план провалился
Напряженные пальцы Германна сжимают его предплечье почти до боли, в этом есть что-то правильное, облегчающее ощущение тисков вокруг сердца. Сегодня их последний день Помпеи. Конец света. Апокалипсис, который они не отменили. К половине восьмого четыре кайдзю, появившиеся из разлома, дойдут до жерла Фудзи, и фраза багровый рассвет будет не такой уж и метафоричной. Ощущение безысходного отчаяния передавливает легкие, ком в горле не дает дышать ровно, только воевать за каждый судорожный вдох, который становится всего лишь отсрочкой до окончательного конца. — Хей, Гермс… знаешь о теории- теории множественных реальностей? Мы- нам просто не повезло оказаться в этой развилке событий. В другой реальности другие Тендо… и Мако, и Райли, другие К- Саша и Алексис… и мы тоже другие, у них наверняка получилось спасти… всех. Мы же не настолько безнадежны?... — Ньют непривычно тихим для себя голосом наконец-то прерывает ставшее невыносимым молчание случайной мыслью, дерганно приподнимает уголки губ вверх в попытке улыбнуться. Обычно улыбка помогала ему пережить тяжелые моменты жизни, сейчас ее КПД было равно нулю по вполне объективной причине. От нервного напряжения руку сводит до кончиков пальцев, и щека слегка дергается, чертов нервный тик. Обычно это значило что он на грани. Они все сейчас на грани, каждый организм на Земле. Сглотнуть скопившуюся во рту вязкую слюну становится очень трудно. Германн чуть поджимает губы и вдыхает с шумным присвистом, безнадежно усталое выражение лица накидывает ему лишний десяток лет. Боль в ноге почти невыносимая, но кажется сейчас такой мелочью, на фоне безжалостно текущих минут отсчета до начала конца. Они стоят на раздолбанном асфальте набережной, сначала провожали взглядом медленно удаляющиеся фигуры инопланетных монстров, издали напоминающих парусники с непривычно мрачными парусами, а теперь встречали вместе новый день. Можно было вернуться в Шаттердом, ставшую родной разделенную желтым пунктиром лабораторию, но там их ожидает лишь усиливающееся чувство вины за то, что они так и не смогли понять, как надо было поступить правильно. — Мы должны были стараться лучше, — сдержанно выдыхает Германн, сутулясь сильнее обычного, до побелевших костяшек пальцев опираясь на трость, чтобы не свалиться под грузом многотонной, как егерь, вины, упавшей на его плечи. Он чувствует пустоту внутри, которая постепенно разрастающуюся черной дырой, стирающей в порошок остатки всех эмоций, кроме вины и скорби. По близким: по Мако, бедная девочка не должна была так погибнуть, по Кайдановским и Чаку, с которыми они сдружились, по Райли и Стекеру, по всем погибшим пилотам-героям, которые уже не застанут всего этого, может быть оно и к лучшему. Это их, его вина и ничья больше — два величайших ума планеты не смогли понять, как разрушить какой-то там Разлом, оказались глупцами. Где-то в подкорках сознания эти слова эхом отозвались голосом отца. — Вы, ребята, нашли лучшее место для обзора, — доносятся из-за спины слова Тендо, и он опускает ладони на плечи ученых, заставляя их вздрогнуть почти синхронно, вынырнуть из стазиса. Чои выглядит почти бодрым, если брать в расчет сложившуюся ситуацию, но надломленным, словно стержень жизнерадостности, поддерживающий его на плаву в трудные времена, резко выдернули. Он был с пилотами до последнего их вздоха, оставался на связи, пока сигнал не затих в бездне окончательно, выстраивал с Готтлибом и Гайзлером модель движения кайдзю, чтобы вычислить, куда они так спешат. Все оказалось довольно просто — Прекурсоры нашли оптимальное место и материалы для разрушительной реакции, которая погребет всю планету ядовитым облаком и завершит терраформирование. Величайшая братская могила в истории человечества. Ньютон в свое время размышлял как использовать кайдзюблу на пользу, выяснил что реакция с определенными химическими элементами и их комбинациями повлечет за собой колоссальные разрушения; пришлось отложить это до лучших времен. Наверное, зря, раз именно из-за этого им всем скоро наступит конец. Повисла тишина, которую никто так и не решается нарушить. Трое закадычных друзей по работе встречают рассвет, который становится закатом человеческой цивилизации. В этот миг невысказанные ранее слова будут уже бесполезны. Все поглощает мрак, из которого в реальность выдергивает такой родной, знакомый голос с немецким акцентом. Приходить в себя от легкого похлопывания холодной ладони Германна по щеке так же странно, как если бы ему доставили для исследований целого кайдзю без повреждений, бережно перевязанного красной подарочной ленточкой. Еще несколько секунд назад они держались за руки друг друга так крепко, как могли, и захлебывались в сгустившемся воздухе, наполненном едким кровавым маревом, а теперь он приходит в себя на полу в полуобъятьях Готтлиба, конвульсивно подрагивая после только что произошедшего дрифта с чертовым мозгом кайдзю, и чувствуя призрачное присутствие в своей голове бесчисленного количества разумов улья. Если это был сон, то очень странный, реалистичный до боли, пронзающей каждую клеточку умирающего тела. Второй раз рассказывать о информации, полученной в дрифте, ничуть не проще чем в первый, заикаться и запинаться Ньютон от этого не перестал, просто почти сразу перешел в сути, зная, что Стекер его поправит. Какая-то интуитивная часть не хотела видеть одну и ту же сцену, от этого возникало странное чувство нереальности происходящего, не неприятное — просто совершенно не хотелось повторения этого раз за разом. Германн все так же пытается оспорить его слова, и Ньют почти терпеливо просит его подождать до конца рассказа, пытаясь сбросить снова это ощущение, называемое де-жавю, насколько подсказывала память. И еще ему не нравилось, когда коллегу пытался заткнуть кто-либо кроме него самого, это виделось совершенно неправильным. Слышать напряженный голос Тендо, объявляющий о двойном появлении, так же волнительно и страшно как находиться в эпицентре этого самого появления в первый раз, и еще страшнее узнать, что эти кайдзю совсем не похожи на тех, что он помнит в своем «не-сне», он еще не определился как воспринимать это, может быть просто странный выверт мозга от нейроперегрузки, полет его фатальной фантазии. Реальность трещит по швам, покрывается помехами, белым шумом, неудачи растут в геометрической прогрессии. Чья-то рука бросает кости на их судьбу, и по шкале от одного до шести, где один — это смерть, а шесть — хороший финал, им всегда выпадает что-то около двоечки. Быстрая, но слегка мучительная смерть. Лучше, чем просто мучительная, хуже, чем если бы выпало хотя бы четыре. Или ему не удается добраться до города, или кайдзю не оставляет шансов рейнджерам, или нападает прямо на Шаттердом, почему-то именно туда, хотя он пытался отвести беду, зная, что за ним могут прийти. Может, ребята «с той стороны» знают о его небольшой проблемке? Если это так, то ему правда стоит поторопиться и разгадать ребус от Прекурсоров. Соленая вода так же охотно проникает в легкие, как плавится металл Черного Альфы под ядовитой слюной огромного кайдзю хрен-знает-какой-категории, почему все пошло именно так? В, кажется, пятый или седьмой раз, он уже начинал терять счет, что-то не так начинало работать в голове. Ньютон начинает смеяться еще до того, как полностью пришел в себя. Держится за Германна как за последнюю соломинку, способную удержать его в сознании, и взахлеб, почти истерически смеется, и не может прекратить, словно сумасшедший, о чем его сразу же саркастично извещает ворчливый, но обеспокоенный голос. «Ты совсем чокнулся со своими экспериментами, Ньютон. Мне уже вызывать санитаров?» и он даже не знает, насколько сильно подобрался к истине. Ньют запоздало ощущает, что из носа течет намного больше, чем должно было быть, и что кровь застилает левый глаз, блеклое пятно желтовато-зеленого цвета от резервуара с мозгом кажется до боли ярким, отпечатывается на сетчатке глаза, едва слышимый ранее шум внутри Шаттердома оглушающе громкий. Мысли разлетаются, словно чайки, которых пытаешься ловить на засоренном берегу моря, а из приспособлений у тебя только твои руки, почему-то детские, и сам ты бегаешь медленно, просто перегоняя стайки пернатых с одной кучи мусора на другую. Нейронная сеть будто моток старой гирлянды, нейроны один за другим мучительно медленно лопаются от перегрева, утягивая за собой другие, восприятие реальности утопает в агонии умирающего мозга. Голос Германна еще какое-то время слышится, словно из старого поломанного радио на неправильной частоте, но разобрать невозможно ни слова, в какой-то момент приходит понимание что он шепчет ему что-то отчаянное и успокаивающее, перескакивая с немецкого на английский, но ослепляющая аквамариновая волна уносит за собой и это, оставляя царственное ничто. И он снова приходит в себя, часто судорожно дыша в объятьях Готтлиба, как рыба, вытащенная на сушу. Каждый раз после слишком реального ощущения своей смерти странно осознавать, что вот, чувак, ты снова жив, поздравляю, давай попробуем еще разок, у тебя все получится. Сколько у него еще попыток? Эта жизнь последняя, или их девять, или двадцать, или его мозг скоро взорвется от этого дерьма, как переспелая ягода? Дышать ровно тяжело, говорить Пентекосту о том, что он знает — уже легко, тяжелее знать, что в этот раз ему может быть придется пойти в бой, и он умрет, все они умрут, по-другому у них еще не получалось. И только Ньютон может понять, как сделать так, чтобы выжили все, или хотя бы максимальное количество. Мысль о дрифте с кайдзю настолько навязчива, что это почти пугает, кажется что эта мысль ему и не принадлежит. Что теперь ему принадлежит, кроме дня сурка в попытке найти спасение для человечества? Гайзлер пытался рассказать Германну, но тот посмотрел на него как на безнадежно психически больного и сказал, что после дрифт-перегрузки у него припеклись мозги. Да, немного, Ньют уже пробовал, прекрасное ощущение, сразу хочется распилить череп и вытащить кое-что лишнее там, немножко охладить. От сумбурных молниеносных мыслей Ньютон внутренне вздрагивает, черт, это и правда звучит безумно, даже для него. К черту пессимизм, пока он имеет шанс вернуться назад, он обязан бороться, обязан разобраться, даже если придется убивать себя раз за разом, когда не будет везти. Если, конечно, все это не последняя затянувшаяся мысль умершего еще в первый раз мозга, последняя секунда его существования, для сознания растянувшаяся на долгие дни. Происходящее (может быть только в его голове?) чертовски ненаучно, знал бы об этом Германн, но ведь не поверит, хоть дрифтуй с ним. Он предлагает это сам, когда удача все же благосклонна, и Ньютон, все еще не веря в это, настраивает нейромост, протыкает плоть еще свежего кайдзю для установки связи, что-то переключает в своем собранном на коленке устройстве. Готтлиб выглядит как никогда серьезным, и даже пытается пожать его руку, с первого раза не получается, но это очень мило. Ньют старается запечатлеть его улыбку в памяти, смотря во все глаза и дыша через раз от волнения. Сколько циклов назад он видел, как коллега улыбается? Или сколько лет, еще до начала всего этого безумия. Германн не переживет этот дрифт. Ньют поймал эту мысль, только войдя в контакт, и ощущая рушащиеся цепочки нейронных связей как свои, и потом, сидя на сырой земле и держа его голову на своих коленях, смотрел, почти не дыша, как утекает сквозь пальцы жизнь великого ученого, коллеги, дорогого ему человека.— я пойду с тобой. пилоты егерей так же разделяют нейронагрузку.
Готтлиб криво улыбался, опустив веки и сжимая ладонь коллеги, и последний буквально чувствовал, как вместе с Германном отмирает и его половинка мозга, нет это чертовски неправильно он не должен так умереть я так виноват я должен его спасти любой ценой С мыслью о том, что должен дать шанс этому циклу, Ньют видит тело погибшего в суматохе полицейского, и подбирает его пистолет, и ищет коммуникатор, который использовал Германн, сбивчиво сообщает Тендо выясненную информацию — вам всего лишь надо нырнуть в разлом вместе с трупом кайдзю, взорваться уже там, вперед ребята. Ожидание конца света на избитой временем и войной набережной порта скоро может войти в привычку. Ответа от Чои ждать не приходится, когда воды океана разверзаются, являя взгляду новых гостей. Щелчок предохранителя. Спуск затвора. Что ж, давай начнем все сначала.