. Боль исполосовывает его тело. Озноб прошибает до самой головной боли, до невозможности руки поднять.       ему снилось, что Юлий опять несчастлив.       но на этот раз — с ним.       « — Я никогда, слышишь, никогда не буду причиной твоих несчастий, поэтому, нет       поэтому, блять       убери руки       у нас не будет никакой любви».       Так бывает.       Юлий — счастливее любой комедии, веселей подвыпивших девчонок на тусовке с «руки вверх» на репите. Юлик прозаичнее самой тупой ужасной тривиальной драмы.       Так бывает.       Юлик — пронизывающей реальной боли в третьем часу ночи.       Юлик как самая ужасная комедия. Он пахнет токсичной краской, немного выпечкой и корицей. Запах корицы — у запястья. Там, где пульс бьется. У самой жилки.       Даня жмется туда губами, как слепой котенок теснее, ближе.       горячо.       « — Короче, слушай сюда, не знаю, кто она такая, но таскается за тобой уже третий год, прикинь? Как ты не замечаешь, кретин»       Даня ощущает между ними дистанцию. Она вся сплошь и рядом из комедий и переливистого смеха. В ночи все обнажается. Все некогда радостное облачается в сгнившие органы, в отсутствие парапета у самого края высотки. Всё это их расстояние пропахло глухим отчаянием, которое лезет из Кашина потоком токсичных отходов.       Юлик играется со спичками и смотрит краем глаза.       реки из токсичных отходов наполняют любое помещение, где бы они не находились.       Рана. Насквозь. Юлий, ты что, не видишь?       Юлий, ты что ослеп?       мне больно.       мне очень-очень больно.       юлий-бог-ты-мой-помилуй-и-убей.       « — Дань-Дань, этот виски ужасный» Дань-Дань, но, Богом клянусь, лучше мне никогда не было. О, Дань-Дань, подожди, я позвоню Юре, он любит виски, ему понравится этот».       Юра-Юра       Юра, слышишь, мы тут все давно проебали.       Даня только про себя определенно. Юра ничего не проебал. Юра тоже слепой.       Даня плетется вон из собственного дома. Оставляет Юлика одного. С этой бутылкой, с запахом токсичной краски, с нотками корицы у запястья, со всей их недоёбанной драмой. Из Дани ужасный герой любовной драмы. Или что тут у них.       Даня просто ужасный.       Боль расцеловывает его лицо с завидным постоянством.       Холодный воздух прожигает. До самых костей. Пепелище у ног. Приглядеться, понять бы, что на этот раз       очередная мечта       или желание?       Избить кого. Себя, например.       боль чуть-чуть приглушалась.       Так бывает.       Юлий решительно влюблен сам в себя. Юлий прямо-напрямо уверен в том, что он весь такой для себя, определенно независим и не влюблен.       Так бывает, он — вытащит за руки из спокойной жизни, понапихает в тебя всего самого дрянного, а после будет сидеть улыбаться и любоваться выгоревшим пепелищем некогда живого человека. Он тебя руками за шкирку возьмет и вытряхнет всю некогда независимость. Сошьет со своим телом, приучит к собственным рукам, накормит до рвоты любовью слепленной из грязи.       Так бывает,       Юлик — синоним ужаса, страха и отрешенности.       Даня мог бы его проклинать, но он привыкает к чужому отрешению с завидной быстротой. Любой бы обзавидовался, увидев, как можно легко и вполне нормально приласкаться к рукам, которые душат ночью.       « — Слушай, это, наверное, неправильно. Не знаю. Мне тяжело».       Даню рвет всеми этими недочувствами.       нет, нет у них никакой любви       и никогда не будет.       Даня никогда ему этого не даст. Хоть пальцы ему переломай, хоть колени выверни, хоть ногти сломай под корень. Он никогда и ни за что.       Смотреть в седьмом часу утра на его лицо. Милое до одури. Детское такое.       Полюби да помоги.       Даня качает головой.       «ну как, скажи мне, ну как, в твоей милой голове помешается столько       дерьма?»       « — Дань, слушай, я это... переночую у тебя, ок? Да не, нормально. Нормально всё»       Ночью боль притихает, а потом замолкает окончательно. Скулит раненным звереем и лезет под кровать.       Юлий шатается по кухне в три ночи и хлопает ящиками.       Даня ощущает как под кроватью растворяется вся некогда боль его постоянно съедающая.       Его обезболивающее спрятано глубже, чем желание любить Юлика так же нечестно, как и он.       Его лекарство лишь намеками для окружающих, но всегда — отсутствие прямых доказательств.       Кривые линии, бензинные пятна. Прямо в зрачках.       Губы жжет, язык тоже. Но Даня улыбается, когда звуки внизу притихают.       Юлик тащится вверх. Его шаги даже кажутся отчаянным, пока боль окончательно пропадает, оставляя заявочку на возвращение, но Дане на хуй эта заявочка не сдалась.       Его обдает холодом. Он пытается улыбнуться.       Юлик садится на пол у его кровати. Тяжело выдыхает.       «— Дань, что с тобой?»       Лотерея дрянных привычек       из которой ты выиграл все, пидор.       Кричи-не-кричи. Был ли смысл? Все комедии Юлия давно исполосованы и пропахли немым отчаянием. Все Юликовы комедии как сомнения, как ложь, как ставка наобум. Получится-не-получится — кто они такие, чтобы знать такие вещи?       Так бывает.       он тебя вытащит, Дань.       из всех твоих ран, обид       и сомнений.       Он четок, груб, немного жизнью так и не выученный. Он тебя спасет. Он из тебя всё вытащит. Всё то, чего в тебя понапихали.       « — Я видел всё. Дань, я всё видел, неужели тебе... я.... блять»       Шаг ускоряется.       Мир искривляется. Из всех не зашитых ран текут крики, натужные боли, отказ от веры в истинно верное и просто отказ. От жизни. Пальцы соскальзывают с бетонных стен. Двор чужих квартир непривычно зябок.       Холодное ночное небо накрывает его с головой вместе с болью.       Вот твоё обезболивающее — давай же, быстрее       пока не накрыло опять.       Пока не перегрызла горло, не вывихнула руки, не оставила новых сквозных ран у самого сердца.       руки дрожат.       Баночка из рук выпадает. Катится. Крышка отваливается. Из нее — ничего. Ни одной, блять, шутки.       Даня скулит, закрывает лицо руками и кусает губы.       Боль дикая-дикая переполняет его.       Все, некогда прятавшиеся под кроватями, вылазит из всех щелей злыми церберами. Рычат и обнажают клыки.       Вот сейчас       один рывок       и всё, Дань       нечего будет спасать       сожрут и костей не оставят.       Так бывает.       Он — за руки схватит, поможет, достанет. Вылечит, отдаст все свое, лишь бы ты нищим не остался.       «пожалуйста, пусть я умру»       — Дань, что с тобой?       Рывок. Ладони теплые-теплые. Как ожог по лицу. Блять, убери руки, убериубериубери.       нет, стой       не надо.       Впервые. Не в его голове. Голос не из воспоминаний. Голос не разума, голос не галлюцинаций, голос не его обезболивающего. Он был выучен тремя дьяволами, откуда       ещё один?       Все церберы прячутся.       Так бывает.       Он улыбнется в самой тьме. Он даст тебе свет.       Он — твой проводник.       Хватайся.       — Юлик?       Выдох рваный.       обезбол укатился под мусорный бак. В этом дворе он весь промок. Дождь льет как, как лились бы слезы по лицу Дани, если бы он мог заплакать.       Юлик мокрый весь, простуженный, зябкий.       Обнимает за шею, к себе прижимает, от холода спасает.       Так, бывает.       Он — тепло последнее отдаст.       Да что же ты       не хватаешься?       Дань, ты чего, погляди. Он же за тебя и в огонь, и в воду, и в самый ад спустится, стоит тебе попросить. Он же за тобой — с тылу защитит, себя подставит. Он же за тебя душу дьяволу продаст, самое-самое ценное отдаст, костьми ляжет.       Дань, что же ты       не рад?       Юлик хватается за лицо, в глаза смотрит, улыбается, ладонью волосы убирает со лба. Целует внезапно. В лоб, в полуприкрытые веки. Тепло разгорается сильнее. Все раны будто залечиваются, затягиваются, будто солнце из туч выглядывает.       — Я здесь, всё хорошо.       Выдох тяжелый, из груди болезненным надрывом.       В дом затащит, в одеяло укутает, что-то в чашке заварит — чтобы отлегло от больной головы. Чтобы чуть-чуть легче стало, чтобы боли все попрятались вновь.       Боль устаканивается и раны более не тревожат. Он закрывает глаза.       Возле — запах корицы. Юлик поправляет растрепавшуюся челку.       Даня утыкается как слепой в запястье носом.       Он выдыхает.       Так бывает.       Он — спасет и поможет. Он последние и лучшее, что могло у тебя быть.       и что же ты       не берешь?..       Даня открывает глаза. Натыкается взглядом на лицо некогда знакомое-родное. Некогда любимое до желания расцеловать.       Что ж теперь       ни любви, ни ласки? Всё вытравилось обезболом? Всё он погасил в тебе, вытравил, убил, сделав из тебя калеку?       Юлий садится рядом и пытается улыбнуться. Даже Даня понимает, насколько это криво и не по-настоящему вышло.       « — Ты пойми, Юлик, у нас с тобой ни любви, ни драмы. Ничего. Мне бы... мне не ты нужен. Мне другое нужно, понимаешь?»       Куда идти, к кому идти — кто б знал. Юлий растерян и потерян. Он оглядывается. Уходить некуда. Оставаться — больно до ужаса, но хотя бы стабильно. Ну, вроде как.       Так бывает, Юлик,       он — в тебя понапихает кошмаров, а после вещи начнет собирать, сказав, что не этого искал.       Так бывает, Юлик,       ты — не гера, не колеса, не соль.       Так бывает, Юлик       он из тебя вырвет всё самое светлое, сожрет и назад тебя не примет.       что ж, тогда...       оставайся у ног, у низа самого. Грейся иногда, спасай, помогай, но нет, не люби.       Любовь всё вздор и глупости, любовь это всё боли надрывные адские. Это всё ужасы, которые ты разделяешь с ним, когда кровать с ним делите в ночи.       так бывает.       он — синоним ненависти, горя и страха.       так бывает.       прости?..