***
Они встретились, не зная о том, что случится. Они были почти что счастливы, если бы не прятали свое счастья под перчатками из дорогой черной кожи, не скрывая того, как судьба наградила их обоих. Брюс не верил в судьбу, а потому и не думал говорить о том, что на его пальце вился терновый куст, царапающий кожу почти ощутимо. И не думал, что может своей скрытностью, желанием поступить правильно, испортить все то, что было между ними. Джеремайя прячет взгляд, когда смотрит на Брюса — это до забавного мило, хоть и не правда. Брюс говорит себе, что все, что было тогда — взгляды, касания, закушенные в нерешительности что-то сказать губы — все было ложью. Джеромайи уже не было. Того парня, запирающегося в лабиринт из стен и хлопок тесных нелепых костюмов — тогда его уже не существовало. Его место заняла сумасшедшая, безумная пародия его брата. Созданная его руками. Руками маньяка и безумца. Руками, которые не могли ничего создать — лишь разрушение. Джеремайя был не таким. Он не хотел сеять хаос, как Джером, не хотел, чтобы мир стал безумным, под стать ему самому. Нет, его планы простирались далеко за границы понимания Брюса. И в то же время были ясны, как на ладони. Он не хотел менять людей, создавая их личности заново. Он хотел, чтобы они сами проявили свою сущность. Показали, какой хаос могут сотворить — лишь пара простых шагов, и они вцепятся друг другу в глотки. Лишь отними у них все то, чем они жили — они потеряют себя. — Я просто хочу быть рядом с тобой, Брюс. Он слышит этот голос, доносящийся из темноты, и ему отчаянно хочется последовать за ним. Порой кажется, что они вдохнули газ, сводящий с ума, вместе, потому как не находится никакого объяснения тому, что Брюсу отчаянно хочется найти этого безумца. Убийцу. Маньяка. Того, кто причинил столько боли Селине. Того, из-за кого та не хочет больше смотреть ему в глаза. Брюсу хочется упасть перед ней на колени и просить прощения. За все, что случилось, и за все, что еще может произойти. Попросить прощения за всю боль, что причинил ей. Потому что Селина — замечательная. Она достойна кого-то получше парня, не способного уберечь ее. Защитить от человека, который, кажется… Кажется… Нет, Брюс не верит в судьбу. Или отчаянно убеждает себя в том, что не верит.***
— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, Брюс. И Брюс смотрит на него, не в силах отвести взгляда. На нож в его руке, уже запачканный кровью. На безумную улыбку маньяка. Полицейское управление в этот раз не выстояло. В этот раз никто не придет на помощь, в этот раз никто не сможет уцелеть. Потому что Готэм был обречен на гибель месяцами ранее, как только горизонт озарили вспышки взрывающихся мостов. Готэм был обречен на гибель, боль и разрушение, как только Джеремайя Валеска стал тем, кем всегда должен был стать. — Это всего лишь игра, Брюс, и ты все еще можешь выиграть в ней. Он стоит на коленях перед своей личной частицей ада. И не испытывает страха. Он стоит на коленях, и чувствует, как его щеки касается лезвие, пачкающее щеку чужой еще не остывшей кровью. — Ты все еще можешь уйти вместе со мной. Ты мой самый лучший друг, Брюс, и я хочу, чтобы ты был рядом, наблюдая за тем, как этот город пожирает сам себя. Лезвие вспарывает кожу — не глубоко, даже шрама не останется. Это изощренная форма привязанности. И Брюс видит это в белесых глазах напротив. — Это все ради тебя. — Не слушай его, Брюс. Мы справимся. Джеремайя даже не смотрит в сторону Джима Гордона. Ему плевать. Он улыбается, ждет ответа, выжидает. Это, если подумать, вовсе не страшно. — Детективу этого не понять. Он живет своей прекрасной жизнью вместе с доктором Томпкинс, он получил свое счастье. Думаешь, ему не плевать на всех этих людей? Джеремайя не отводит взгляд. Кажется, даже не моргает. А Брюс, смотрит на него, и слишком отчетливо понимает, что уже давно мог бы избавиться от наручников, сковавших руки за спиной. Но не делает этого. Вместо этого слушает. Слушает внимательно, кажется, с каждой секундой отступая на шаг в обороне всего, что было раньше дорого. И чтобы защитить все то, что осталось. — Оставь их в покое. Тебе ведь это не нужно. Ты веришь в то, что они сами себя уничтожат, так докажи это и оставь их в живых. Ему хочется извиниться. Перед всеми, кто стоит за его спиной. Кого он хотел уберечь, но не смог. Этот город всегда берет свое. Сводит людей с ума получше любого веселящего газа. И, кажется, сейчас пришло его время поддаваться безумию. Потому как другого выхода просто нет. — Ты знаешь, при каком условии. — Я уйду вместе с тобой. Джеремайя улыбается, заглядывает через зрачки глаз прямо в душу. Поселяя в ней свое безумие, отравляя, пуская корни, так, чтобы никто и никогда больше не смел занять его место. И Брюс согласен на это. Обманывая себя лишь тем, что это спасет близких ему людей. Джеремайя кивает, и уже через минуту руки Брюса не сковывают браслеты наручников. Он смотрит в глаза Джима Гордона и просит прощения. За все, что не смог предотвратить. И за все, что еще случится.***
— Ты помнишь, что было до того, как ты стал… Это глупый вопрос. И заданный в не менее глупой ситуации, когда совсем не хочется говорить. Но тишина давит. Город за окном полыхает, и Брюса завораживает это зрелище. И, как бы он не пытался убедить себя, в этом виноват не Джеремайя Валеска, не военные по ту сторону залива, не Ра’с аль Гул. В этих пожарищах виноваты люди. Те, что еще недавно были мирными законопослушными жителями этой помойки, которую зовут Готэмом. От этого градус вины в душе падает до критической отметки — и Брюс хочет, отчаянно хочет вернуть все, как было. Снова верить в людей. Снова верить в их право на жизнь. Но глядя на то, что они устроили, почему-то не может. — Я помню все, Брюс. Как впервые встретил тебя. И как ты, такой забавный юный мальчишка, обещал, что все будут в безопасности от моего брата. — Я не сдержал своего слова. Джеремайя пожимает плечами, будто ему плевать. Брюс убеждает себя в том, что ему самому тоже плевать на все, что происходит, плевать на то, что сейчас перед ним, посути, тот же испуганный парень, которого он не смог спасти. — Это ничего, Брюс, — и этот чертов Валеска, кажется, залезает в его голову, читает мысли, как книги в старой библиотеке, разрывает страницы, крошит ветхие переплеты, ломая все устоявшиеся законы и правила. Потому что в Готэме правил не существует. В Готэме нет ничего, что могло бы называться нормальным. Он вырывает страницы из всех записей в его голове, скидывает с полок книги, и те с грохотом падают, ударяясь об осознание: все уже давно превратилось в эту затхлую книжную пыль. Ударяясь об осознание, что городу не нужен герой. Ему нужен тот, кто будет понимать его безумие и жить внутри него, наслаждаясь каждой крупицей. Под звуки разрываемой бумаги в голове Брюса создается новый том, на грубом, небрежном корешке которого будет алыми буквами выведено «Привязанность к…»***
Брюс не может в полной мере осознать тот момент, когда понял, что ничего не изменилось — момент их первой встречи, или любой момент в настоящем — напротив него все тот же человек, правда, уже не столь потерянный, боящийся своих идей, своего безумия. Перед ним сейчас все тот же Джеремайя Валеска, только лишь показывающий то, что скрыто в его гениальной голове. И витиеватый узор терновника на безымянном пальце перестает гореть, когда он, наконец, понимает, что верит в судьбу. Джеремайя улыбается, стоя у него за спиной, и Брюс почти чувствует эту безумную жуткую улыбку на своем затылке, ощущает шеей его дыхание, и откидывается назад, на плечо своего личного дьявола. Впервые так близко, без условностей и никому не нужных споров. Они стоят у панорамного окна, за которым полыхает Готэм. Его Готэм, который он так отчаянно хотел спасти когда-то. Только вот не понимал, что его не нужно спасать. Потому что жертвы этого города, точно такие же безумцы, как и убийцы, разгуливающие по его улицам. Крупицы надежды в его лице недостаточно. Крупицы надежды в лице Джима Гордона, Альфреда, Селины. Все они рано или позно поймут, так же, как понял он сам. Позволить городу гореть в огне хаоса — милосердие. Так он очистится от слабых, и останутся лишь те, кто способен выжить в этом подобии ада на клочке земли. — Теперь ты видишь, Брюс, — шепот Джеремайи позади совсем не кажется пугающим — страх перед этим человеком в прошлом, потому что Брюс точно знает — Джеремайя Валеска не причинит ему вреда, — Видишь, что мир недостоин твоего спасения? Он способен лишь гореть, а потому, позволь ему пасть. — Готэм падет, и мы возвысимся на его руинах? — Брюс вспоминает эти слова, сказанные в тот день, когда первые костры взрывов озарили небосвод, взмахом кисти, опушенной в алую краску, разрисовывая его в цвет заката. Джеремайя смеется за его спиной. Не тем смехом психопата, от которого по коже идут мурашки, но мягко, как-то даже спокойно, и Брюс теряется в этом спокойствии, кажется, что эта их первая встреча. Не та, когда Джеремайя еще не был собой, и не та, когда он, наконец, стал тем, кем всегда и должен был быть. Первая встреча с настоящим Джеремайей Валеска, который открывает для него все стороны своей души. — Потанцуй со мной, Брюс, — он не замечает, как Джеремайя разворачивает его к себе, кладет одну руку на талию, а второй, левой, на которой нет перчатки, переплетает их пальцы, и Брюс замечает терновый венок, оплетающий безымянный. Они танцуют над пепелищем их города, и Джеремайя смотрит в его глаза с преданностью и заботой, приправленной безумием и частичкой триумфа. В глазах Джеремайи отражаются всполохи огня, и этот красноватый свет утягивает Брюса в бесконечность, в видения прошлого и настоящего, смешивающихся воедино, сжимающихся в пространстве и времени до одной элементарной субъединицы — этой секунды этого дня, когда он, отбросив прочь сомнения и страхи, отринув мораль, мешающую здраво размышлять о том, что представляет их мир на самом деле, целует Джеремайю Валеска, свою личную частичку преисподней, растворяясь, сгорая вместе со своим городом, который он никогда не перестанет любить. Терновый венок на пальце больше не болит. Он, словно запутавшаяся в ветвях птица, принявшая свою судьбу. Но возрадовавшаяся ей. Потому что их финальная песня останется в памяти поколений. — Мы будем королями Готэма, Брюс. И город опустится на колени перед нами. Брюс кивает, смотрит в глаза этого безумного гения и верит. Единственная оставшаяся книга в его библиотеке памяти меняет свое заглавие на: «Любовь к Джеремайе Валеска» — Потому что без тебя, Брюс, я просто чья-то шутка.